Михаил Хазин: в Америке сильнейшая вещь – это система менеджмента

В первый раз я попал в Америку в мае 1994 года. У нас была довольно большая поездка: мы ехали по приглашению USAID изучать регулирование естественных монополий. Это была партийно-правительственная делегация, которую возглавлял будущий председатель антимонопольного комитета Володя Цапелик. Мы должны были написать закон об естественных монополиях, который потом написали, нужно было что-то еще сделать.

Было несколько моментов, которые меня очень удивили.

Первый момент. Мне, советскому человеку, объяснили, что в Вашингтоне есть места, куда лучше не ходить. Я это воспринял как-то неправильно, пошел ночью по Вашингтону и увидел чернокожих людей, которые играли в шахматы–в блиц. Я подошел поближе и сказал: ребята, можно с вами сыграть в шахматы? Они отвечают: пожалуйста, мистер, но мы играем на деньги, у нас партия – доллар. Хорошо. Понимаете, я – советский человек, у меня все деньги в карманах лежат: и вот мы сыграли с ним партию, выиграл, он мне честно дал четыре квотера, и я понял, что это нищий. После этого я говорю: давай сыграем еще, а он отвечает – нет, я вижу, ты мастер. А без денег? Без денег – давай! Мы сыграли с ним несколько партий, у меня за спиной стояло несколько его товарищей, естественно, смотрели, а он в процессе спрашивает, мистер, а вы откуда? Делая очередной ход, я отвечаю: из Москвы. И тут за моей спиной один из них стал спрашивать другого: Карпов, Каспаров?..

После этого мы закончили, а он говорит: мистер, мы каждую ночь играем, а я отвечаю: у меня тут всякие встречи в министерствах ваших, не знаю, получится или нет.

Так я честно заработал в Америке первый доллар.

Я больше не зарабатывал, когда потом приезжал как турист. Кстати, подозреваю, что первый выигрыш был незаконным. Сейчас я в этом признаюсь – мне кажется, срок давности вышел. Но я честно его заработал – выиграл темной ночью.

Вторая история была такая: мы шли, как сейчас помню, и я все что-то объяснял по поводу негров, а мне объясняли, что слово «негр» в Америке говорить не политкорректно. Я же объяснял, что говорю по-русски, а в русском языке слово «негр» абсолютно политкорректно. И в этот момент откуда-то из-за угла на нас бросился какой-то афроамериканец, который на хорошем русском языке сказал: «Ребята, я по голосу слышу – вы из Москвы! Я учился шесть лет в “Патриса Лумумбы”, а потом мой папа, местный царь, отправил меня в этот Вашингтон, а тут не с кем выпить пива!.. Пойдемте выпить пива!..»

И мы пошли пить пиво, причем – обращаю внимание – за его счет.

Третья история была в Сан-Франциско, где мне объясняли местные адвокаты, как берут взятки американские чиновники. Адвокатов, правда, пришлось тщательно для этого готовить, но они рассказали. Они рассказали, что американский чиновник берет деньги в том случае, если эта взятка превышает трехлетний доход его семьи. Если она меньше, то, если его посадят, за это нет смысла сидеть. Если она больше, а он не возьмет, то его все остальные в знак возмущения подвергнут обструкции. А в этих критериях уже и смысл есть!..

А четвертая история – когда я в Техасе общался с мексиканцами, у которых спросил: где у вас тут ковбои? А они меня радостно спросили: а ты откуда? Отвечаю: я из Москвы. – А у вас там медведей на улицах много? – спрашивают они меня. – Бывают, – ответил я. – Вот и у нас ковбоев столько же!..

Не знаю, как там у рядовых американцев, а у мексиканцев с чувством юмора все в порядке.

Словом, было много разных и веселых историй, но я могу сказать следующее: я совершенно четко понял, что наш образ жизни и американский отличаются очень сильно, хотя американская деревня и нацменьшинства на нас очень похожи. А вот белый средний класс – он абсолютно другой.

Средний класс отличен в ментальности. Если угодно, то его представители очень, как бы сказать, однобокие: малое количество образования за пределами узкой специализации, малые научные интересы за уровнем узкой специализации. Малые общие интересы – карьера, деньги… Впрочем, я не исключаю, что у людей просто времени нет на что-то еще.

Но как только мы выходим за пределы даунтаунов или пригородов, то все сразу становится абсолютно нормальным, ибо, повторяю, ни с афроамериканцами в Вашингтоне, ни с мексиканцами в Техасе никаких проблем не было. Ни с итальянцами в Нью-Йорке: я ходил по магазинам и с ними торговался, получая массу удовольствия.

Однако мне совершенно четко понравилась одна такая рабочая вещь – я бы с удовольствием украл ее, если бы это можно было сделать. Это совершенно потрясающе выстроенная структура менеджмента и оценка эффективности любого человека на рабочем месте. Это меня очень удивило, потому что я считал, что до такого уровня качества нельзя дойти в нашей жизни. Там есть свои недостатки, но в общем и в целом это вещь, конечно, очень сильная.

Однако, конечно, Америка переживает кризис.

Дело в том, что США, как и СССР, до конца 1980-х годов были центром технологических зон. Но в этом плане только в Америке еще остались те, кто мыслит о своей экономике в мировом масштабе. Даже Китай мыслит сегодня в терминах синоцентричных, а США мыслят в терминах глобальных. Поэтому об этом разговаривать с ними легко, мне во всяком случае. Думаю, что у тех, кому сегодня меньше 30-и в России – у них уже проблемы, они все-таки очень местечковые люди, но у тех, кому больше 45-и, проблем нет.

Общий подход примерно одинаковый. В этом смысле никаких не возникало сложностей.

Что касается кризиса, то это кризис системы, модели. В этом смысле очень интересен последний текст Френсиса Фукуямы: в самом деле, надо было сделать очень сильное над собой усилие, чтобы через 20 лет после «Конца истории» написать будущее истории. Что Фукуяма делает? Он фактически выступает рупором элиты и говорит: «Ребята, мы 80 лет строили идеологию не позитивную, а антикоммунистическую и сегодня должны ее радикально изменить, потому что эта идеология зашла в тупик вместе с этой экономикой. Мы должны отказаться от всех стереотипов».

Вот это для США сегодня самое сложное, это проблема. Потому что, еще раз повторю, Соединенные Штаты с точки зрения идеологии – эта страна более тоталитарная, чем другие. Любой отказ от «правильной» идеологии, любой намек в сторону коммунизма, в сторону еще чего-то – это личная катастрофа для человека.

Ведь что пишет Фукуяма? Он пишет: нам нужно разработать то, от чего мы отказываемся. Мы можем отказаться от всего. Смотрите, когда газета «Нью-Йорк таймс» публикует письмо некоего работника «Голдман Сакс», который говорит, что «Голдман Сакс» аморален, то ответ «Голдман Сакс» такой: этот Смит – никто, он на кого-то обиделся и еще чего-то там хочет. Но человек с фамилией Смит – это большой показатель, если бы это был какой-нибудь Коган, то можно было бы сказать, что тут «какие-то разборки», но когда «Смит» – это демонстрация того, что это голос народа, причем голос американского народа.

И это в подтверждение публикации Фукуямы.

Фукуяма говорит: нужно придумывать новую идеологию, и ради нее мы должны быть готовы отказаться от чего угодно, в том числе от вечной идеи, что «Голдман Сакс» – это столп нашего финансового истеблишмента. Нельзя отказываться только от четырех вещей: от частной собственности, от свободы, от демократии и от среднего класса.

Вот это говорит Фукуяма. И мы видим сегодня, что это принято в действие. Повторю, я считаю, что Фукуяма здесь не от себя выступает, он – глашатай элиты.

И я думаю, что именно эту проблему сегодня нужно решать Соединенным Штатам, это для них очень тяжелая проблема, потому что внутренняя свобода на самом деле в США очень слабая. Вот на эту тему можно думать, а на эту нельзя – у них это очень жестко. Это очень жесткая система контроля… собственно, чистый «Большой брат» Оруэлла – ведь для чего все эти социальные сети, системы контроля… Каждый человек, который хочет делать карьеру, это знает!..

Конечно, поначалу кажется, что «знать» – это не значит ограничивать. Говорят: можно знать, что пишет Смит, но никто не запрещает ему говорить то, что он считает нужным.

Однако если бы Смит произнес где-то в узком кругу некую неправильную фразу лет шесть назад, то он бы никогда не достиг того уровня, которого он достиг. Это я просто знаю. В СССР, кстати, это было устроено немножко по-другому: там, во-первых, на определенном уровне некоторая фронда приветствовалась – это свидетельствовало о некотором неформальном образе мысли. И второе: любой человек, который покаялся – ему прощали.

В США это более жестко, почти невозможно. Условно говоря, любой человек имеет моральное право поступить в Гарвард. Но как только он произносит в школе первую неправильную фразу, его максимальный уровень как бы опускается. В Гарвард его не пустят. Потом он еще что-то скажет, и его снова куда-то не пустят. Повторяю, это элемент защиты общества. Общество приняло некую логику, и оно себя защищает. Причем это в любом обществе так, другое дело что в США, в силу засилья информационных технологий и в силу необходимости контроля за большим количеством эмигрантов, эта система была очень жесткая. Она и сейчас жесткая.

Однако, повторю, есть в Америке сильнейшие вещи – это система менеджмента, система управления качеством работы человека.

У нас в стране невозможно человеку, куда бы он ни устроился на работу, получить информацию о том, каковы его функциональные обязанности. Что я должен знать, что я должен делать, сколько мне за это будут платить. То есть вроде бы все написано, но проходит три месяца, и начальник говорит: почему ты этого не сделал? – Но ты же мне этого не сказал! – Но ты же мог и сам догадаться!..

То есть в некоторых местах даже есть должностные инструкции, но они зачастую не исполняются, характер у них очень некачественный, они никак не связаны с качеством исполнения, с работой, с заработной платой.

Эта ситуация очень усложняет любую работу. Например, когда я пришел на работу в администрацию президента, меня потрясло, что там нет должностных инструкций вообще ни в каком виде.

Когда я работал в Министерстве экономики, то каждый раз, когда становился руководителем подразделения, я писал всем своим сотрудникам должностные инструкции. Я их вызывал, объяснял, что они должны делать, они повторяли на бумаге, я потом исправлял – я четко понимал, что вот она, их работа, «от сих до сих», что у меня, конечно, имеется некоторая свобода ими командовать, но она все-таки ограничена.

Повторяю, в части качества понимания работы Америка и Россия – это просто небо и земля, все остальное сравнивать можно, но это сравнивать нельзя.

Я считаю, что это наша слабость.