ТОРОНТО —
В игровой ленте «Лестница в Дамаск» (Ladder to Damascus) нет боевых эпизодов, нет вооруженной борьбы. Но, как считает сирийский режиссер Мохамад Малас, искусство может и в такой аллегорической, поэтической форме отражать трагическую реальность. «Лестница в Дамаск» демонстрируется на 38-м Международном кинофестивале в Торонто, проходящем в эти дни.
Показательно, что голливудские звезды, в большом количестве представленные на кинофестивале, воздерживаются от комментариев по сирийской проблеме. Журнал «Голливуд Репортер» обратился к более десяти звездам, включая Джоша Бролина и Сюзан Сарандон, но они, как сообщило издание, наотрез отказались говорить.
65-летний Мохамад Малас – один из очень немногих киномастеров, приехавших в Торонто, кто не уходит от публичных высказываний по этой жгучей проблеме. Компанию ему составляют создатели фильма «Граница» (Border), еще одной игровой ленты о Сирии в программе смотра. «Границу» итальянский режиссер Алессио Кремонини снимал в Италии с участием сирийских актеров-эмигрантов, там живущих. Напротив, Мохамад Малас делал свой фильм в самой Сирии, о чем он рассказал в эксклюзивном интервью корреспонденту «Голоса Америки».
Олег Сулькин: Насколько сложно было снимать в Сирии в нынешних обстоятельствах?
Мохамад Малас: Еще до того, как конфликт приобрел нынешнюю форму открытого противостояния, художникам в Сирии жить и творить было непросто. Мне, с моим долгим опытом, удалось найти способы, чтобы выразить себя, свои идеи, обходя запреты и ограничения, накладываемые правящим режимом. Я учился в Советском Союзе, во ВГИКе, и это вооружило меня умением иметь дело с правительственными структурами. Но все равно снимать кино в Сирии очень опасно. Может быть, менее опасно, чем выходить на улицу с протестами, но все равно рискованно.
О.С.: У вас два реальных главных героя – подающие надежды, молодые актриса Галия и режиссер Фуад, готовящие спектакль на студенческой полулюбительской сцене. Но есть и еще одна героиня, девушка по имени Зейна, совершившая самоубийство после ареста ее отца. Она является в видениях Галии. Интересно, эта схема, этот треугольник у вас присутствовал в сценарии с самого начала?
М.М.: Отношения между Галией и Фуадом я изначально заложил в сценарий. А вот воображаемый диалог между Галией и Зейной я добавил уже под впечатлением происходящего в моей стране. Одна из девушек – суннитка, другая – алавитка. Процесс реинкарнации Зейны должен показать, что война в Сирии имеет первопричиной не конфликт религий, а стремление народа к реальной демократии, к реальной свободе.
В революции участвуют представители всех религий, всех течений. Однако мусульманские экстремисты подмяли под себя революционный процесс, придали ему кровавый, насильственный характер.
О.С.: Так вы продолжаете поддерживать движение против правящего режима?
М.М.: Я с самого начала выступал за мирную революцию. К сожалению, режим стал ее подавлять насилием. Но если к власти придут возглавляющие силы повстанцев мусульманские экстремисты, то насилие в стране станет еще большим. Пример такого развития событий – Ирак.
О.С.: Правильно сказать, что вы теперь сохраняете нейтральность в этом конфликте?
М.М.: Я не политик, я художник. И я решаю совсем другие задачи. Роль искусства – ставить вопросы, заставлять людей задуматься.
О.С.: Откуда вы получили финансирование?
М.М.: Еще в 2010 году мой проект поддержал финансово Киноинститут Доха в Катаре. Мы начали съемки, и по ходу производства часть финансирования взяла на себя независимая ливанская кинокомпания «Аббут».
О.С.: Как снимался фильм?
М.М.: Съемки такого фильма – опасное приключение. Впрочем, и выпуск его на экраны тоже чреват серьезными проблемами для нас. Мы оказались между молотом режима и наковальней оппозиции. Не знаешь, откуда ждать беды. Что касается съемок, то секретности не было. Надо было заранее получить разрешение на съемку, и мы его получили.
Иногда к нам приходили проверяльщики, и мы снимали для них специально сцены, которых не было в сценарии. Понятно, что в итоговый вариант они не вошли. Однажды снаряд взорвался в доме по соседству со съемочной площадкой, и работу пришлось отложить. В общем, мы снимали кино по соседству с войной.
О.С.: Есть шанс, что ваш фильм покажут в Сирии?
М.М.: Посмотрим, как будут развиваться события. Если оппозиция придет к власти, то они сожгут все театры и кинозалы и прогонят всех кинематографистов.
О.С.: У вас нет планов уехать?
М.М.: Я живу в Дамаске. Мне трудно представить себя эмигрантом, беженцем.
О.С.: Насколько важной для вас оказалась учеба во ВГИКе, знакомство с советской киношколой?
М.М.: Я учился в Москве в самом конце 60-х годов. Моим мастером был Игорь Васильевич Таланкин. Он не учил нас снимать кино. Он учил нас видеть мир по-своему, искать в своей душе поэзию. На меня сильное впечатление произвели фильмы Сергея Эйзенштейна и Льва Кулешова. К телу Кулешова я прикоснулся, когда он умер, и гроб выставили для прощания в зале института.
Я очень благодарен моему преподавателю в мастерской Таланкина Эмилии Кирилловне Кравченко, она учила нас монтажу. В 1987 году я приезжал на Московский кинофестиваль со своим первым фильмом, и Таланкин представил его публике. А последний раз я побывал в России пять лет назад – был гостем фестиваля мусульманского кино в Казани.
Показательно, что голливудские звезды, в большом количестве представленные на кинофестивале, воздерживаются от комментариев по сирийской проблеме. Журнал «Голливуд Репортер» обратился к более десяти звездам, включая Джоша Бролина и Сюзан Сарандон, но они, как сообщило издание, наотрез отказались говорить.
65-летний Мохамад Малас – один из очень немногих киномастеров, приехавших в Торонто, кто не уходит от публичных высказываний по этой жгучей проблеме. Компанию ему составляют создатели фильма «Граница» (Border), еще одной игровой ленты о Сирии в программе смотра. «Границу» итальянский режиссер Алессио Кремонини снимал в Италии с участием сирийских актеров-эмигрантов, там живущих. Напротив, Мохамад Малас делал свой фильм в самой Сирии, о чем он рассказал в эксклюзивном интервью корреспонденту «Голоса Америки».
Олег Сулькин: Насколько сложно было снимать в Сирии в нынешних обстоятельствах?
Мохамад Малас: Еще до того, как конфликт приобрел нынешнюю форму открытого противостояния, художникам в Сирии жить и творить было непросто. Мне, с моим долгим опытом, удалось найти способы, чтобы выразить себя, свои идеи, обходя запреты и ограничения, накладываемые правящим режимом. Я учился в Советском Союзе, во ВГИКе, и это вооружило меня умением иметь дело с правительственными структурами. Но все равно снимать кино в Сирии очень опасно. Может быть, менее опасно, чем выходить на улицу с протестами, но все равно рискованно.
О.С.: У вас два реальных главных героя – подающие надежды, молодые актриса Галия и режиссер Фуад, готовящие спектакль на студенческой полулюбительской сцене. Но есть и еще одна героиня, девушка по имени Зейна, совершившая самоубийство после ареста ее отца. Она является в видениях Галии. Интересно, эта схема, этот треугольник у вас присутствовал в сценарии с самого начала?
М.М.: Отношения между Галией и Фуадом я изначально заложил в сценарий. А вот воображаемый диалог между Галией и Зейной я добавил уже под впечатлением происходящего в моей стране. Одна из девушек – суннитка, другая – алавитка. Процесс реинкарнации Зейны должен показать, что война в Сирии имеет первопричиной не конфликт религий, а стремление народа к реальной демократии, к реальной свободе.
В революции участвуют представители всех религий, всех течений. Однако мусульманские экстремисты подмяли под себя революционный процесс, придали ему кровавый, насильственный характер.
О.С.: Так вы продолжаете поддерживать движение против правящего режима?
М.М.: Я с самого начала выступал за мирную революцию. К сожалению, режим стал ее подавлять насилием. Но если к власти придут возглавляющие силы повстанцев мусульманские экстремисты, то насилие в стране станет еще большим. Пример такого развития событий – Ирак.
О.С.: Правильно сказать, что вы теперь сохраняете нейтральность в этом конфликте?
М.М.: Я не политик, я художник. И я решаю совсем другие задачи. Роль искусства – ставить вопросы, заставлять людей задуматься.
О.С.: Откуда вы получили финансирование?
М.М.: Еще в 2010 году мой проект поддержал финансово Киноинститут Доха в Катаре. Мы начали съемки, и по ходу производства часть финансирования взяла на себя независимая ливанская кинокомпания «Аббут».
О.С.: Как снимался фильм?
М.М.: Съемки такого фильма – опасное приключение. Впрочем, и выпуск его на экраны тоже чреват серьезными проблемами для нас. Мы оказались между молотом режима и наковальней оппозиции. Не знаешь, откуда ждать беды. Что касается съемок, то секретности не было. Надо было заранее получить разрешение на съемку, и мы его получили.
Иногда к нам приходили проверяльщики, и мы снимали для них специально сцены, которых не было в сценарии. Понятно, что в итоговый вариант они не вошли. Однажды снаряд взорвался в доме по соседству со съемочной площадкой, и работу пришлось отложить. В общем, мы снимали кино по соседству с войной.
О.С.: Есть шанс, что ваш фильм покажут в Сирии?
М.М.: Посмотрим, как будут развиваться события. Если оппозиция придет к власти, то они сожгут все театры и кинозалы и прогонят всех кинематографистов.
О.С.: У вас нет планов уехать?
М.М.: Я живу в Дамаске. Мне трудно представить себя эмигрантом, беженцем.
О.С.: Насколько важной для вас оказалась учеба во ВГИКе, знакомство с советской киношколой?
М.М.: Я учился в Москве в самом конце 60-х годов. Моим мастером был Игорь Васильевич Таланкин. Он не учил нас снимать кино. Он учил нас видеть мир по-своему, искать в своей душе поэзию. На меня сильное впечатление произвели фильмы Сергея Эйзенштейна и Льва Кулешова. К телу Кулешова я прикоснулся, когда он умер, и гроб выставили для прощания в зале института.
Я очень благодарен моему преподавателю в мастерской Таланкина Эмилии Кирилловне Кравченко, она учила нас монтажу. В 1987 году я приезжал на Московский кинофестиваль со своим первым фильмом, и Таланкин представил его публике. А последний раз я побывал в России пять лет назад – был гостем фестиваля мусульманского кино в Казани.
