Путин, мигранты, военные: политическая траектория России

Владимир Путин вновь говорит о демографии. На этот раз – в предвыборном контексте. И, что не менее существенно, – в порядке предупреждения. «Россия через четыре-пять лет столкнется с заметным спадом рождаемости детей», – приводит ИТАР-ТАСС слова из выступления премьер-министра перед студентами Томского политехнического университета. Причина: «В ближайшие годы заметно сократится… количество людей, вступающих в репродуктивный возраст». Причина историческая: «Распался Советский Союз, развалилась социальная сфера, начала разваливаться экономика, и люди просто испугались – как растить детей. И у нас был резкий спад рождаемости». Решение: «…Необходимо… временно перепрофилировать лишние детские сады до тех пор, пока ситуация не наладится».

Путин говорит и о демократии. «У нас открытая страна, и что бы ни писали, как бы ни пугали какой-то диктатурой, у нас этого нет и уже никогда не будет», – сказал он в Томске.

Где же демографическая кривая пересекается с политической?

Своими мыслями об этом с корреспондентом Русской службы «Голоса Америки» поделился профессор Высшей школы экономики Овсей Шкаратан. «Уточним сразу, – сказал российский социолог, – речь идет даже не о демографии, но о типе экономического развития страны».

«Большинство чиновников одновременно – бизнесмены»

Алексей Пименов: Итак, Овсей Ирмович, что же это за тип развития?

Овсей Шкаратан: Если страна развивается по интенсивному пути, переходя к новым технологиям, повышая техническую вооруженность труда, создавая новые высокотехнологичные производства, то нам требуются одни люди. А если страна остается слаборазвитым государством, то – совсем другие. Одно дело, если речь идет о высокообразованных мигрантах из стран, где есть определенный избыток квалифицированной рабочей силы. Из которых когда-то брал рабочую силу такого типа и Петр Великий… Конечно, и тут речь идет не о десятках миллионов людей, а о сотнях тысяч. Но миграция, которая нам нужна для заполнения технически неоснащенных рабочих мест, – это уже спорный вопрос. Правительство настаивает на привлечении большого числа мигрантов. А я с этим не согласен.

А.П.: Почему?

О.Ш.: Хотя бы потому, что это приводит к серьезнейшим межнациональным и межкультурным проблемам. Где условия, чтобы эти люди могли вписаться – как граждане, как активные участники – в культурное сообщество России?

А.П.: Чем объясняется позиция правительства?

О.Ш.: А если бы вы были предпринимателем, стремящимся за пару лет получить максимальную прибыль, а затем отправить деньги на Запад и отправить туда своих детей? Как бы вы в этом случае относились к производству? Вы что, рассматривали бы его как место, куда вы вкладываете существенные инвестиции, рассчитывая через значительный период времени стать серьезным производителем? Нет. Вы бы ориентировались на быструю окупаемость, на сумасшедшую сверхприбыль. Все это – невзирая на то, в каком состоянии находятся основные ваши фонды, в каком состоянии окружающая среда – в результате вашей производственной деятельности. Вы же понимаете, что это – две разные политики, связанные с двумя разными целями.

А.П.: То есть бизнес…

О.Ш.: …не доверяет руководству страны. Не верит, что имеет смысл оставаться в стране и быть устойчивым в своем бизнесе. И естественно, что такому бизнесу нужны мигранты. Русский-то как работник дороже, чем приезжий. В Москве вы с трудом найдете русского дворника. А почему? Потому что русский дворник стоит в среднем в два-три раза дороже.

А.П.: Вы говорите о предпринимателях. А позиция власти?

О.Ш.: Городские власти переплетены с бизнесом. Кроме того, я не убежден, что у нас большинство чиновников не являются одновременно бизнесменами. Если не сами, то через родственников. У нас ведь – не просто собственность и не просто власть. У нас – единая власть-собственность, которая в свое время была открыта при изучении стран Востока – то, что именуется азиатским способом производства. У нас эта система полностью сохранилась.

А.П.: И в результате?..

О.Ш.: …чиновник себя ведет не как государственный деятель, думающий о направлении развития, а как человек, заинтересованный в сохранении вот такого типа бизнеса. А теперь, после двенадцати лет болтовни о высокотехнологичном развитии России, мы снова слышим болтовню том, что это у нас в будущем. Посмотрим. Может быть, из военно-стратегических соображений увеличение доли высокотехнологичного бизнеса и произойдет. Других властных интересов, которые могли бы этом способствовать, я у нас не вижу.

«Интеллигенция спасается от номенклатуры»

А.П.: Когда-то – в силу военных и иных обстоятельств – в СССР существовали и весьма значительное научное сообщество, и большая наука.

О.Ш.: Да. И одновременно – допотопное сельское хозяйство, в котором трактор, конечно, давным-давно был, но – плохой. Комбайн – еще хуже. Сорта зерновых были весьма спорными по качеству, урожайность была низкой… И речь все время шла о показателях, близких к дореволюционным: это был предел. И это при том, что у нас огромные черноземы.

А.П.: А какие модификации эта структура пережила в постсоветское время?

О.Ш.: Только деградацию. Сельское хозяйство тоже никак не развивалось. У нас резко упало количество скота. Крупный рогатый скот просто вырезан. Резко упало производство зерна: мы ни одного года и близко не производили к тому, что было до девяностого года. В пересчете на гектар были удачные годы по урожайности, но не забывайте, что у нас сорок миллионов гектаров было вытащено из оборота. Пустоши!

А.П.: Чем объяснить, что после перестройки – которая все-таки в огромной степени была сделана интеллигенцией, в том числе научно-технической – создались условия, в которых интеллигенция стала так массово уезжать?

О.Ш.: Перестройку сделала не интеллигенция, а младшее поколение номенклатуры. Интеллигенция никогда не была решающей силой перестройки. Это – легенда. Если речь идет о людях, которые принимали решения, о людях, оказавшихся у власти, то это – младшее поколение номенклатуры. Конечно, привлекшее к себе кое-кого из интеллигенции. Но ведь это было всегда – в том числе и в годы советской власти. Не забывайте, что всевозможных секретарей обкомов партии, всяких там Лобовых, около Ельцина было гораздо больше, чем кого бы то ни было. А интеллигенцию – скажем, людей типа Старовойтовой – очень быстро выгнали.

А.П.: И все-таки как были созданы условия для массового отъезда?

О.Ш.: Вспомните: более 80 процентов научного комплекса и промышленного производства в России составлял оборонный комплекс. И вот оборонный заказ кончился. Оборонный заказ уничтожили, а взамен его ничего не предложили. А чем вы могли заменить оборонный заказ, если у вас в казне денег нет? Это могли быть только чужие инвестиции. А их никто не предлагал. Я таких случаев не помню. Никто не стремился помочь нам. Европейское сообщество предложило один миллион долларов – для создания того, что теперь называется Высшей школой экономики.

А.П.: В последнее время президент Медведев не раз говорил о желательности возвращения российских ученых из-за границы – работать в России.

О.Ш.: К сожалению, массового возвращения нет. Возвращаются в основном люди, плохо устроенные. И, как правило, гуманитарии. Да и это – не массовое возвращение. Ведь нужна определенная научная среда, а не просто рабочее место. Кроме того, нужна система, гарантирующая безопасность жизни. Люди, привыкшие жить почти без бумаг, без повседневных встреч с бюрократией, оказываются вдруг в ситуации зависимости… К тому же почти все ведущие позиции в среде чиновников сегодня занимают выходцы из спецорганов. Чего не было даже при Брежневе. Поэтому эмиграция из страны и продолжается.

Россия в диаспоре

А.П.: По вашим оценкам, сколько россиян сейчас живет за рубежом? И каков среди них процент научной и научно-технической интеллигенции?

О.Ш.: Российская диаспора растет. Но, в отличие от украинской или польской, она не образует содружества. Известно, что русские не образуют сплоченной массы, пронизанной объединениями, союзами, коалициями… Поэтому не всегда легко определить, сколько их и где они. Но эмиграция растет – в том числе и в нетрадиционные страны.

А.П.: Например?

О.Ш.: Например, в Китай. И это – именно научная, научно-техническая эмиграция.

А.П.: Какова ее численность?

О.Ш.: Точно – никто не знает. Но в принципе считается, что в год уезжает не менее ста тысяч. Я думаю, что это число значительно больше.

А.П.: Сколько россиян живет сегодня за рубежом – в дальнем зарубежье?

О.Ш.: Если отнести сюда Чехию и Болгарию, где довольно много русских (в том числе и старшего поколения), то думаю, что миллиона три. Не меньше. А с профессиональной точки зрения, это чаще всего – квалифицированные специалисты. Во всяком случае – люди с высшим образованием. В диаспоре – начиная с диаспор девяностых годов, – больший процент людей, относящихся к русской культуре. Углубленных в нее. Воспринимающих ее как свою. Тогда как на родине…

Контуры будущего

А.П.: Об этом – последний вопрос. Вернемся к происходящему в России. Что впереди?

О.Ш.: Точного прогноза не может дать никто. Вообще, когда речь заходит о прогнозах, я вспоминаю Ленина, который в январе семнадцатого был убежден, что ему не дожить до революции. Здесь действуют законы функционирования неустойчивых сложных социальных систем. Систем самоорганизующихся – то есть таких, где точка бифуркации непредсказуема. Находимся ли мы сейчас в точке бифуркации или в каком-то промежуточном состоянии? Не берусь судить.

Устойчива ли система, существующая в стране? Нет, не устойчива. Произойдет ли бифуркация сегодня? Не знаю. Но думаю, что в результате потрясений, которые будут иметь место, произойдет установление достаточно жесткого режима… ориентированного на технологическое развитие страны и на создание мощного военно-оборонного комплекса. И что военные кадры тут сыграют свою роль. Недаром им повысили зарплату – чуть ли не в три раза….

А.П.: А фигуры на авансцене – те же самые, что и сегодня?

О.Ш.: Нет, это будет другой режим. Нынешний режим… неспособен, наподобие Петра Великого (или, если угодно, наподобие Пиночета), повернуть страну в том или ином направлении. Повторяю, это будет другой режим – с другими именами.