Советский диссидент Виктор Файнберг, один из наиболее активных участников правозащитного движения в СССР, скончался 2 января на 92-м году жизни в Париже, где он жил в эмиграции.
После избиения сотрудниками КГБ при задержании на демонстрации в августе 1968 года Виктора Файнберга поместили в Ленинградскую психиатрическую больницу, в которой он провел 4 года. В самой акции протеста на Лобном месте в Москве приняли участие восемь человек, но она получила название «Демонстрации семерых», поскольку, как сообщалось, во время следствия активисты заявили следователям, что Татьяна Баева, одна из задержанных, не участвовала в акции, оказавшись рядом случайно.
После своего отъезда из страны Виктор Файнберг, уроженец Харькова, продолжал выступать в защиту прав человека сначала в Советском Союзе, а затем – в России.
В интервью «Голосу Америки» о Файнберге вспоминают исследователь-публицист Татьяна Янкелевич, дочь Елены Боннэр, в прошлом - директор Сахаровской программы Дэвис-центра при Гарвардском университете, и Николай Формозов, российский ученый-биолог, объявивший в 2021 году голодовку в знак солидарности с Алексеем Навальным и покинувший в марте 2022-го Россию из-за агрессии против Украины.
«Воспринимал чужую боль, как свою»
Татьяна Янкелевич: «Я перед Виктором виновата. В 2000-е годы, после очень долгого перерыва в общении, или даже в контактах, Виктор позвонил мне в Бостон, где я живу с 1977 года. Мы в основном общались в Париже, во время голодовок Андрея Дмитриевича [Сахарова], когда мы приезжали туда поднимать общественное мнение Запада на защиту Сахарова. После этого очень длительные годы мы не общались, просто знали друг о друге, что происходит. В 2000-е годы Виктор позвонил и убеждал меня выступить против различных заявлений, которые он считал порочащими имя и честь Андрея Дмитриевича. Это было, конечно, много лет спустя ухода Сахарова в 89-м году, и, в общем, я разочаровала Виктора. Я сказала ему, что мы не будем вступать в пререкания с разными сомнительными личностями, и что, во всяком случае, это не моя задача. Пока жива моя мать [Елена Боннэр], она это берет на себя, и я не могу вклиниваться в эти обсуждения и, чтобы не сказать хуже, дрязги и скандалы. Виктор был чрезвычайно расстроен, просто удручен и даже возмущен таким моим отношением, которое он воспринимал как предательство памяти Сахарова, к которой он относился чрезвычайно трепетно. Мне кажется, что этот случай Виктора очень характеризует. Витя был невероятно страстный человек, который все принимал очень близко к сердцу. О нем уже кто-то писал, что этот человек чувствовал чужую боль, как свою. И, между прочим, ровно такими же словами Сергей Ковалев охарактеризовал Андрея Сахарова в свое время, и меня поэтому поразила эта аналогия, которая совершенно справедлива. Это были люди разного масштаба, разной судьбы, очень различной судьбы, но это были люди, которые воспринимали чужую боль, как свою. Им двигало совершенно замечательное, очень обостренное чувство справедливости. Он не боялся поставить свою собственную жизнь на кон ради защиты тех идеалов, которые действительно были гуманистическими и человеческими».
Николай Формозов: «Очень много можно говорить про этого человека, и я просто шкурой чувствую его отсутствие. Мир изменился. Я представляю, как ему было ужасно жить в этт страшные годы, в это страшное время. Но своим присутствием он менял мир. Начну с того, как мы встретились. Это была замечательная совершенно встреча. В 1995 году я был в командировке в Париже. Вхожу в метро. Там на лавочке сидит человек в джинсах, с шикарной седой шевелюрой, и читает “Литературную газету”. Я подхожу к нему и спрашиваю: “Как “Литературка”, свежая?” – и он начинает мне подробно объяснять, в каком киоске, на какой площади бывает недельной свежести “Литературная газета”. И я тогда, было бы чем гордиться москвичу, говорю: “А у меня “Русская мысль” в переходе метро всегда свежая”. Он спросил, откуда я, и мы начинаем с ним искать общих знакомых. Тут приходит поезд метро, мы садимся, он стоит у двери – открытое такое лицо, сияющие глаза. И выясняется, что я знаю Анатолия Якобсона: “Так ты Тошку знаешь”, - и бросается ко мне на шею. Так мы познакомились. У Виктора Исааковича была фантастическая душа, всеобъемлющая, чужую боль он чувствовал, как свою. Всегда, когда что-то происходило, он звонил. В 2003 году он мне помог, когда мы составили письмо к юбилею демонстрации 1968 года. Тогда как раз Вацлав Гавел ушел в отставку, и к нему обратились с этим письмом о том, что надо как-то институциализировать санкции против тех людей, которые тащат страны назад, в Средневековье. Была такая идея – ее поддержала Лариса Богораз [также участница демонстрации на Красной площади]. Это было письмо чешским диссидентам от русских диссидентов».
«Сохранить себя в психиатрической тюрьме»
Татьяна Янкелевич: «Я вчера разговаривала с Павлом Литвиновым – последним участником демонстрации [1968 года], оставшимся в живых. Это очень грустно, больно до слез, но Павел напомнил мне об одном эпизоде этой демонстрации. Он в высшей степени характеризует отвагу и чувство чести Виктора Файнберга. Он поставил подножку КГБисту, который бросился на Павла. Поскольку они сидели на очень низкой приступочке у Лобного места, Павел не видел вытянутой ноги, только увидел, как этот КГБист упал. Поднявшись, он вынул из кармана кастет, - это уже Павел видел, - надел на руку кастет и выбил Виктору передние зубы. В результате этого Виктор не только не был осужден, он был найден невменяемым. Почему? Потому что его нельзя было представить на суде – это компрометировало бы советские органы. И он был отправлен в психиатрическую тюрьму, на принудительное лечение. Как и Наташа Горбаневская. Там он пробыл 4 года. Наверное, не все знают и, во всяком случае, далеко не все видели замечательный спектакль по пьесе Тома Стоппарда Every Good Boy Deserves Favour - “Каждый хороший мальчик заслуживает милости”. Это спектакль о голодовках, которые Виктор держал в психиатрической тюрьме. Это невероятно мужественно. Даже выжить и сохранить себя в психиатрической тюрьме, где чудовищная бесчеловечное отношение было к пациентам, если можно так выразиться, даже выжить там было чудом и свидетельством невероятной силы человеческого духа. А держать голодовки и добиваться выполнения своих требований - это просто граничит, не хочу высоких слов, но это героический поступок. И вот такой был Виктор».
Николай Формозов: «Виктор никогда себя в [высокопарных] терминах не оценивал. Он просто жил так, он не мог иначе. Он же приехал в Ленинград [после демонстрации]. Как известно, он был самый пострадавший в момент разгона, ему выбили передние зубы ногой. Он об этом даже со смехом говорил, что это было “во время моих израильских вставных зубов, а сейчас у меня французские зубы”. Он делил свою жизнь по вставным зубам. В ленинградской психушке, куда после демонстрации 68-го года его посадили, они бунтовали. Там было еще несколько диссидентов, и они пытались чего-то добиться, отказаться от каких-то инъекций. Это же страшное место. [Наталья] Горбаневская говорила, что один год за три надо считать в этих психушках. И потом его вдруг переводят на какой-то этаж, который считался для самых буйных, вообще страшный этаж. И, он рассказывает, стою у стены, смотря в стену, вдруг слышу сзади голос: “Я вам хочу помогать”. Говорит, это был врач, которого он безумно боялся. И, вот, этот человек, просто глядя на Витю, он захотел ему помогать. Потом они объявляют голодовку, а уже в этот день передает “Голос Америки”. Это все было благодаря этому человеку, и это сработало, какие-то инъекции отменили, они чего-то еще добились. Это работало и, в общем-то, все благодаря открытой душе Вити. Это потрясающая история о том, как работает облик, поведение человека, вовлекая людей в добро. Такой был Виктор Исаакович Файнберг».
«Пионеры политического активизма»
Татьяна Янкелевич: «У меня нет сомнений в том, что восемь человек, вышедшие на площадь 25 августа 1968 года, были пионеры, безусловно. Пионеры политического активизма и, главное, это были люди, которые, цитируя поэта [Александра Галича], смели выйти на площадь. Они установили новый стандарт и показали, что такое личная ответственность. Цитируя того же Галича, “Граждане, Отечество в опасности! Наши танки на чужой земле”. Сегодня эти слова звучат невероятно остро, просто как бритвой по горлу. То, что делает наша родина, наше отечество в Украине, это действительно ставит - и уже поставило - наше отечество в такую острую опасность, что зачеркнет десятилетия нормальной жизни для сотен миллионов людей. И я не сомневаюсь, что Виктор очень остро это переживал. Могу представить, как тяжело было ему жить эти последние месяцы, начиная с 24 февраля 2022 года, при его чувстве справедливости и обостренном гражданском чувстве. Одна из самых чудовищных страниц - уничтожение “Мемориала”, которое было совершенно необходимо сегодняшнему путинскому, российскому режиму, чтобы начать войну в Украине. Это логика событий. Почему нужно было уничтожить “Мемориал” – потому что он олицетворял собой важность исторической памяти. И вот это, уничтожение исторической памяти, продолжалось десятилетия и привело к тому, что мы имеем сегодня – апатию, социальную апатию, отсутствие гражданского чувства, отсутствие чувства справедливости, которое не было воспитано в этом поколении, и покорное принятие тех преступных решений, которые сегодня осуществляет российский режим. Моя мать, Елена Георгиевна Боннэр, которую я всегда пыталась обнадежить, не давая впадать в уныние, а сегодня, если бы она была жива, и в отчаянье, всегда говорила: “Готовьте пишущие машинки, господа диссиденты”. И, к сожалению, ее пророчество сбылось в высшей степени – уничтожение “Мемориала”, угрозы существования Сахаровскому центру, основателем которого она была. И уход таких людей, как Виктор, сегодня переживается еще острее».
Николай Формозов: «Они [участники демонстрации 1968 года] защитили честь поколения, можно сказать, честь страны. Нашлось их, после всех тех лет советской власти, нашлось только семь-восемь человек. Так что это, конечно, [имело] огромное значение. Их очень чтили и в Чехословакии, у них были очень тесные связи с чешскими диссидентами все последующие годы. Мы всегда говорили с ним об актуальных вещах, о сегодняшней боли. Кстати, если бы Виктор сейчас присутствовал при нашем разговоре, он бы сказал: “Свободу всем политзаключенным немедленно!”, потому что все они невиновны - и Миша Кригер, и Володя Кара-Мурза, и Алексей Навальный, и [Илья] Яшин. Сейчас, по-моему, политзаключенных уже значительно больше, чем было в Советском Союзе, и ситуация, конечно, значительно страшнее, чем даже в 70-е годы, которые я хорошо помню. Во время моей голодовки [в поддержку Навального], по-моему, он давал советы, как выходить из голодовки, потому что у него большой опыт. Но [от участия в голодовке] точно не отговаривал. Последний раз мы тогда говорили. Бывают такие встречи, которые счастье большое в жизни. Человек, который всегда протянет руку любому нуждающемуся. Фантастический совершенно человек».
Форум