Первого июня не стало Поэта Андрея Вознесенского. На 78-м году он скончался после продолжительной болезни. Его кончина не была неожиданной, но от этого не стала менее грустной.
В отличие от тела – поэзия живет вечно, пока ее читают. В этом – и утешение, и парадокс творца. О нем Борхес написал в миниатюре «Борхес и я»: «Писатель, который у всех на устах, остается в книгах, а человек, который эти книги писал, уходит из жизни».
Об Андрее Вознесенском-поэте Русская служба «Голоса Америки» говорила с Владимиром Новиковым, известным литературным критиком и писателем, профессором кафедры литературно-художественной критики факультета журналистики МГУ.
Владимир Новиков: Я захотел начать с цитаты: «Пулей противника сбита свеча. / Благодарю за священность обряда. / Враг по плечу - долгожданнее брата, / благодарю, что не умер вчера».
Но сегодня он умер. И хочется вспоминать и цитировать. Ведь что, собственно, остается от поэта? «Части речи», как сказал Бродский. И есть в русской поэзии «части речи» Бродского, и есть «части речи» Вознесенского, который, может быть, не всегда справедливо оценивается.
Василий Львов: Вознесенский очень сильно повлиял на своих современников. Смог ли он донести до них те традиции Серебряного века, русского авангарда, которые воспринял у Пастернака и других?
В. Н.: Мне кажется, что в том расцвете поэзии, который наблюдался с конца 1950-х гг. до конца 80-х гг. 20 века, Вознесенский как представитель футуристической традиции, вернее, постфутуристической поэзии - вслед за Хлебниковым, Маяковским и Пастернаком – это необходимое связующее звено. Именно сегодня, мне кажется, время сказать в полный голос, что Вознесенский – крупнейший метафорист этого тридцатилетнего периода: «Мой кот, как радиоприемник, / зелёным глазом ловит мир»; «Земля качается в авоське меридианов и широт».
Такого метафорического острого глаза – ответственно говорю – не было ни у кого из его современников. И еще, конечно, у него была чрезвычайно высокая «певчая скорость», как сказал он сам. Я не случайно говорю о таких технико-эстетических материях, потому что за ними стоит и философия определенная. Поскольку за главным приемом Вознесенского – цепной реакцией метафор – стоит определенная философская функция. Это то самое всеединство мира, тот космизм, к которому стремилась русская культура неизменно – «Небом единым жив человек».
В. Л.: Владимир Иванович, вы много читаете стихи молодых поэтов. Ощущается ли влияние Вознесенского в их стихах?
В. Н.: Вознесенский на метафорической основе хотел - немножко наивно, утопически - людей соединять и Россию с Америкой объединить. Это очень важно, и его поэтическая виртуозность – я настаиваю на этом слове, - к сожалению, мало унаследована. Молодые поэты просто проходят мимо важнейшей школы. Учиться, конечно, у Вознесенского надо. Вознесенский как-то сказал: «Володя Высоцкий у меня многому научился, и это правда». Высоцкий это ощущал – «препинаний и букв чародей» в черновом наброске стихотворения назвал он Вознесенского. Так что, с точки зрения поэтической преемственности я надеюсь, что еще юные поэты 21-го столетия постараются подхватить (этому, конечно, научиться нельзя) и метафорику, и «певчую скорость», и ассонансные рифмы, которые тотально утрачены современной поэзией.
В. Л.: Например?
В. Н.: «Был крепок стих, как рафинад. / Свистал хоккейным бомбардиром. / Я разучился рифмовать. / Не получается». Вот это «рафинад» и «рифмовать» - это высший уровень рифмовки. Так что, здесь просто, я думаю, pro captu lectoris habent sua fata libelli (книги имеют свою судьбу, смотря по тому, как их принимает читатель – В. Л.). Но мне кажется, что судьба Вознесенского еще продлится в творчестве поэтов следующих поколений.
