Перед рассказом сделаю некоторое отступление. Дело в том, что я находился в числе очень маленького количества «штатников» в Москве. Это были поклонники Америки – «штатники». Это была секта. Ну, про это надо отдельно рассказывать.
Это была настоящая идеология. Были стиляги, но это все была фигня! Мы были «штатники», понимаешь? Настоящих «штатников» интересовали не шмотки, не то, как выглядит американец, а то, как он мыслит. Давай я пройдусь по этой стороне, это очень важно…
И тогда расскажу о первых впечатлениях.
Где-то в 1952 году – еще был жив Иосиф Виссарионович Сталин – я совершенно случайно познакомился на «Бродвее» (улице Горького) не просто со стилягами – молодыми людьми, которых так презрительно называли, потому что они одевались в необычные какие-то вещи, носили длинные волосы «под Тарзана», и их забирали в милицию.
Я познакомился с людьми, которые, наоборот, носили очень короткие волосы – крюкат (от англ. crew cut – в США уставная мужская короткая стрижка военнослужащего «ёжик»), широкие брюки, какие-то похожие на советские пиджаки… Но на самом деле это все было американское.
Вот тут-то я и стал «штатником»! Это была узкая элитарная группа в Москве, которая узнавала друг друга сразу: по одежде, по походке, а самое главное, это были люди, зараженные джазом. Именно «Голосом Америки», Уиллисом Коновером. Сначала это был Рэй Майкл, потом уже был Уиллис Коновер. Слушали каждый день – я записывал на магнитофон все его передачи еще до того, как начал играть.
Мы как бы переносились в такой рай. В 1946-47 году мы посмотрели фильмы «Серенада солнечной долины», «Судьба солдата в Америке», и вот это все показалось таким раем на Земле. Красивые свободные люди, слушающие прекрасный джаз, красивейшую музыку.
И когда началась «холодная война», мы так и остались поклонниками Америки и стали внутренними диссидентами. Просто перестали общаться со всеми проявлениями «совка».
Потом, после 1957 года, к нам хлынули иностранцы, и уже было безопасно одеваться во что-то иностранное. Появились люди, которые одевались во все финское, то есть «финики», в немецкое – «бундеса», потом в югославское – это были «юги» и французское – «френч». Это были модники разного типа. Но в основном они ориентировались на одежду, обувь, прически.
Но та группа, в которой я существовал – а я уже начал играть джаз, – это были настоящие «штатники». Причем мы любили не только джаз, а все, что шло из Америки, особенно выставки: когда в Сокольниках была первая выставка, нам показалось, что да, действительно, это рай земной.
И это продолжалось довольно долго. Мы жили за «железным занавесом», но каким-то чудом мы узнали, что существует в Америке «Айви лиг» – «Лига плюща», союз элитарных вузов. И у этих представителей «Айви лиг» была своя униформа. У них были баттон-дауны – рубашки с пуговицами, определенная шузня такая, «с разговорами».
У нас был, кстати говоря, свой жаргон. И если был чувачок не «айвилиговый штатник», то мы его презирали.
Все американское было для нас настоящим, а остальное – даже европейское – это было не то. И вот в таком вот угаре прошла моя ранняя студенческая молодость, пока я не повзрослел, пока я не стал архитектором и теоретиком дизайна.
И вдруг постепенно для меня стало меняться представление об Америке. И самым главным разочарованием для меня стало празднование 200-летия США в американском посольстве в 1976 году. К нам приехали многие гости из Америки. И меня пригласили – уже был ансамбль «Арсенал» – сыграть в посольстве. Причем официально – меня вызвали в Министерство культуры и разрешили пойти на встречу с Раймондом Бенсоном, советником по культуре, прямо в здание посольства на улице Чайковского – он жил не в Спасо-хаусе, а именно там.
Я пришел к нему и вдруг понял, что он ко мне как к джазмену относится с каким-то с полупрезрением. И нарочито слушал Листа. Вот тут-то до меня и стало доходить то, о чем я узнал гораздо позднее: что в Америке существуют так называемые «васпы» (WASP) – белые англосаксонские протестанты, которые презирают джаз, рок, все черное… Они презирают негров, презирают итальянцев, евреев, китайцев, латиносов. Это американская элита, и они борются с джазом! Я узнал, как с моей любимой музыкой в Америке боролись в начале двадцатых годов, когда Генри Форд и Томас Эдисон создали фонды борьбы с джазом!
Вот что было до того, как я первый раз полетел в США, вот почему все это крайне важно!
И вот я впервые попал в Америку – это был, по-моему, 1987 год. Я сразу вылез на Бродвей, на этот самый «Бродвей», по которому я ходил школьником в Москве по улице Горького.
Но сейчас я попал на настоящий, американский Бродвей. И попав, сказал себе: «Сбылась мечта идиота!». Я стал ходить по Бродвею, смотреть все и решил себе купить настоящие штатские шмотки – липень-пиджак, ботинки-шузню, таек-галстук.
В общем, я решил прибарахлиться. Раньше-то я где-то покупал, у дипломатов, у фарцовщиков эти все штатские шмотки, понимаешь? А здесь я думаю: «Вот сейчас куплю – пойду в магазин».
Захожу я в магазин какой-то. Во-первых, я там не нашел модных в те времена костюмов, которые носили тогда. Вообще все изменилось! Нашел, например, пиджак твидовый. Начал примерять и случайно залез в боковой карман, где было написано: Made in USA. А потом еще дальше лейбл был – Tailored in Brazil.
Тут у меня что-то заскребло. Я спросил продавца, что ж это, сшито в Бразилии?
– Да, – отвечает он.
– А что же у вас ничего не шьют?
– Все отдают выкройки туда, и там они нам шьют, – говорит он. – В Мексику, в Бразилию.
Более того, какая-то Корея, Вьетнам! И я понял, что в Америке купить американскую вещь, которая изготовлена в Америке, очень трудно. Я нашел какой-то редкий магазин на Манхэттене, где ботинки были сшиты в Нью-Йорке. Я эти ботинки купил – они у меня до сих пор лежат – шузня с «разговорами». «Разговоры» – это дырочки такие… Широкие ботинки с дырочками фигурными.
Тут следует заметить, что поехал я туда на театральный фестиваль. Меня послали с труппой от Театрального общества со спектаклем «Джазмен», где я был одним из актеров и играл на саксофоне. Это было в Вудстоке. Был международный театральный фестиваль, где я, кстати говоря, встретился с бывшими диссидентами. Художники Виталий Комар и Александр Меламид там были. Мы две недели играли наш спектакль.
Время от времени, когда были выходные, меня возили в Нью-Йорк, где я встречался со своими старыми друзьями, с которыми, между прочим, когда они уезжали, мы прощались навсегда – это было как похороны, понимаешь? То есть я знал, что этих людей я больше не увижу.
Но, наверное, главное разочарование случилось, когда Женя Рубин, известный футбольный критик, мой старый друг и мой партнер-преферансист меня повел в «Блю-ноут», в джазовый клуб.
Мы пошли и я понял, что джазовых клубов в Америке почти не осталось. В Нью-Йорке только «Блю-ноут», а «Вилледж-вандер», «Вилледж-гейт» и все остальные джазовые клубы уже позакрывались.
«Блю-ноут» – это всемирно известный джаз-клуб, где американцев практически нет. Там китайцы, итальянцы были, испанцы или какие-то приезжие американцы из Оклахомы… Это как Большой театр – туда москвичи не ходят. И вот «Блю-ноут» оказался внешне такой убогий совершенно – какие-то крашенные черным стены... Любое кафе в Москве роскошней и по аппаратуре, и по дизайну. И, кстати, там жуткие цены – за один сет 35 долларов. Там час проходит, и тебя выгоняют: хочешь второй сет – еще плати столько же. Но зато я там услышал и Билли Кобэма, и оркестр Махавишну – по-моему, музыканты великолепные.
Потом, в следующий приезд, я уже поехал на гастроли с коллективом – и мы объехали всю Америку. И тогда уже стало понятно, что в Америке джаза, как такового, остались только маленькие островки: это Нью-Йорк, Чикаго, естественно, Новый Орлеан, куда я не добрался, и Калифорния, хотя там другой немножко джаз. Есть джаз в Бостоне немного – там музыкальный колледж Berklee все-таки.
Но на всем пространстве между этими городами нет ни джаз-клубов, ни джазовых радиостанций. Никому там джаз сейчас не нужен, в Америке. Это искусство стало, так сказать, гордостью Америки, но основная площадка для американских джазовых звезд сейчас – это Европа. Никто в Америке джаз не слушает – и это для меня было самое страшное разочарование. Там прижился такой Smooth Jazz, легкий диско-джаз. Например, Kenny G. Вот такая музыка. На всех частотах в любом городе можно поймать – вот мы ехали сейчас, и полно радиостанций, проигрывающих музыку в стиле Smooth Jazz.
А вот в Оклахоме – я преподавал джаз в Оклахома-сити – вообще нет ни одной джазовой радиостанции, нет ни одного джазового клуба на весь штат! Там только музыка-кантри. И больше ничего им не нужно.
И я, кстати, мог там остаться, жить, купить домик, что Евтушенко сделал – до сих пор там живет в Талсе. Но я понял, что там с ума просто сойду от тоски, ну нет там джазовой культуры, понимаешь?
Так что меня Америка разочаровала... но не полностью. Разочаровала именно в том смысле, в котором я ее любил. Однако я оценил Америку совсем уже с другой стороны.
Следует признать, что именно Америка меня сформировала.
Я благодарен «Серенаде солнечной долины» – эта сказка привела к тому, что моя жизнь прошла фанатично. Тогда к нам в страну, несмотря ни на какие препоны и рогатки, принеслась хоть часть этой свободы джазовой, понимаешь, в чем дело? Особенно когда я увлекся авангардным джазом – это уже была полная свобода. И чем больше у нас боролись с этим власти, тем больше я напрягался и боролся с ними… только из-за этого. И потом, когда мне представилась возможность уехать, да мне даже и не захотелось.
Скажу так – Америка подарила мне ощущение драйва, свинга.
Вот если бы не было Америки, не было бы джаза, я не знаю вообще, что бы я делал. Это врожденное у меня было с детства чувство драйва, понимаешь? И оно у меня существует и никуда не испаряется… А также то, что я потом стал постоянно слушать программу Music USA радиостанции «Голос Америки», это меня много лет держало на плаву, и я сам все научился делать.
Без всяких учителей… Вот это мне дала только Америка… Я ей благодарен…
Читайте нашу рубрику «Матвей Ганапольский: Открывая Америку»
