«Очень грамотный ход», – так в недавнем интервью «Голосу Америки» заместитель директора московского СОВА Центра Галина Кожевникова охарактеризовала «стратегию проникновения», к которой в последнее время все чаще обращаются русские ультранационалисты. Уточнив: «Ультраправым нужна социальная поддержка – в том числе и для прихода к власти легальным путем. И вот вывод: нужно заниматься социальной деятельностью – в качестве защитников леса или двора – не декларируя неонацистских или ультраправых взглядов, завоевывая социальное доверие. Чтобы после прихода к власти поставить людей перед фактом».
Ждать, однако, готовы не все. «К примеру, – продолжает Кожевникова, – Николай Куринович (до 2007-го года – депутат Госдумы от ЛДПР, сегодня возглавляющий иркутский филиал Российского Государственного торгово-экономического университета) известен, в частности, законопроектом, который запрещал бы русским женщинам выходить замуж за иностранцев на том основании, что дети от таких браков портят русский генофонд».
Многим ли созвучны подобные настроения – скажем, в университетской среде? Ответить на этот вопрос, по мнению Галины Кожевниковой, нелегко. «Чтобы отследить это, нужны специальные усилия, а практически никто этим не занимается, – констатирует она. – Социологи этого не изучают».
Впрочем, не только изучение, но даже публичное обсуждение проблемы экстремизма – дело рискованное. «Новая Газета», – констатирует Кэти Лалли на страницах газеты Washington Post, – исследовала организацию, состав и политическую риторику неонацистских группировок, основываясь главным образом на их вебсайтах. Муратов (Дмитрий Муратов – главный редактор «Новой Газеты» – АП) полагал, что публикация статьи… будет способствовать расследованию деятельности фашистов на государственном уровне. «Вместо этого, – приводит журналистка слова Муратова, – мы получили предупреждение за экстремизм».
Остаются, однако, и другие вопросы. И прежде всего – о социальной почве, на которой взращивается национализм. Своими оценками сложившейся ситуации с корреспондентом Русской службы «Голоса Америки» поделился профессор московской Высшей школы экономики Овсей Шкаратан.
Алексей Пименов: Вы – автор многочисленных научных работ, посвященных современному российскому обществу. Какие проблемы являются для него центральными сегодня?
Овсей Шкаратан: С моей точки зрения, центральной проблемой для сегодняшней России является ее вымирание. Состояние здоровья населения, высочайшая смертность, невысокая рождаемость – остальные проблемы в этом контексте вторичны. Потому что речь идет об уникальном случае, когда большой народ просто умирает. Если вы возьмете Финляндию или Францию, то там рождаемость, хоть чуть-чуть, но превышает смертность. А у нас – если отбросить миграцию – сплошная потеря в численности населения. Сплошное убывание. Несколько меньшее, чем десять-двенадцать лет назад, но все равно выражаемое величинами, превышающими полмиллиона человек ежегодно.
А это означает, что страна, обладающая крупнейшей территорией в мире, может, несмотря на свои природные ресурсы, оказаться со слишком малочисленным населением. Проблема еще и в том, что мы имеем дело с генетическими последствиями. Показатели психических заболеваний, распространение раковых и сердечно-сосудистых заболеваний показывает, что население обладает крайне слабым ресурсом жизнестойкости. Вплоть до того, что и в армию-то брать особенно некого! Особенно если учесть, что люди, принадлежащие к продвинутым слоям, от армии так или иначе отпихиваются.
Когда-то армия в России была источником социальной мобильности, каналом воспроизводства высших и средних слоев общества. Приходили туда люди с невысоким образованием, с недостаточной подготовкой, а в армии становились на ноги. А сегодня армия эту функцию не выполняет. Речь сегодня идет не о том, способна ли Россия прокормить большую армию. Повторяю, некого брать в армию.
Любой человек, которому Россия не безразлична, обеспокоен тем, что она превращается в шагреневую кожу.
А.П.: Чем это объяснить?
О.Ш.: Тем, что в годы советской власти погибли десятки миллионов человек. Начнем с гражданской войны: это примерно 22 миллиона. Никто не знает подлинных потерь эпохи Сталина и подлинных потерь Второй мировой войны. По самым скромным подсчетам, на сегодняшний день, на той территории, которую занимает нынешняя Россия – без Украины, без Центральной Азии, – мы должны были бы иметь не менее 300-400 миллионов человек. А у нас – около 140. Это аномалия.
И второе: постсоветское время – это время варварской приватизации, которая привела к серьезным психическим и нервным расстройствам населения и резко увеличила смертность, особенно среди мужчин. В течение многих лет продолжительность жизни у мужчин составляла примерно 58 лет. Говорят, что сейчас – уже 61 год. Возможно. Но до нормальной продолжительности жизни, измеряемой 70-75 годами, очень далеко. По продолжительности жизни мы отстаем не только от Китая, но и от Индии.
А.П.: Но разве эти процессы ударили не по всем народам бывшего СССР?
О.Ш.: Ударили, но в разной степени. Скажем, в Средней Азии продолжительность жизни низкая, но рождаемость там остается высокой. А, к примеру, в Литве, то там за счет влияния Католической церкви и улучшившихся условий жизни – если нет работы, можно уехать в другие страны и хорошо заработать (для этого даже виз внутри ЕС не требуется) – нет такой смертности, как у нас, да и продолжительность жизни выше.
А.П.: И все же: почему ответом на все это становится именно национализм?
О.Ш.: Вот вам пример: рабочие места – в том виде, в каком они сегодня существуют, заполняются выходцами из Центральной Азии и других регионов. Бизнесмены, владельцы рабочих мест не идут на издержки, связанные с автоматизацией, с улучшением условий труда. Они берут задешево рабочих с Востока. Все делается вручную, потому что так дешевле. Олигархи наши, которые включают и высших чиновников, даже рады нанимать иностранцев, поскольку они гораздо послушнее. Русский человек ведь мало предсказуем: может и морду набить, а при случае и винтовку вытащит. А те – в чужой стране, они послушные.
А.П.: Гражданская война, террор – это понятно. Но почему тяготы постсоветского времени оказались так велики?
О.Ш.: Прежде всего – обилие криминалитета: убийства на улицах, убийства в домах… Жить попросту небезопасно. А милиция? Спросите любого в Москве, и он вам ответит: случись что, я буду думать, куда пойти, но только не в милицию. И еще один момент – смертность от ухудшившегося качества продуктов питания.
А.П.: По сравнению с советскими временами?
О.Ш.: Да, и намного. У нас ведь разрешено не пользоваться ГОСТами. Процент мяса в колбасах в советское время был разрешен на уровне 97 процентов вместо ста. А сейчас есть колбаса, где нет и 3 процентов мяса. Три процента! А все остальное – искусственные наполнители, по вкусу неотличимые. И вместо молока – заменители. В основном, производные от залежалого порошка.
А.П.: Почему так случилось?
О.Ш.: А потому что у нас спекуляция, – это, так сказать, неолиберализм в действии. Неолиберализм хорош в Америке, когда борются две партии, когда там есть масса организаций гражданского общества, когда есть сильный средний класс. А в России, при отсутствии всего этого, нет никакой гражданской защиты населения от этого безобразия.
Кроме того, ухудшилось положение с медициной. Могу привести пример: мне пришлось сделать три операции за последние одиннадцать лет. Мои расходы составили около 450 тысяч рублей, т.е. пятнадцать тысяч долларов. Средняя заработная плата в стране составляла тогда (в 2007 году) около двенадцати тысяч рублей. А учитель младших классов получал тогда около трех тысяч пятисот рублей в месяц.
А.П.: Но это все-таки, согласитесь, только часть объяснения…
О.Ш.: А самое глубокое объяснение состоит в том, что к началу постсоветской эпохи мы имели дело с изношенным населением, которому не по зубам оказался неолиберальный переворот, произошедший в стране.
А.П.: А почему этот переворот был именно неолиберальным? Ведь это была не единственная стратегия, которая тогда обсуждалась…
О.Ш.: Потому что это был путь, который вел к быстрому формированию олигархического капитала. Попросту говоря, элитные группы внутри страны – по происхождению своему – в основном, из старой номенклатуры и ее прислуги – были вполне довольны таким путем развития. Иначе говоря, у такого пути была социальная опора.
А.П.: И, с вашей точки зрения, – вполне традиционная…
О.Ш.: Да, по корневым характеристикам все это не отличается от советской системы: нет ни устойчивой частной собственности, ни политической демократии. Наша частная собственность – она никакая не частная. Как было при царе Горохе – царь решил, и у купца ничего нет. Губернатор решил – значит, купец будет гол как сокол. Только теперь это называется не «купец», а «бизнесмен».
Нет никакой социальной защиты, причем не только низов, но и среднего класса. Все люди, приезжающие в Россию, в основном, бывают в Москве и Петербурге, которые в значительной мере подкармливаются, которые обслуживают, как и положено компрадорской экономике, всю эту перекачку сырья – неважно, на Запад или на Восток.
А.П.: Иными словами, у национализма – традиционно – в первую очередь экономические корни…
О.Ш.: Посмотрите на нашу элиту. Они могут говорить, что они – национальная элита, но на самом деле эта элита держит деньги на Западе, воспитывает детей на Западе, отдыхает на Западе, покупает недвижимость на Западе, вкладывает украденные деньги на Запад… Чего же тут удивляться национализму?
А.П.: В чем, на ваш взгляд, состоят сегодня подлинные национальные интересы страны?
О.Ш.: Национальные интересы требуют ведения дифференцированного подоходного налога. У нас – плоская шкала налогообложения. У нас с бедняков берут 13 процентов. В тоже время у нас самые низкие ставки налогов на дивиденды: сегодня – 9 процентов. Мы единственная страна, где есть регрессивный налог. Назовите мне другую страну, где 9 процентов берут с дивидендов? Насколько я знаю, в Америке, после революции Буша в этом вопросе, все-таки берут 15 процентов. А в других странах, в Европе, берут гораздо больше. Вот и выходит, что наши миллиардеры платят самые низкие налоги в мире.
