Поэт Анна Глазова удостоена премии Андрея Белого
НЬЮ-БРАНСУИК —
28 декабря в Интерьерном театре Петербурга Анне Глазовой будет вручена премия Андрея Белого за 2013 год в номинации «поэзия» за книгу стихов «Для землеройки».
Анна Глазова – поэт, переводчик, литературовед. Изучала архитектуру в Москве и Берлине. Защитила диссертацию об Осипе Мандельштаме и Пауле Целане в Университете Норт-Вестерн в Эванстоне, под Чикаго. Публиковала стихи в журнале «Воздух», альманахах «Вавилон» и «Черновик», издала в России три книги стихов. В настоящее время работает в Университете Ратгерс в Нью-Брансуике (Нью-Джерси).
С Анной Глазовой в Нью-Брансуике перед ее отлетом в Россию для получения премии встретился корреспондент Русской службы «Голоса Америки».
Олег Сулькин: Анна, давайте начнем с премии. Вы на нее рассчитывали?
Анна Глазова: Не могу сказать, что рассчитывала, но я надеялась. Я уже в третий раз попала в шорт-лист этой премии. Первый раз в 2003 году – с дебютной книгой «Пусть и вода». Тогда я удивилась самому факту туда попадания. Потом в 2008 году – с книгой «Петля. Невполовину». Я собрала ту книгу, чтобы подвести итог девятилетнему пребыванию в Чикаго. «Для землеройки» – моя третья книга, и я себя чувствовала более уверенно. Тем более, что в апреле этого года я уже получила за нее «Русскую премию» третьей степени, присуждаемую пишущим по-русски авторам, живущим за рубежом. Ее присуждает жюри на средства Фонда Президентского центра Б.Н.Ельцина.
О.С.: У этих двух премий есть материальный эквивалент?
А.Г.: У «Русской Премии» он есть. А у премии Андрея Белого он скорее символичен – бутылка водки, одно яблоко и один рубль (смеется).
О.С.: Хотя бы дорогу в Петербург вам оплачивают?
А.Г.: Нет, ничего не оплачивают. Я еду за свой счет, потому что это для меня важный момент. Кроме того, я хочу совместить приятное с приятным и навестить своих родителей, которые живут в Дубне, под Москвой. Отец – физик, мама – инженер, но она давно уже не работает.
О.С.: Вы оттуда родом?
А.Г.: Да, я там родилась.
О.С.: Почему получение этой премии – такой важный момент?
А.Г.: Премия Андрея Белого – единственная, которую мне реально хотелось получить. Она начиналась в советское время как неподцензурная, отчасти шутливая, премия, присуждаемая самиздатовским авторам, как протест против канона, учреждавшегося властью. И сегодня, как и тогда, она не руководствуется принципом массовости, то есть не выбирает бестселлеры. И не делает бестселлеры. Выбором лауреатов премия подчеркивает свою... (задумывается).
О.С.: Элитарность?
А.Г.: Скорее маргинальность. Это же никто не читает. То есть читают очень немногие. Те, кто считают, что поэзия должна быть доступна широким массам, эту премию не любят.
О.С.: Анна, готовясь к нашей встрече, я немножко подготовился. Не копал глубоко как землеройка, конечно, а так, слегка. В частности, полистал вашу страничку на Facebook. Наткнулся, например, на такое откровение: My mind is a festive place. Как бы вы перевели в данном случае слово festive? Ваше сознание празднично?
А.Г.: Это цитата из интервью с Брайэном Макгриви. Празднично, но не в смысле украшенности гирляндами, а как народное гуляние. В каком-то смысле, вакханалия. Будничность сменяется чем-то другим, когда ты выходишь на улицу и встречаешь большое количество людей. Каждый автор, который хочет что-то сказать о мире и о себе, должен выйти за границы собственного опыта. Должно происходить раздвижение собственного сознания.
О.С.: Сколько лет вы живете в Америке?
А.Г.: В 1998-м году я приехала в Чикаго, в 2008-м уехала оттуда. После того, как я закончила аспирантуру, мне дали стипендию в Корнелльском университете, и я стала там преподавать. Два года я прожила в Итаке. Счастливое для меня время, мне там очень нравился ландшафт. Маленький провинциальный городок, но университетский, так что отрыва от цивилизации не ощущается. Потом полгода работала в Балтиморе, в Университете Джонса Хопкинса. Сидела какое-то время без работы в Гамбурге, пока не получила нынешнюю работу в Университете Ратгерс.
О.С.: На своей страничке вы признаетесь, что лишь во второй раз отметили День Благодарения за праздничным американским столом. Вы все эти почти 15 лет намеренно дистанцировались от американских традиций?
А.Г.: Когда у тебя в голове сплошной праздник, внешние праздники не нужны (смеется). Мне не сложно встретить 31 декабря в самолете или просто лечь спать, не встретив Новый год.
О.С.: Вы выставляете ваши стихотворения на Facebook. Это для вас адекватно традиционной «бумажной» публикации?
А.Г.: Немного другой жанр и совсем другой контекст. Это как бы дневник, куда я вношу текущие стихи и всегда знаю, в какой день я их написала. Черновики я пишу от руки, в блокнот. Обычно ночью, в полубессознательном состоянии между сном и бодрствованием. Часто в темноте.
О.С.: Как же вы пишете?
А.Г.: Наугад. Кривыми строчками вслепую.
О.С.: Среди ваших записей в FB попалось неожиданное признание: «40 лет, ума нет, денег нет, есть премия Андрея Белого и множество приятных поздравлений...». Вы так к себе самокритично относитесь?
А.Г.: Признание настолько горькое, насколько и смешное. Быть гуманитарием, русским германистом в Америке без особых перспектив на работу – безумие в каком-то смысле. Странная, кочевая жизнь. Умные люди такого не делают.
О.С.: У вас есть семья или вы живете одна?
А.Г.: В основном, одна. У меня взрослый сын, ему 21 год, учится в университете в Гамбурге, который считает своим домом. Муж – физик, тоже из Дубны, сейчас работает на адронном коллайдере вблизи Женевы. Иногда мы живем в одном месте, но чаще – в разных.
О.С.: Вы пишете верлибром. К этому типу стихосложения пришли сразу?
А.Г.: Писала вначале по-разному. Тогда были и рифмованные стихи. То, что я пишу сейчас, предпочитаю называть свободным стихом. Два поэта, которые в этом на меня сильнее других повлияли – Фридрих Гельдерлин и Пауль Целан. Их я много переводила, а о Целане написала диссертацию.
О.С.: Как вы относитесь к переводу? Как к невозможной задаче, которую все-таки приходится выполнять?
А.Г.: Идеал, к которому стремится переводчик – сказать то же самое, что и оригинал, но по-другому. Иначе можно отчаяться: ведь то же самое выразить на другом языке невозможно. Нет рецепта абсолютного перевода. Решения всегда конкретны.
О.С.: Вы заметили на своей страничке, что любите жизнь в США за пестроту. Можете пояснить?
А.Г.: Когда приезжаешь в Нью-Йорк, сразу видишь, как люди сильно отличаются друг от друга. Здесь фриком быть удобней, чем где-либо еще. Никто на тебя не показывает пальцем.
О.С.: Ваша поэзия довольно сложна для восприятия. Рецензия на ваш сборник на одном интеллектуальном сайте написана в духе этой, например, фразы: «Каскад существительных с семантикой вместимости наслаивается на контролирующую, направляющую энергию слова в (внутри), и виртуальные фигуры иллюстрируют то дискурсивное, что стоит в самом сердце этого текста...». Вы полагаете, писать о вашей поэзии всегда необходимо так сложно?
А.Г.: Есть такие книги - Кафка для детей, Вальтер Беньямин для детей. Можно, конечно, сложные вещи объяснять просто. Но я думаю, чтобы адекватно проанализировать стихи, рецензент должен находиться на том же уровне сложности, что и разбираемые им произведения. Иван Соколов в этой рецензии, очевидно, не ставил перед собой задачу объяснять сложное просто.
О.С.: Вам важно читательское признание?
А.Г.: Сложный вопрос. Мне важно, чтобы мои стихи увидели. Поэтому я их вешаю на Facebook. В абсолютный вакуум я не смогла бы, наверное, писать. Я пишу стихи, потому что есть такая внутренняя задача. Живи я в другой ситуации, в другое время, не исключаю, что могла бы выражать себя по-другому, например, с помощью вышивания.
О.С.: Почему «Для землеройки»? Это такой маленький зверек? Или вы имеете в виду машину?
А.Г.: Нет, зверька. Машину я не имела в виду. Когда мы слышим слово «землеройка», мы слышим подтекст о разрытой земле. Полисемантизм. Так устроена поэзия, которая оперирует разными смыслами, вкладываемыми в слова.
* * *
землеройка-стервятник
роится на тусклых обломках:
она ищет и ест культурный слой
и в её светлом панцире
скользят быстрые образы
и тот кто за ними следит
из наших лиц потом
сложит почерк
Анна Глазова. Из книги «Для землеройки», Москва: Новое Литературное Обозрение, 2013
Анна Глазова – поэт, переводчик, литературовед. Изучала архитектуру в Москве и Берлине. Защитила диссертацию об Осипе Мандельштаме и Пауле Целане в Университете Норт-Вестерн в Эванстоне, под Чикаго. Публиковала стихи в журнале «Воздух», альманахах «Вавилон» и «Черновик», издала в России три книги стихов. В настоящее время работает в Университете Ратгерс в Нью-Брансуике (Нью-Джерси).
С Анной Глазовой в Нью-Брансуике перед ее отлетом в Россию для получения премии встретился корреспондент Русской службы «Голоса Америки».
Олег Сулькин: Анна, давайте начнем с премии. Вы на нее рассчитывали?
Анна Глазова: Не могу сказать, что рассчитывала, но я надеялась. Я уже в третий раз попала в шорт-лист этой премии. Первый раз в 2003 году – с дебютной книгой «Пусть и вода». Тогда я удивилась самому факту туда попадания. Потом в 2008 году – с книгой «Петля. Невполовину». Я собрала ту книгу, чтобы подвести итог девятилетнему пребыванию в Чикаго. «Для землеройки» – моя третья книга, и я себя чувствовала более уверенно. Тем более, что в апреле этого года я уже получила за нее «Русскую премию» третьей степени, присуждаемую пишущим по-русски авторам, живущим за рубежом. Ее присуждает жюри на средства Фонда Президентского центра Б.Н.Ельцина.
О.С.: У этих двух премий есть материальный эквивалент?
А.Г.: У «Русской Премии» он есть. А у премии Андрея Белого он скорее символичен – бутылка водки, одно яблоко и один рубль (смеется).
О.С.: Хотя бы дорогу в Петербург вам оплачивают?
А.Г.: Нет, ничего не оплачивают. Я еду за свой счет, потому что это для меня важный момент. Кроме того, я хочу совместить приятное с приятным и навестить своих родителей, которые живут в Дубне, под Москвой. Отец – физик, мама – инженер, но она давно уже не работает.
О.С.: Вы оттуда родом?
А.Г.: Да, я там родилась.
О.С.: Почему получение этой премии – такой важный момент?
А.Г.: Премия Андрея Белого – единственная, которую мне реально хотелось получить. Она начиналась в советское время как неподцензурная, отчасти шутливая, премия, присуждаемая самиздатовским авторам, как протест против канона, учреждавшегося властью. И сегодня, как и тогда, она не руководствуется принципом массовости, то есть не выбирает бестселлеры. И не делает бестселлеры. Выбором лауреатов премия подчеркивает свою... (задумывается).
О.С.: Элитарность?
А.Г.: Скорее маргинальность. Это же никто не читает. То есть читают очень немногие. Те, кто считают, что поэзия должна быть доступна широким массам, эту премию не любят.
О.С.: Анна, готовясь к нашей встрече, я немножко подготовился. Не копал глубоко как землеройка, конечно, а так, слегка. В частности, полистал вашу страничку на Facebook. Наткнулся, например, на такое откровение: My mind is a festive place. Как бы вы перевели в данном случае слово festive? Ваше сознание празднично?
А.Г.: Это цитата из интервью с Брайэном Макгриви. Празднично, но не в смысле украшенности гирляндами, а как народное гуляние. В каком-то смысле, вакханалия. Будничность сменяется чем-то другим, когда ты выходишь на улицу и встречаешь большое количество людей. Каждый автор, который хочет что-то сказать о мире и о себе, должен выйти за границы собственного опыта. Должно происходить раздвижение собственного сознания.
О.С.: Сколько лет вы живете в Америке?
А.Г.: В 1998-м году я приехала в Чикаго, в 2008-м уехала оттуда. После того, как я закончила аспирантуру, мне дали стипендию в Корнелльском университете, и я стала там преподавать. Два года я прожила в Итаке. Счастливое для меня время, мне там очень нравился ландшафт. Маленький провинциальный городок, но университетский, так что отрыва от цивилизации не ощущается. Потом полгода работала в Балтиморе, в Университете Джонса Хопкинса. Сидела какое-то время без работы в Гамбурге, пока не получила нынешнюю работу в Университете Ратгерс.
О.С.: На своей страничке вы признаетесь, что лишь во второй раз отметили День Благодарения за праздничным американским столом. Вы все эти почти 15 лет намеренно дистанцировались от американских традиций?
А.Г.: Когда у тебя в голове сплошной праздник, внешние праздники не нужны (смеется). Мне не сложно встретить 31 декабря в самолете или просто лечь спать, не встретив Новый год.
О.С.: Вы выставляете ваши стихотворения на Facebook. Это для вас адекватно традиционной «бумажной» публикации?
А.Г.: Немного другой жанр и совсем другой контекст. Это как бы дневник, куда я вношу текущие стихи и всегда знаю, в какой день я их написала. Черновики я пишу от руки, в блокнот. Обычно ночью, в полубессознательном состоянии между сном и бодрствованием. Часто в темноте.
О.С.: Как же вы пишете?
А.Г.: Наугад. Кривыми строчками вслепую.
О.С.: Среди ваших записей в FB попалось неожиданное признание: «40 лет, ума нет, денег нет, есть премия Андрея Белого и множество приятных поздравлений...». Вы так к себе самокритично относитесь?
А.Г.: Признание настолько горькое, насколько и смешное. Быть гуманитарием, русским германистом в Америке без особых перспектив на работу – безумие в каком-то смысле. Странная, кочевая жизнь. Умные люди такого не делают.
О.С.: У вас есть семья или вы живете одна?
А.Г.: В основном, одна. У меня взрослый сын, ему 21 год, учится в университете в Гамбурге, который считает своим домом. Муж – физик, тоже из Дубны, сейчас работает на адронном коллайдере вблизи Женевы. Иногда мы живем в одном месте, но чаще – в разных.
О.С.: Вы пишете верлибром. К этому типу стихосложения пришли сразу?
А.Г.: Писала вначале по-разному. Тогда были и рифмованные стихи. То, что я пишу сейчас, предпочитаю называть свободным стихом. Два поэта, которые в этом на меня сильнее других повлияли – Фридрих Гельдерлин и Пауль Целан. Их я много переводила, а о Целане написала диссертацию.
О.С.: Как вы относитесь к переводу? Как к невозможной задаче, которую все-таки приходится выполнять?
А.Г.: Идеал, к которому стремится переводчик – сказать то же самое, что и оригинал, но по-другому. Иначе можно отчаяться: ведь то же самое выразить на другом языке невозможно. Нет рецепта абсолютного перевода. Решения всегда конкретны.
О.С.: Вы заметили на своей страничке, что любите жизнь в США за пестроту. Можете пояснить?
А.Г.: Когда приезжаешь в Нью-Йорк, сразу видишь, как люди сильно отличаются друг от друга. Здесь фриком быть удобней, чем где-либо еще. Никто на тебя не показывает пальцем.
О.С.: Ваша поэзия довольно сложна для восприятия. Рецензия на ваш сборник на одном интеллектуальном сайте написана в духе этой, например, фразы: «Каскад существительных с семантикой вместимости наслаивается на контролирующую, направляющую энергию слова в (внутри), и виртуальные фигуры иллюстрируют то дискурсивное, что стоит в самом сердце этого текста...». Вы полагаете, писать о вашей поэзии всегда необходимо так сложно?
А.Г.: Есть такие книги - Кафка для детей, Вальтер Беньямин для детей. Можно, конечно, сложные вещи объяснять просто. Но я думаю, чтобы адекватно проанализировать стихи, рецензент должен находиться на том же уровне сложности, что и разбираемые им произведения. Иван Соколов в этой рецензии, очевидно, не ставил перед собой задачу объяснять сложное просто.
О.С.: Вам важно читательское признание?
А.Г.: Сложный вопрос. Мне важно, чтобы мои стихи увидели. Поэтому я их вешаю на Facebook. В абсолютный вакуум я не смогла бы, наверное, писать. Я пишу стихи, потому что есть такая внутренняя задача. Живи я в другой ситуации, в другое время, не исключаю, что могла бы выражать себя по-другому, например, с помощью вышивания.
О.С.: Почему «Для землеройки»? Это такой маленький зверек? Или вы имеете в виду машину?
А.Г.: Нет, зверька. Машину я не имела в виду. Когда мы слышим слово «землеройка», мы слышим подтекст о разрытой земле. Полисемантизм. Так устроена поэзия, которая оперирует разными смыслами, вкладываемыми в слова.
* * *
землеройка-стервятник
роится на тусклых обломках:
она ищет и ест культурный слой
и в её светлом панцире
скользят быстрые образы
и тот кто за ними следит
из наших лиц потом
сложит почерк
Анна Глазова. Из книги «Для землеройки», Москва: Новое Литературное Обозрение, 2013