«Когда человек умирает, /изменяются его портреты», – заметила когда-то Анна Ахматова. А как обстоит дело со словами? Особенно если речь идет о поэте, к голосу которого страна прислушивалась на протяжении нескольких десятилетий?
«…Кстати, именно слушатели понимали его особенно хорошо – а ведь в чтении его стихи для многих были трудны», – вспоминает об Андрее Вознесенском писатель и критик Алла Гербер. «Его поэзия ошеломляла, – продолжает она, – это было чувство радости и какой-то необыкновенной приподнятости – несмотря на то, что у него были очень грустные стихи… пронзительно грустные. «Тишины хочу, тишины…/Нервы, что ли, обожжены»… И исповедальные, и иронические…»
Чем же ошеломил читающую Россию Андрей Вознесенский?
«Он был настолько ярким и неожиданным явлением, что просто не поддается никаким однообразным характеристикам, – считает литературовед Станислав Лесневский. – Конечно, его поэзия ознаменовала собой возрождение духа общественности, в ней отразилась оттепель – время надежд и новых дерзаний – но он был настолько оригинален, что все эти определения никак не передают его… необычайности».
…Где же ключ к загадке Вознесенского? «Его приход в литературу напоминал фейерверк, – продолжает свой рассказ Алла Гербер, – его творчество было созвучно эпохе – и не только в смысле осознания времени – как это можно сказать, например, о Евтушенко. Вся эта группа, которая пришла в журнал "Юность" в юности – Василий Аксенов, и Анатолий Гладилин, и Белла Ахмадулина – сразу же очень ярко заявила о себе – именно как группа. Но Вознесенский… Это была настоящая революция в слове, революция в строчке, революция в строфе. Он мыслил такими неожиданными и такими свободными образами, что я бы охарактеризовала их как архитектурно-поэтические проекты».
Пресловутое архитектурное начало? Конечно. Но не только архитектурное. «Он соединил в своем творчестве несколько искусств, – убежден Станислав Лесневский, – и в этом единстве присутствует не только архитектура, но и музыка. Не в смысле игры на музыкальных инструментах, но в том философском смысле, в котором эта категория присутствует у символистов – у Блока и Бальмонта. А также и у литературного учителя Вознесенского – Пастернака, в свое время учившегося музыке у Скрябина…»
Илья Эренбург говорил когда-то о писателях – предвестниках будущего. И о других – тех, что уже при жизни кажутся памятниками прошлого. Каким же был Вознесенский? По мнению Лесневского, он – в духе давнего тыняновского определения – был одновременно новатором и архаистом. Что, по словам литературоведа, и роднило поэта с «будетлянами» начала века – с Хлебниковым и молодым Маяковским. Так же объединявшим пророческий пафос и тяготение к архаике. И тот факт, что «модернисту» Вознесенскому принадлежит трагическая поэма «Мастера», – далеко не единственное тому свидетельство.
«Его послание в будущее – о том, как он осмысливал свое время. Как он осмысливал всех нас, – говорит Алла Гербер. – Страшно девальвировались слова, но иначе не скажешь: он действительно был замечательным поэтом нашей эпохи. Той, что началась с оттепели. И при этом он навсегда остался верен себе. Он был очень последовательный – в отличие от других… от некоторых. Очень порядочный. И добрый. Да, очень добрый человек…»
«В начале семидесятых я был аспирантом Мичиганского университета, – вспоминает заведующий Департаментом германских и славянских языков и литератур Университета Джорджа Вашингтона Ричард Робин. – И когда в Анн-Арбор приехал Андрей Вознесенский, то мне пришлось его курировать. Я провел с ним два дня… и, честно говоря, поначалу мне казалось, что у нас не будет слишком много общих тем для разговора. Но оказалось, что Вознесенский – не только большой поэт, но и необыкновенно интересный человек. Знаете, я никогда не забуду, как он сидел у меня в квартире и дописывал стихи – не помню какие именно – которые надо было срочно превратить в песню… А спустя примерно десять лет он снова приехал в Америку – я уже работал в Университете Джорджа Вашингтона. И опять именно мне выпало его курировать. И самым поразительным для меня было то, что он меня вспомнил. И назвал меня по имени… А ведь я был для него никто. И снова мы провели чрезвычайно интересный вечер…»
…В чем же все-таки состоит послание Андрея Вознесенского о своей эпохе? По мнению поэта Леонида Костюкова, оно неразрывно связано с «эрой Политехнического». Которую современный литератор считает во многих отношениях созвучной… Серебряному веку. «Ведь каждая из этих эпох ознаменовалась более пристальным, чем обычно, вниманием народа к поэзии… что не обязательно должно означать взлет самой поэзии. Дело не во взлете, а в том, что возник мостик между искусством и народом».
Этой связью обусловлены и мотивы поэзии Андрея Вознесенского. Неумирающие и такие традиционные. «Что это за мотивы? Да прежде всего пушкинская милость к падшим, – продолжает Леонид Костюков. – Вспомните: «Мерзнет девочка в автомате…» Да-да, вот эта девочка – «вся в слезах и губной помаде». Может быть, это и не образцовая девочка. Но она плачет – и нам ее жалко. И это – живо…»
Но даже милость к падшим становится фактом поэзии, лишь облекаясь в слова. Слова поэта. Почему стихи Вознесенского – совсем не простые стихи – приобрели такую популярность у современников поэта? «Нерв абсолютной искренности» – вот чем объясняет это Алла Гербер. Чтобы затем сформулировать нечто вроде определения поэзии Андрея Вознесенского: «Взлет поэтического бесстрашия».
Андрей Вознесенский: поэт и его послание
