Известный американский советолог Ричард Пайпс в своей работе 1992 года «Шанс для России» писал, что исчезновение СССР дает России шанс наконец-то построить государство не авторитарного, а демократического типа, если созреют общественные и политические институты: «Если таким институтам будет дан шанс для созревания – а это может произойти лишь в условиях не слишком неблагоприятных – нет причин, по которым русские не создали бы политический и экономический порядок, более соответствующий требованиям современности».
1990-е были годами, когда в России появились те самые институты, о которых писал Пайпс: президент, двухпалатный парламент, Конституционный суд и многое другое. Чуть раньше в стране появилась свободная пресса, сделавшая многие преобразования возможными: журналисты в конце 1980-х – начале 1990-х годов были одними из главных строителей российского гражданского общества.
С середины 2000-х 90-е годы прошлого века с подачи прокремлевских медиа стали называть «лихими», и это клеймо сохраняется за десятилетием российской свободы уже долгое время. Американские и российские эксперты, собравшиеся на онлайн-конференцию, организованную Центром Вильсона в Вашингтоне 31 марта – 1 апреля, постарались сделать свой анализ этого времени, смысл которого отнюдь не исчерпывается словом «лихие».
Джил Доэрти: я плакала, когда Советский Союз перестал существовать
Джил Доэрти (Jill Dougherty), эксперт по вопросам мировой политики в Центре Вильсона и бывший международный корреспондент телекомпании CNN, рассказала, что для нее исчезновение СССР стало шоком:
«Я была в Вашингтоне, и работала на Рождество в Белом доме как член пула журналистов – мы все помним это Рождество 1991 года. И я, стоя на передней лужайке Белого дома, видела, как спускается флаг СССР на здании в Кремле, и как рождается новая Россия. Надо сказать, что я тогда плакала – настолько эмоциональным был этот момент. Страна, которая всегда меня занимала, и язык которой я начала изучать, еще будучи подростком, совершенно неожиданно перестала существовать. И эти новые обстоятельства мне было понять трудно, а самим жителям России и другим бывшим советским гражданам – еще труднее».
Джил Доэрти считает, что травма 90-х годов для россиян была по-настоящему глубока: «Постоянно приезжая в Россию в течение всего начала 90-х и начав там, в конце концов работать в качестве шефа бюро CNN в 1997-м, я видела то, что происходит в реальности: пожилых женщин, продающих на улицах все, что у них было, видела маленький магазин прямо рядом с нашим бюро (сейчас там магазин автомобилей Porsche), в котором на полках вообще ничего не было. Я видела людей, которые голодали, и весь хаос того раннего периода».
При этом эксперт Центра Вильсона говорит, что испытывала энтузиазм от того, что Россия теперь станет ближе к миру, и в ней начнутся перемены, но дуализм ситуации, по ее словам, был очевиден: в теории это был праздник демократии, на практике все выходило гораздо более запутанным.
Эндрю Качинс: я понимал, что «переход» займет минимум пару поколений
Ту же двойственность происходящего, что и Джил Доэрти, чувствовал Эндрю Качинс (Andrew Kuchins), президент находящегося в Бишкеке Американского Университета в Центральной Азии: «С одной стороны, была огромная надежда и волнение, связанное с распадом СССР, с другой – я как ученый, как исследователь, понимал, что так называемый «переход» займет как минимум пару поколений, прежде чем что-то будет поддаваться оценке. И ясно, что это будет очень трудным временем».
«В России того времени постоянно происходило что-то плохое, плохие новости были непрерывными. Было ощущение, что все это обречено буквально с самого начала. Начать хотя бы с советского экономического наследия: в течение 74 лет все решения в экономике – что строить, на что тратить, где людям жить, где им работать – принимались в абсолютно нерыночных условиях. И вдруг с января 1992 года они буквально влетают в «шоковую терапию», приватизацию, рыночную среду, и так далее. Вообще непонятно, как можно было оптимистично думать, что это пройдет нормально», - вспоминает Эндрю Качинз, в 1990-е занимавшийся научными исследованиями российского гражданского общества.
«Единственная настоящая попытка демократизации в России в ХХ веке совпала с коллапсом в экономике, коллапсом государства и разрушением империи. Все это могло было только усилить предубеждение россиян против демократии, их ощущение, что она приносит только хаос, и все это стало прекрасной основой для того, что преемник Бориса Ельцина, Владимир Путин, реализует в России с начала 2000-х по сей день» - констатирует президент Американского Университета в Бишкеке.
Михаил Фишман: начало 1990-х - время больших иллюзий
Российский журналист Михаил Фишман, в разное время работавший главным редактором русской версии журнала Newsweek и газеты The Moscow Times, считает, что 1990-е были временем, когда и Россия, и Запад испытывали целый ряд иллюзий:
«Первая иллюзия состояла в том, что свобода – это одно и то же, что демократия. В начале 90-х Россия была свободна, как никогда прежде… Иллюзия номер два – что отмена коммунистической системы равнозначна наступлению капитализма и «чуду западного процветания». Я помню это образ Запада – сочный, яркий, в неоновых огнях, он воспринимался как другая планета по сравнению с темной и пустой реальностью… Третья иллюзия – что выборы сами по себе означают демократию, что как только появляется избранный лидер, пользующийся доверием народа – демократическое будущее гарантировано. И чем сильнее этот избранный лидер, тем лучше».
Еще одной иллюзией Михаил Фишман называет уверенность российского руководства начала 1990-х в том, что переход к рыночной экономике более важен, чем построение демократической инфраструктуры: «Это было заблуждение, базировавшееся на том, что демократия уже достигнута, она уже состоялась, а советская экономическая система остается нетронутой, и мы должны ее реформировать. И что нужно выбирать, либо-либо. Выбор был сделан, и Ельцин позже подтверждал, что, возможно, он был ошибочным».
Сергей Пархоменко: для журналистики 90-е в России были раем
Старший советник Центра Вильсона, известный российский журналист Сергей Пархоменко считает, что в сфере медиа 1990-е были уникальным временем: «Это было райское время для политической журналистики. В России был тогда самый легкий, самый быстрый и самый полный доступ к информации и ее источникам… Государство в то время не имело и не создавало никакой системы защиты от журналистов, пресс-секретари и пресс-департаменты тогда не занимались изоляцией власти от прессы. Ситуация была особой, крайне редкой по любым меркам».
То же самое – свобода и простор для работы – было справедливо, говорит Сергей Пархоменко и для мировой прессы, работавшей в эти годы в России: «Мы видели буквально сливки мировой политической журналистики из США, Европы, Японии и остального мира. Журналист мог быть очень известным или молодым, начинающим… Это было поле боя для мировых новостных агентств».
«Времена, которые потом наступили – когда началось давление на прессу, - пришли быстро, этот «медовый месяц» долго не продлился. Уже в поздние 90-е власти начали изобретать методы контроля, в частности, экономические. Тогда они поняли, что не обязательно создавать государственную цензуру или закон, если можно надавить на рекламодателей или распространителей. Но был период – между рождением новой российской прессы и рождением российского авторитарного государства – который в 90-х является важным для меня и для истории мировой журналистики».