21 мая Санкт-Петербургский городской суд приговорил 77-летнего новосибирского физика Анатолия Маслова к 14 годам колонии строгого режима по обвинению в госизмене. Это очередной суровый приговор в череде уголовных дел против российских ученых, занимавшихся гиперзвуковыми технологиями, – и вероятно не последний.
Процессы по этим делам освещает научное медиа T-invariant. Русская служба «Голоса Америки» поговорила с его главным редактором Ольгой Орловой о том, зачем в России сажают ученых, почему научное сообщество молчит и что это значит для российской науки.
«Голос Америки»: Что известно об обвинениях в госизмене физиков, занимавшихся темой гиперзвука?
Ольга Орлова: Дело гиперзвуковиков, скорее всего, войдет в исторические учебники по путинскому периоду не только для российской науки, но и в целом для России. Это такое же знаковое дело, как «дело ЮКОСа» или «дело Кировлеса». Но комментировать его намного сложнее, потому что это дела о госизмене – все они закрытые, информации у нас очень мало. Мы можем только анализировать разрозненные факты. Тем не менее, кое-что накопилось за это время.
Во-первых, поражает количество участников. За шесть лет в связи с госизменой и разглашением секретных сведений по гиперзвуку арестовано около 12-ти человек. «Около» - потому что недавно мы узнали озадержании по делу о гиперзвуке еще одного научного сотрудника из Томска. Мы послали запрос в суд, и нам сообщили, что это Владислав Галкин. Может быть, есть еще арестованные, но эта информация пока до нас не дошла.
Получается, во-первых, очень много человек. Количество их увеличивается с каждым годом. Это сотрудники, которые работали в разных научных организациях. Начиналось с ЦНИИмаш - Виктор Кудрявцев. Потом был ЦАГИ – Голубкин и Губанов. Потом Роман Ковалев из ЦНИИмаш. Потом уже начались аресты в Новосибирске, в Институте теоретической и прикладной механики имени Христиановича. И здесь уже было арестовано сразу четыре сотрудника. Был арестован также Дмитрий Колкер, который не работал в институте, но, видимо, пересекался в других организациях по каким-то проектам.
Во-вторых, мы видим, что людей арестовывают, невзирая на их состояние здоровья и на их возраст. По крайней мере, четыре человека уже умерли. Когда Колкера арестовали, у него было онкологическое заболевание в очень поздней стадии, и это никого не смущало.
Г.А.: Большинство задержанных ведь пожилые люди...
О.О.: Большинство – немолодые люди. Это либо главные научные сотрудники, либо, как в Институте теоретической и прикладной механики Христиановича, ключевые сотрудники: директор Александр Шиплюк, (главный научный сотрудник Анатолий) Маслов, это ВалерийЗвегинцев.
Звегинцев был основателем лаборатории газовой динамики, которую потом возглавил Шиплюк, и у них и с Галкиным, и с Масловым много общих работ. Здесь нет снисхождения ни к состоянию здоровья, ни к возрасту, ни к научным и государственным заслугам. И это очень важный знак, что есть какая-то причина, по которой всех загребают, невзирая ни на какие смягчающие обстоятельства.
Конечно, возникает вопрос: а что это за причина? Почему мы не допускаем, что речь идет о сговоре ученых? Ученые, которые договорились между собой продать имеющиеся у них сведения о гостайне. Вот почему это не так: во-первых, то, что предъявляется в качестве обвинениякаждому из них, это совершенно разные действия. В случае с Масловым речь шла о передаче каких-то секретных сведений разведке Германии, в случае со Звегинцевым – о публикации в иранском журнале, в случае с Колкером – о докладе на китайской конференции. Получается, собирается какая-то команда, которая продает все секретные сведения на рынке, кому только придется. И при этом – представителям самых разных стран и политических интересов. Согласитесь, Германия, Иран и Китай – это страны с абсолютно разной политической повесткой и разными политическими интересами. И вот в Новосибирском институте все решили, как в фильме Анджея Вайды «Все на продажу». Само по себе это, конечно, выглядит абсурдно.
Но был один любопытный момент, связанный с делом Виктора Кудрявцева. В 2018 году по стечению обстоятельств после заседания суда о продлении меры пресечения Кудрявцеву у адвоката не взяли подписку о неразглашении. Это была просто процессуальная случайность. И тогда он вышел к тем, кто приходил на суд к Кудрявцеву поддержать его, и рассказал, что на суде во время заседания выступал один из офицеров-силовиков, который ссылался на то, что у них был некий джокер. То есть, было доказательство, что была утечка по гиперзвуку. И судя по всему, нужно было найти виновных. А дальше стали искать тех, кто так или иначе мог попасть в поле зрения силовиков и ФСБшников. По некоторой информации из источников, которые хотят остаться анонимными, речь идет еще и о специальной политической или, я бы даже сказала, дремучей идеологической позиции самих следователей, которые ведут это дело. К сожалению, уровень грамотности и компетентности этих сотрудников таков, что они действительно не видят разницы между закрытыми, секретными работами и публикациями в открытой научной печати. Они думают, что публикация в любом международном научном журнале – это сам по себе криминал, что лучше бы этого не делать и вообще никому ничего не рассказывать. Эти люди вообще не имеют представления о том, как развивается современная наука. Что международные публикации – это абсолютно необходимая часть развития научной коммуникации, что по-другому современная наука в принципе не может быть устроена. И поэтому вовлеченность в научные проекты, участие в международных конференциях, публикации в научных журналах – это абсолютный показатель профессионализма. Если ученый сидит в закрытом городе, в шарашке, и никому ничего не рассказывает, то скорее всего он делает что-то не очень квалифицированное и не очень важное. То, как делается современная наука, и как из открытой фундаментальной науки открытие может попасть в какие-то разработки, которые через два звена применяются в технологиях двойного применения - это очень сложная, длинная цепочка.
Ее не существует в представлениях следователя. И поэтому практически любой соавтор ученых, которые уже сейчас находятся под арестом или уже осуждены, находится в зоне риска. И в этом смысле мы совершенно не представляем, когда дело гиперзвуковиков может закончиться. Это снежный ком, который может катиться бесконечно. И по степени коварства, и по степени тяжести приговоров, техсроков, которые получили осужденные по этим делам, это, конечно, производит устрашающее впечатление.
В приговоре, который вынесли Маслову, есть сигнал научному сообществу. Когда 77-летнему человеку, который перенес сердечный приступ, находясь в СИЗО, дают 14 лет строгого режима, и, с особым цинизмом, два года запрета профессиональной деятельности после этого… Безусловно, это некий сигнал: «умрешь в одиночестве, в мучениях». Это вообще-то пожизненный срок для 77-летнего человека. Маслов не признал своей вины и не дал ни на кого показаний. И то, что он не стал сотрудничать со следствием, не подписал досудебное соглашение, а другой сотрудник, его соавтор, подписал и получил семь лет – вот это сигнал, что, если вы сотрудничаете и подписываете обвинения, свидетельствуете против своих коллег, вам дадут поменьше. Если вы идете в несознанку, вам дадут побольше – умрете в тюрьме. Конечно, в связи с этим – огромная тревога по поводу того, что же будет с остальными обвиняемыми по делу гиперзвука. В СИЗО находятся Шиплюк, Галкин и Звегинцев. Что будет с ними? Как на них это подействует? Начнут ли они давать показания друг на друга, на других сотрудников? Понятно, что такой приговор – это инструмент давления на них.
Г.А.: А зачем это нужно властям? В чем смысл этого явно показательного процесса?
О.О.: Ну, понимаете, не существует же абстрактных властей. Даже у Кремля много башен, а у ФСБ – много управлений. Если говорить про конкретное дело и гиперзвуковиков, очевидно, что было какое-то решение о том, что виновные должны быть найдены и наказаны. Но они пренебрегли одним очень важным правилом. В Институте теоретической и прикладной механики любые международные научные контакты проходили через две экспертные комиссии, которые подтверждали, что данная статья, презентация или доклад не содержат сведений секретного характера и гостайны. И, соответственно, могут быть представлены в открытых конференциях, в открытых научных журналах, могут быть опубликованы. Вот все эти материалы в институте очень строго всегда визировались. Ты не мог просто взять и опубликовать статью!
И, как мы понимаем, это совершенно ФСБ не остановило. По логике, если у вас в институте такое количество госизменников, к кому должны прийти ФСБшники? Они должны прийти в эти две комиссии и сказать: граждане дорогие, вы как-то очень плохо работаете. Может быть, вы в сговоре с этими людьми? Или вы забыли, что такое гостайна? Первые вопросы должны быть к этим комиссиям. Но эти комиссии не просто никто не тревожил - они не расформированы, и у них даже не поменялся состав участников.
Более того, этот институт относится к Сибирскому отделению Российской академии наук. У президента Сибирского отделения Академии наук Валентина Пармона есть заместитель, бывший сотрудник ФСБ, который, собственно, был взят для того, чтобы скоординировать деятельность, связанную с силовыми структурами. Возникает вопрос: если у вас в одном институте такое количество госизменников собралось, наверное, вы в Сибирском отделении Академии наук что-то недорабатываете? Никто туда не пришел, ничего не произошло. Этот институт находится в управлении Министерства науки и высшего образования. Значит, надо пойти в министерство и сказать: давайте менять полностью администрацию, давайте туда проверку пришлем. Ни тех, ни других не тронули, с ними никто разбираться не стал, а людей продолжают сажать и, видимо, еще продолжат. Судя по приговору, который вынесли Маслову, это дело не близится к концу. Оно будет раскручиваться на наших глазах.
Г.А.: А как соавторы и коллеги арестованных реагируют на процесс? Что они делают, чтобы их не арестовали следующими?
О.О.: После ареста Звегинцева сотрудники института написали коллективное письмо. Это было обращение ко всему научному сообществу, к руководству Российской академии наук и ко всем ученым России с просьбой вмешаться, поддержать, противостоять тому, что происходит. Это письмо с сайта института сейчас удалено. Никакой серьезной поддержки эти ученые не получили. Не произошло никакой консолидации научного сообщества. Позиция президента Российской академии наук Геннадия Красникова такая, что он всем этим занимается непублично. Два раза в год бывает общее собрание Российской академии наук. И вот имена ученых, обвиненных в госизмене, ни разу не прозвучали из уст президента Академии. На частных встречах, насколько я знаю, ему, конечно же, задают вопросы. Он говорит, что он этим занимается, что он ездит в какие-то структуры и об этом говорит. Но публично он никогда эту тему не затрагивал. Не так давно он встречался с председателем правительства Мишустиным. Но вопрос безопасности ученых, выстраивания отношений с силовыми структурами, чтобы ученые могли в России нормально работать, публично не обсуждался. В отличие, например, от предыдущего президента Российской академии наук Александра Сергеева, который говорил об этом регулярно и не боялся затрагивать эту тему. Этот президент РАН молчит. Мы не знаем, что он делает в непубличном поле. Но мы знаем, что результата нет. Непубличными способами он добиться ничего не смог, а публично он ничего не произносит.
Г.А.: А что касается самих сотрудников института?
О.О.: Насколько нам известно, в институте очень тяжелая обстановка. Конечно же, какие-то сотрудники, особенно молодые, увольнялись после этого или переходили в тематики, которые даже близко не могли бы быть связаны с хоть какой-нибудь закрытой темой. Люди старались вообще подальше от этого держаться. Но надо понимать, что есть и другая сторона. С началом вторжения в Украину российским ученым во всем мире объявлен бойкот и бежать им некуда.
Г.А.: Мы брали интервью у представителя немецкого проекта, в котором уехавшим российским ученым помогают находить работу за границей.
О.О.: Этот процесс очень сложный, единичный. Как правило, речь идет об очень молодых людях. Если говорить про аспирантов или постдоков, которые только защитили диссертацию, это возможно. Позиции для постдоков – год, два, три – на рынке есть. А людям, которым уже за 50, уже сложнее. У тех, кому за 60, просто нет шансов. В Европе ограничение - 65 лет, и на академическом рынке ты просто никому не интересен.
Г.А.: Это выглядит буквально как бойкот? Если ученый с российским паспортом отправитт свое резюме в какой-то зарубежный вуз, ему откажут?
О.О.: И в Европе, и в Британии, и в Америке, и в Канаде введен запрет на сотрудничество с российскими учеными. Его не просто не позовут на работу, но и на конференции могут не дать выступить, и в публикации в журнале отказать. Это, конечно, зависит от области, но институциональный запрет вообще введен. Если у вас российская аффилиация, то мы с вами вообще дела не имеем. Вот если вы уволились, смогли уехать и теперь нуждаетесь в помощи, то вам, скорее всего, дадут какую-то временную позицию. Но тут тоже надо понимать: если вы молодой человек, то окей. А если у вас семья, дети, а может, уже и внуки, то грант на 3 тысячи долларов на три месяца – как он вам поможет? Как вы вывезете семью? Что касается визовой поддержки для ученых, то все, что связано со STEM – физика, биология, математика, химия – если это американская или британская виза, то это примерно год проверки, их проверяют спецслужбы. Это введено уже давно. Если вы уже уехали, где вы будете этот год жить? Система абсолютно не работает. Вообще идея: ну давайте теперь несколько десятков тысяч российских ученых встанут и поедут, раз ФСБшники так себя ведут – сама по себе ложная и нерабочая.
Есть еще один важный момент: российских ученых на академическом международном рынке никто особо не ждет. Конкуренция огромная со стороны Китая, Индии, Бразилии, Вьетнама, вообще в юго-восточном регионе очень много молодых сотрудников, которые едут и в Европу, и в Америку. Это не 90-е годы, когда и рынок был совершенно другой, и советских ученых звали. Это в 90-е была такая шутка, что американский университет – это такое место, где русский профессор обучает китайского студента. Их обучили, китайцы встали на ноги, и теперь уже этот рынок заполнен совершенно другими людьми. Тут надо понимать, что, во-первых, российских ученых не особо ждут, они не представляют такую серьезную конкурентную группу.
С другой стороны, есть еще и такая точка зрения, мол, они сами виноваты, незачем было работать на режим Путина. И чем хуже будут дела у российских ученых, чем больше их посадят, тем хуже для режима Путина и, соответственно, лучше для всего мира. Сейчас часто приходится слышать такое. Но надо понимать, что, если в России загнется наука, и Россия превратится в Верхнюю Вольту с ракетами, для всего мира никакого положительного эффекта от этого не будет. Изоляция российской науки от западного мира – это страшнейшее зло, которое произошло после начала войны. Я регулярно читаю пресс-релизы, я слежу за тем, что происходит в российских университетах и институтах. И я вижу, как мощно разворачивается институциональная российская наука на Восток. Это российско-арабские институты, российско-китайский институт передовых исследований фундаментальной науки, с Индией большие проекты. Я не представляю, что положительного в этом для западной науки и для западного политического мира. Почему бы это стоило оценивать как то, что российская наука таким образом загнется? Она так не загнется, она просто развернется совершенно непродуктивным образом для Западной Европы и Америки. Это очень тяжелое по последствиям решение – блокада российских ученых. К счастью, не все западные ученые это не понимают и недооценивают. Мне приходилось разговаривать с представителями американского физического общества, которые с огромной тревогой за этим следят. Они следят за делом гиперзвуковиков. Есть объективная вещь: научное знание надгеографично. И если происходят такие страшные репрессивные процессы, то не только наука проигрывает – человечество проигрывает.
Г.А.: Как вам кажется, что должно произойти, чтобы волна арестов ученых остановилась? Может ли кто-то повлиять на это?
О.О.: Конечно, может. И мы знаем, кто. Может быть принято политическое решение, которое в их таком пацанском лексиконе будет звучать «хватит кошмарить физиков». За время правления Путина несколько раз были периоды, когда до него до бегали разные люди, что-то ему внушали, и у него происходил всплеск интереса к науке. Мы помним, как появилась наноинициатива, 2007-й год, когда вдруг страна проснулась и узнала от Путина и его окружения, что теперь мы все должны сделать ставку на нанотехнологии. Такие всплески периодически бывали. Поэтому вероятность того, что кто-то добежит… Эта вероятность существует, потому что мы знаем, что это так работает.
А если исходить из общей логики, то это может закончиться только тогда, когда в целом все закончится. По логике развития событий и того, что мы сейчас наблюдаем, как работает репрессивная машина ФСБ, не только дело гиперзвуковиков сейчас не закончится, не только мы еще увидим новые дела, связанные с другими технологиями, где они обнаружат утечки. Это будет распространяться, безусловно, на гуманитариев, это будут идеологические враги.
Г.А.: В раскрытии гостайны гуманитариев сложно заподозрить...
О.О.: Может быть, гостайны у них нет, но вредители и предатели там, конечно, будут: не те монографии, не та социология, не та история, не та экономика как наука. И это мы увидим. Недавно с вашей коллегой Ксенией Турковой мы обсуждали дело физика Олега Кабова из Новосибирска. Там как раз речь не идет о гостайне. Там ФСБ решило, что ученый и его лаборатория недостаточно хорошо сделали свою научную работу. Там нет госизмены, никому он ничего не продал. Там был найден механизм экспертной оценки, который показывает, что вы сделали недостаточно хорошо. Судебный процесс идет сейчас в Новосибирске. И если Олега Кабова признают виновным, то дальше уже любого ученого можно судить не за то, что он кого-то предал или что-то продал, а за то, что он недостаточно хорошо работал. Вот эта репрессивная машина раскручивается как можно мощнее и мощнее. Остановить ее может только общий ход исторических событий или какой-нибудь новой ловкий фаворит.
Г.А.: Могут ли ученые объединиться и выступить против?
О.О.: Понимаете, объединяться можно тогда, когда речь идет про авторитарные режимы. А Россия находится уже в совершенно другой стадии. Объединиться в тоталитарном государстве почти невозможно. Можно ли себе представить, чтобы советские ученые объединились в сталинские времена? Видим ли мы консолидацию иранских ученых, которые очень страдают и от западных санкций, и от режима в Иране? Или, может быть, мы что-то знаем о протестах северокорейских ученых? А вы думаете, их жизнь весела и хороша? Посмотрите на те государства, где очень жесткая система подавления, выстроенная силовыми способами. Где вы там видите консолидацию театральных деятелей или писателей? Кто из них смог отстоять свои права? Это не вопрос трусости людей. Российское научное сообщество было очень громким и очень дружным довольно долго. И много было акций протеста: и когда была реформа РАН, и когда были первые митинги в 2014-м году после захвата Крыма, митинги в поддержку Украины. Очень много ученых выходили и письма писали. После 24 февраля антивоенное письмо ученых было самым массовым корпоративным высказыванием против войны, около девяти тысяч подписей собрали ученые и научные журналисты. Это письмо находится у нас на сайте T-invariant, и до сих пор это самая популярная публикация, куда люди заходят, подписывают. Мы следили за судьбами некоторых людей, которые подписали это письмо и остались в России. Прошло полгода, год, в институты в разных регионах приходили ФСБшники, приходили в администрацию, разбирались с этими людьми и смотрели, кто остался в России. В ситуации, когда любое ваше высказывание криминализировано и может за собой повлечь уголовный срок, разумеется, люди, у которых есть дети, есть родители, понимают, что они не могут сесть в тюрьму, потому что у них есть обязательства, родные и близкие.
Обращаю внимание на то, что письмо, которое появилось в Институте теоретической и прикладной механики Христиановича, когда арестовали Звегинцева, было подписано коллективом института. Там не было фамилий. Потому что теперь любая подпись с конкретной фамилией – это сразу повод для уголовного преследования. Так драматически изменилась ситуация за два года после начала войны. И когда мы рассуждаем о том, почему ученые молчат, надо понимать: они находятся в условиях, когда любое их протестное слово будет им стоить тюрьмы.
Форум