По календарю зима, а настоящих холодов все еще не наступает, так что поговорим о «холодной войне». О разных моментах сорокалетней «холодной войны» написано немало, но книга Александра Фурсенко и Тимоти Нафтали «Хрущевская холодная война» [Alexander Fursenko, Timothy Naftali Khrushchev’s Cold War, W.W. Norton and Co.], пожалуй, первая попытка историков разобраться в том, что было центральными событиями того периода.
Как формировалась кремлевская внешняя политика, всегда было загадкой для иноземцев. После пяти лет, проведенных в Москве, американский посол Ллуэллин Томпсон в полном отчаянии писал: «Просто подавляет полная невозможность понять, что тут на самом деле происходит. Это все равно как иметь дело с шайкой контрабандистов или гангстеров».
Фурсенко и Нафтали находятся в несколько лучшем положении, чем отчаявшийся дипломат, поскольку в последние годы были рассекречены многие советские архивы, относящиеся к периоду хрущевского правления, в частности, протоколы заседаний Президиума ЦК КПСС.
Никита Сергеевич Хрущев представлялся американцам личностью более загадочной, чем Сталин. Им было непонятно, как человек, разоблачивший культ личности и решительно осудивший варварское правление своего предшественника, предложивший «мирное сосуществование» с Западом, весельчак, отпускавший простонародные шуточки, несколько раз мог ставить человечество нa грань катастрофической ядерной войны – чего и «варвар» Сталин никогда не делал. Это относится и к его попыткам изгнать западных союзников из Западного Берлина, и, конечно, к авантюре с установкой термоядерных ракет на Кубе.
Хрущев не был безответственным болтуном и шутом гороховым, каким его иногда изображают. Фурсенко и Нафтали прослеживают определенную логику в его политическом поведении, логику, которой не могли распознать современники Хрущева на Западе. По мнению этих историков, политика Хрущева определялась не стремлением к распространению коммунизма на всю планету (хотя он и был убежден, что это рано или поздно произойдет), а искренним желанием поднять уровень жизни советского населения, которое жило в жутких условиях. «Хрущев, – пишут они, – мечтал о крупномасштабном соглашении с Соединенными Штатами, которое демилитаризовало бы «холодную войну» и позволило бы ему перенаправить ресурсы в советскую экономику». Для достижения этой цели он пробовал разные подходы – то на редкость мирные инициативы, то угрозы.
Кубинский кризис был самым ярким примером последнего подхода. Зная о колоссальном американском превосходстве в ядерном оружии, Хрущев решил, что размещение советских ракет с ядерными зарядами под боком у Америки приведет к моментальному стратегическому паритету и заставит американское правительство разговаривать с Москвой на равных. Как известно, Джон Кеннеди проявил твердость и решительность, и Хрущеву с его ракетами пришлось пойти на попятный. Характерно, однако, что сам он не считал этот эпизод своим поражением. Напротив, он был рад, что его приняли всерьез. «Мы вошли в мировой клуб», – хвастался он перед коллегами по Президиуму ЦК.
Чего Никита Сергеевич не мог себе представить, так это далеко идущих последствий своей лихости. Его кубинская авантюра сыграла на руку «ястребам» в американском руководстве. Если и прежде США превосходили Советский Союз военной мощью, то после Кубы они начали вооружаться так, что в безнадежной гонке последующих двух десятилетий СССР окончательно истощил свои ресурсы и рухнул.
Никита Сергеевич хотел как лучше, а получилось как всегда.