Этот текст нельзя назвать интервью, хотя главное, конечно, в нем – короткая беседа с великим музыкантом Владимиром Спиваковым. А как «приложение» к беседе – короткий рассказ о подготовке этого материала, то есть чуть-чуть о превратностях журналистской профессии.
Итак, за день до концерта я наконец окончательно договорился с организаторами гастрольного тура Владимира Спивакова по Америке и получил разрешение на съемку. У меня задача: сделать фоторепортаж о великом музыканте и его «Виртуозах». Решено было, что я подъеду к началу репетиции прямо в концертный зал. «Виртуозы» летят из Торонто, будут днем, а в шесть вечера в Стратморе – концертном зале в пригороде Вашингтона – сначала репетиция, а потом концерт.
18.00. С картой журналистской аккредитации я благополучно миную все посты охраны зала. «Стратмор» – не «Кеннеди-центр»: в этом зале все демократичнее. В «Кеннеди» любая съемка становится проблемой вселенского масштаба. Помню, даже Ростропович – а он тогда был главным дирижером Национального симфонического оркестра – по закону профсоюза не мог дать разрешение на съемку своей же репетиции. Целая история. В «Стратморе» – не так.
Итак, «Виртуозы» прибыли к шести и сразу на сцену – заносить инструменты, смотреть зал.
«О, шикарный, шикарный зал, – говорил почти каждый из музыкантов, входивший на сцену. Действительно, залу всего несколько лет; акустика, отделка – на высочайшем уровне.
Как вихрь ворвалась за кулисы одна из организаторов гастролей Мария – вся в делах…
«Здравствуйте, плохая новость, – говорит она мне. – Маэстро разболелся… Съемку придется отменять».
Пауза.
«Концерт будет, а съемка нет? Что, совсем никак?» – переспрашиваю я. «Ну, вы сами увидите, какая съемка!»
Тут как раз входит маэстро – в куртке, шарф вокруг шеи, которым прикрыто пол-лица.
Я к нему с камерой наперевес: «Здравствуйте Владимир Теодорович…»
Спиваков протянул руку: «Здравствуйте…»
Я – вопросительно: «Может, получится… фото?»
Он чуть улыбнулся, развел руками, ну, мол, смотрите сами, видите…, и тихим, почти пропавшим голосом, добавил: «Нет, не стоит. Днем еще было ничего, а сейчас…»
«Да, – подумал я, – не везет, так не везет, вот надо же, и великий может разболеться. И, как назло, именно сегодня… Эх!»
Съемка накрылась. Что делать? «Может, записать интервью, которое не планировал?» – спрашиваю я сам себя. Порылся в сумке. Хорошо, что взял с собой диктофон – так, на всякий случай. И вот этот «всякий случай», к сожалению, подвернулся, придется выкручиваться.
Улучив момент, заглядываю в гримерку. Спиваков сидит на диване, закутанный шарфом, с чашкой чая. «Владимир Теодорович, может пару слов…(чуть было не вырвалось – «без протокола») – без съемки?» «Пару? Ну давайте». Смотрю, голоса почти нет.
«Голос Америки», Вашингтон». «Голос Америки»? Что, существует еще радио?» «Уже не радио, все в Интернете, я запишу и сделаю текстовой вариант, без звука…» «Без звука? Давайте».
Включаю диктофон. Первый вопрос…и смотрю, кассета не крутится. Начинаю судорожно включать-выключать. «Извините». Меняю батарейки. Маэстро терпеливо ждет. Включаю. Нет, диктофон умер.
«Ну вот, «без звука»…, даже техника отказала», – иронизирует Владимир Теодорович.
Да, не задался вечерок.
«Тогда в другой раз», – говорит Спиваков. «Ну, да, – думаю, – до новых встреч в эфире…»
Пропало дело. Выхожу в коридор. Что такое – не везет, и как с этим бороться? Съемка накрылась, диктофон тю-тю… Может, кассету заклинило? Меняю. О, эврика! Заработал. Бегом возвращаюсь к гримерке. Заглядываю – дверь открыта и – никого…
Где маэстро? Кто-то из музыкантов участливо говорит: может на улице, покурить вышел?
Сбегаю по лестнице. Дверей столько – не понять, какая на выход. Толкаю одну – тяжелая – закрыта. С маху налегаю на другую, такую же… поддалась, распахивается.
«Ой-ой-ой, – раздаются из-за двери женские голоса, – придавите нас! Придавите!»
В проеме двери, на крыльце – Мария и Ирина – продюсеры проекта. «Ну, целы же?!» – выдыхаю я. «А маэстро?!» – восклицает одна из них.
Из-за двери выглядывает закутанный в шарф Спиваков с сигаретой: «Добьете меня».
«Извините, без умысла. Владимир Теодорович… – говорю я. – Работает…» «Кто работает?» «Ну, диктофон».
Докурили. Поднимаемся в гримерку. Минут 25-30 до начала концерта, не больше.
Все-таки удивительный человек Спиваков: другой бы на его месте отправил бы восвояси: «Больной весь, а тут этот… с поломанным диктофоном, до концерта считанные минуты… ну, и вообще…»
Присаживаемся. «Так на чем мы остановились, «Голос Америки»? Теперь не глушат? – посмеивается в шарф Спиваков. – Какой первый вопрос?»
Сергей Москалев: Владимир Теодорович, не знаю, насколько это верно, но некоторые говорят, что хвалить музыканта мало – для успеха нужно, чтобы еще поругали – это почти как примета. За что бы вы себя сегодня поругали?
Владимир Спиваков: А я себя все время ругаю. Я к себе так же строг, как профессор к ученику, весьма нерадивому. Еще Пушкин сказал, что ты сам свой высший суд. Вот и ругаю…
С.М.: Критикуете. А какова роль критики сейчас в классической музыке?
В.С.: Еще Станиславский замечательно сказал: «Критики думают умно, но чувствуют скверно».
С.М.: И здесь, в Штатах, и там – в России?
В.С.: Здесь, конечно, более профессиональная критика, во всяком случае, для них не главное, в каком костюме человек выходит на сцену, кто в зале присутствует, какие там олигархи, или еще какая публика. Здесь все-таки достаточно серьезно разбирают и сочинение, и исполнение.
С.М.: Может, потому, что классическая музыка здесь более элитарна, и кто в чем пришел – не важно?
В.С.: Не знаю, во всяком случае, у нас крупные музыковеды, кто всю жизнь посвятил музыке, к сожалению, критикой не занимаются.
С.М.: В классической музыке все больше и больше присутствуют атрибуты шоу-бизнеса?
В.С.: Ну, не знаю, у нас их нет, ни у «Виртуозов Москвы», ни в Национальном филармоническом оркестре нет атрибутов шоу-бизнеса. Отнюдь.
С.М.: У вас нет, а помните выступление великих на стадионах? Я имею в виду Лучано Паваротти, Пласидо Доминго…
В.С.: Да, это такой момент специфический, конечно. С другой стороны, это привлекает большее количество публики. Хотя мне кажется, что разница сегодня между публикой, скажем, американской и русской в том, что здесь все же приходят чаще на программу, а в России приходят на имена.
С.М.: Несколько слов об этих гастролях?
В.С.: Тур достаточно серьезный – крупнейшие города Америки: Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Сиэтл, Денвер, Чикаго, Торонто, сегодня Вашингтон, завтра Филадельфия, потом Нью-Йорк. Закончим в Майами и улетим в Москву.
С.М.: А дальше?
В.С.: На Родине у нас концерт в Кремле с молодыми талантами под патронажем нашей первой леди Светланы Владимировны Медведевой. Потом у меня фестиваль в Белоруссии, который называется «Владимир Спиваков приглашает», после чего – два концерта в Москве с Национальным филармоническим оркестром – две разные программы. Потом с «Виртуозами» мы летим в Израиль и в Турцию.
С.М.: Это гастрольный график на несколько месяцев?
В.С.: Нет, это на декабрь… Еще в декабре концерты в Москве, в Уфе, а 31 декабря – новогодний концерт с Национальным филармоническим оркестром при участии наших замечательных солистов – выдающейся певицы, примы театра Станиславского Хиблы Герзмавы и итальянского тенора Бернардо де Муро. А вот в январе – Канарские острова, встречаемся с Анной Нетребко….
С.М.: Отдыхаете вместе?
В.С.: Концерты…
С.М.: Ваши увлечения?
В.С.: Я очень люблю живопись, люблю литературу, поэзию. Это со мной по жизни…
С.М.: А вот романтизм – он уходит или уже ушел из жизни наших современников?
В.С.: Это ошибочное мнение. Человек от рождения романтик, он жаждет любви. Так или иначе, человек – чувствующее существо, а это предполагает романтизм. Романтизм никуда не делся, а в музыке он был еще до Баха. И у Шенберга есть элементы романтизма, и у Шнитке, и даже у Шостаковича.
С.М.: У вас есть дирижерская палочка, ее подарил вам Леонард Бернстайн, она здесь с вами?
В.С.: Да со мной. Всегда со мной.
С.М.: Как волшебная?
В.С.: Можно сказать, да.
С.М.: Будем надеяться, что и сегодня по мановению этой палочки, несмотря ни на что, концерт пройдет отлично…
В.С.: Меня музыка лечит. Сценотерапия, знаете? Каждый раз, если я себя плохо чувствую или болею, после концерта мне всегда значительно лучше.
P.S. За кулисами, глядя в монитор, я наблюдал, как Владимир Спиваков вышел на сцену. В нем не было ничего от того человека, у которого десять минут назад было бледное лицо и почти не было голоса. Наверняка ни один слушатель в зале не заподозрил, что маэстро болен.
«Вот мужик, – восторженно глядя на экран, сказала стоящая рядом со мной продюсер Ирина, – воля какая!» И сжала кулак: «Артист! А мы хотели отменять концерт».
Зал замер. Маэстро взмахнул своей волшебной палочкой. И зазвучала великая музыка.
