На протяжении многих лет 29 октября в Москве, у Соловецкого камня, а также во многих других городах России проводились мемориальные церемонии в память жертв политических репрессий. В последние годы делать это стало сложнее. В этом году Роскомнадзор заблокировал сайт, где проводились онлайн-трансляции подобных церемоний. Такие акции памяти стали шире проводиться за пределами России.
В Сиэтле, штат Вашингтон, сильный дождь не помешал проведению акции «Возвращение имен». Участники один за другим подходили к микрофону, зачитывая с размокших листов бумаги имен, возраст, род деятельности, даты расстрела и реабилитации жертв репрессий.
Некоторые участники добавляли имена своих родственников. Катерина Пивоварова приняла участие в акции впервые.
«Все мое детство прошло в походах с моей бабушкой по архивам и разным библиотекам в поисках информации о моем прадеде Пивоварова Михаиле Антоновиче, который был репрессирован и расстрелян, - сказала она «Голосу Америки». - Мы это делали ради моего дедушки, чтобы добиться хоть какой-то правды и узнать, что на самом деле случилось. Сталинский режим лишил его жизни, моего дедушку лишил отца, а его мать умерла от горя практически сразу же после того, как отца арестовали. То есть, мой дедушка был сиротой, что, конечно, оставило след на нем и на нашей семье. Я слушала предыдущие имена и различные возрасты - кому-то 20 лет, кому-то 40-50 лет. То есть этот режим косил всех. И было и волнительно, и очень грустно, что прошло столько времени с 1937 года, и я только сейчас могу произнести его имя на такой международный акции».
Дмитрий Григоренко, организатор акции в Сиэтле, говорит, что его прадедушка был репрессирован.
«База "Мемориала" содержит миллионы записей о репрессированных, сотнях тысяч расстрелянных. Несмотря на то, что эта акция проводится в 17-й раз, займет еще десятилетия, чтобы прочитать имена всех, - говорит он. – Их можно было бы назвать политзаключенными, но это носило настолько массовый характер, что это просто люди, которых массово приговаривали к расстрелам совершенно по надуманным неправосудным предлогам».
Российский оппозиционный журналист Сергей Пархоменко, один из создателей мемориального проекта «Последний адрес», в интервью «Голосу Америки» сказал, что «нынешний российский режим выбрал свою сторону в истории о массовых репрессиях. Он совершенно отчетливо, совершенно очевидно себя ассоциирует с теми, кто репрессировал, а не с теми, кого репрессировали.
По словам Пархоменко, «путинский режим числит себя наследником НКВД, КГБ, наследником этих следователей, этих палачей, этих судей, этих прокуроров. И последовательно, шаг за шагом, уничтожает эту память. Считает ее вредной, антипатриотичной, противоречащей идеям мобилизации, которая очень нужна этому режиму для того, чтобы поддерживать в людях ощущение осажденной крепости. Это сегодня основа путинского режима. Вот такое отношение к окружающему миру, такое отношение к истории - очень агрессивное, местами свирепое. Когда власть полна этой свирепости, понятно, что ей ближе те, кто расстреливал, а не те, кого расстреливали».
Your browser doesn’t support HTML5
«Возвращение имен» за пределами России
Тенденция уничтожения исторической памяти коснулась и проекта «Последний адрес». В рамках проекта на дом, ставший последним прижизненным адресом жертвы репрессий, устанавливается небольшая табличка.
«Эти таблички отвинчивают, отламывают, портят, заклеивают, замазывают снова и снова. И это делает не государство, это не власть приказывает, - говорит Пархоменко. – И доносчики сами находятся, и вандалы сами находятся. Им кажется, что сейчас их время, пришел момент, когда их за это похвалят. Когда это соответствует общей, так сказать, линии государственной идеологии».
«Люди восстанавливают эти таблички, иногда сами делают какие-то дубликаты из картона, из пластмассы, из линолеума. Их отрывают снова - они их снова приклеивают. Вот сейчас мы наблюдаем за одной историей в Москве, когда два раза отрывали металлическую табличку от стены дома. Речь идет о, между прочим, знаменитом еврейском писателе и поэте Переце Маркише, который жил в этом доме и который был репрессирован. Табличку с его именем два раза уничтожили. Жители этого дома сделали третью такую табличку, и где-то раздобыли кусок пуленепробиваемого стекла, и на какие-то болты огромные все это привинтили. Оторвать это невозможно. Так нашелся кто то, кто заклеил сверху текстом, на котором написано, что вот это противоречит закону и наказывается по уголовной статье порчи имущества. Нет, это не противоречит закону, не наказывается по уголовной статье, это вранье. Ну, вот не терпится им - не могут они ни жить, ни спать, ни есть, хотят уничтожить. Это и есть то, чему люди сопротивляются, что они отстаивают».
По словам Пархоменко, в рамках проекта были созданы около полутора тысяч мемориальных табличек.
Сергей Пархоменко: «Совсем не нужно иметь миллион этих табличек, чтобы в городе создалось ощущение, что эти люди репрессированные были везде. Вот в Москве такое ощущение есть, и в Петербурге оно есть, и в Перми много было таких табличек до того, как их начали уничтожать вандалы. Есть аналогичный европейский проект, он называется Stolpersteine - "Камни преткновения". Это проект, который вот так же, по одному, вспоминает жертв нацистского режима. В европейских странах десятки тысяч этих табличек, но все равно это несколько процентов от того количества, которое было гитлеровским режимом уничтожено. И, тем не менее, это создает ощущение того, как много было этих жертв - эти таблички не на стенах домов, они в мостовой, вы действительно спотыкаетесь об эти "камни преткновения". Так что мне кажется, что механическая статистика тут ни при чем. Это тот случай, когда важен процесс, когда важно это движение, когда важно, чтобы люди продолжали собираться вокруг этой идеи, продолжали об этом думать, продолжали об этом говорить, продолжали это объяснять своим детям».
Как считает Пархоменко, доступ к архивам тоже становится все труднее: «Ни о каком свободном открытом доступе давно уже нельзя говорить. Это каждый раз предмет какой то борьбы, то надо добиваться, этого надо очень хотеть. И, собственно, для того, чтобы осложнить это, был уничтожен "Мемориал" - уничтожен в административном смысле. Решением Верховного суда Российской Федерации, "Мемориал" был ликвидирован, имущество его было конфисковано, его активисты оказались под давлением, преследованием. Одного даже посадили - Олега Орлова - вот недавно его, собственно, обменяли, в составе еще нескольких российских политических заключенных. Огромное количество людей подверглись штрафам, обыскам, административным арестам. Но люди продолжают работать. "Мемориала" нет, но люди "Мемориала" существуют.
Что касается архивов, то многое спасено, многое оцифровано. Ну, вот, например, в том же самом "Последнем адресе" за каждой табличкой есть текст, который был написан. А для того, чтобы написать этот текст, пришлось собрать историю конкретного человека, его следственное дело, его судьбу, его документы, его семейные фотографии, свидетельства родственников и так далее. Иногда это совсем небольшой текст, иногда огромный. И эти тексты уже никуда не денутся. Они есть в электронном виде, они есть в интернете. И они дождутся своего часа. Поэтому мы, в общем, к судьбе этих металлических табличек, к судьбе этих железок, относимся, так сказать, философски. Ну, вот сегодня они есть, завтра их отломали, послезавтра мы их заново сделаем и развесим. Важно, что эти истории уже найдены, собраны, сохранены».
На фоне войны России против Украины и новых политзаключенных в России, Пархоменко не считает напоминание об истории репрессий вопросом второстепенной важности.
«Свирепость, агрессивность, бесчеловечность этого режима - это его органические свойства, которые в итоге и привели ко всему тому, что мы считаем более срочным и более острым, - говорит он. - Уверенность путинского режима в том, что ему все можно, и ему за это ничего не будет, что он может напасть на любого соседа, что он может разрушить любой чужой город, что он может уничтожить миллионы судеб и сотни тысяч жизней. Это все выросло на почве глубокого презрения к человеческой жизни, которая должна быть пожертвована во имя каких-то выдуманных государственных интересов, геополитических задач. И когда люди протестуют против попыток забыть, затоптать, навсегда скрыть от людей, вычеркнуть из истории массовые репрессии - люди в этот момент протестуют против самой основы этого режима, против вот этого презрения к человеческой жизни».
«Сохранение этих архивов, а в условиях войны - да, возникает такое иногда ощущение, что, ну, вот сейчас есть какие-то оперативные вещи. Но нужно, чтобы люди понимали важность и одной, и другой стороны этого сопротивления агрессивному путинскому режиму. Историческое сопротивление тоже оказывается важным. И совершенно неслучайно сам путинский режим тратит такие колоссальные усилия и вкладывает такие огромные деньги и так упорно и агрессивно внедряет свою фальшивую историческую истину, меняя школьные учебники, принуждая преподавателей в университетах менять свои курсы, объясняя снова и снова, что история - это инструмент, необходимый для поддержания порядка в стране, что никакой исторической истины не существует. Специальные люди этим заняты, специальные ведомства, создаются отряды доносчиков, следят за тем, чтобы ничего из этого не нарушалось».
Пархоменко убежден, что наступит время, когда попытки стереть этот пласт истории России прекратятся.
«В масштабе истории это несомненно, в масштабе человеческой жизни, к сожалению, это может потребовать очень долгого времени - может быть, нашей жизни и не хватит. Поэтому оптимизм наш исторический, но он не всегда распространяется на нашу собственную жизнь».