МОСКВА – 25 августа исполняется 45 лет с того момента, как восемь человек пришли на Лобное место на Красной площади, развернули плакаты в защиту Пражской весны и были жестоко избиты и арестованы. Их имена: Константин Бабицкий, Лариса Богораз, Наталья Горбаневская, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Павел Литвинов, Виктор Файнберг и Татьяна Баева. До сегодняшнего дня не дожили трое из них: Бабицкий, Богораз и Делоне. Остальные после отбывания наказания в разные годы эмигрировали из страны.
О событиях тех лет в эксклюзивном интервью Русской службы «Голоса Америки» рассуждает глава Московской Хельсинской группы Людмила Алексеева.
Виктор Васильев: Людмила Михайловна, где вы были в то время, как восприняли случившееся?
Людмила Алексеева: В тот день я, можно сказать, к счастью для себя, не была в Москве. Потому что на эту демонстрацию вышли близкие мне люди и моя самая близкая подруга – Лариса Богораз. Если бы я тогда оказалась в Москве, то, скорее всего, поплелась бы вместе с ними. И тоже стала бы героем, отсидев все, что положено. Но это было бы неправильно.
На самом деле, без влияния Лары, и я отдаю себе отчет, самостоятельно я бы не смогла принять решения пойти на демонстрацию. Конечно, я была очень возмущена тем, что произошло в Чехословакии. Но в то время выйти с таким протестом – это было отчаянным, героическим поступком. А я – совсем не герой.
Мы с мужем проводили отпуск на Украине, в лесной сторожке. У нас на 26 августа был обратный билет в Москву. Вечером 25-го мы переехали в Киев на квартиру Ивана Светличного, известного украинского диссидента, которого уже, увы, нет в живых. Там по радиоприемнику и услышали новость, что семь человек, в том числе женщина с коляской, вышли на Красную площадь, имена их неизвестны... И я заплакала, потому что сразу поняла, что «женщина с коляской» – это Наташа Горбаневская, и наверняка среди демонстрантов есть Лариса и Павел Литвинов, мои друзья.
Мы приехали в Москву, поставили чемоданы. Я бросилась к телефону, чтобы позвонить Ларисе, но не решалась взять трубку. Сижу и смотрю на телефон. Думаю, что сейчас позвоню, а Санька скажет: «Мамы нет. Ее арестовали». И тут раздается телефонный звонок, я поднимаю трубку и слышу: «Это Саня. Маму арестовали». Он не знал, когда я приеду, и звонил через каждые 5-10 минут.
В.В.: Участники акции в полной мере осознавали, на что идут?
Л.А.: Конечно.
В.В.: Почему так жестоко обошлись с участниками абсолютно мирной демонстрации – ведь Виктору Файнбергу даже выбили все передние зубы?
Л.А.: У нас и сейчас так действуют. Вон, 6 мая (2012 года) тоже была мирная демонстрация, а люди получили сотрясения мозга, различные ранения и так далее. Так принято в наших так называемых правоохранительных органах.
В.В.: Как по-вашему, в чем был главный смысл демонстрации? Каково ее значение?
Л.А.: Мы тогда все очень переживали за происходящее в Чехословакии. Во-первых, мы от всего сердца желали, чтобы у чехов и словаков получилось с их реформами. Кроме того надеялись, что чехословацкий пример убедит наших руководителей придать советскому социализму тоже человеческое лицо. Конечно, это был крах наших надежд.
Более того, для меня, и не только для меня, это был крах веры в социализм. Мы ведь росли в советском обществе и искренне считали, что социализм – это наиболее справедливый, наиболее правильный путь для всего человечества. Социализм с человеческим лицом – это было нашим идеалом.
Незадолго перед этим, в июле 1968 года, до нас через радиоголоса дошла статья Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». Там он говорил о необходимости конвергенции. Я тогда нашла этот ракурс неожиданным. Но тут в сознании все перевернулось. Конвергенция не конвергенция, но, наверное, общечеловеческие ценности все-таки важнее, чем социальные отношения.
Мы пережили вхождение танков в Прагу как свою личную трагедию. Это было массовое разочарование. Вдобавок было стыдно за то, что наша страна участвовала в подавлении демократических свобод. Лариса (Богораз) потом объяснила, почему они пошли на Красную площадь.
Официальные СМИ утверждали, будто советский народ весь как один человек одобряет вступление танков в Чехословакию. Лариса сказала, что если бы мы не вышли с протестом, то это означало бы, что тоже одобряем действия властей. И пришлось бы разделить позор этого вторжения.
В.В.: Все семеро потом в разные годы иммигрировали из страны. Это был их выбор, или их выдавили за пределы родины?
Л.А.: Я не могу говорить за всех. Не знаю, например, что побудило к иммиграции, скажем, Делоне или Файнберга. А про Павла Литвинова знаю. Он физик по образованию, до этого преподавал. А когда вернулся, отбыв срок, ему путь закрыли к преподавательской и научной работе. Он устроился куда-то электриком.
Причем, его не раз предупреждали: уезжайте, мы вам все равно здесь жить не дадим, и работы электрика тоже лишитесь. А у него уже была семья, родилась дочка. Он очень беспокоился за их будущее, и в конце концов понял, что у него просто нет возможности остаться на родине.
В.В.: А какова судьба восьмой участницы демонстрации – Татьяны Баевой, избежавшей ареста? На это счет ходят разные кривотолки.
Л.А.: Она очень долго жила в России, вышли замуж за православного священника. Я с ней, будучи в эмиграции, переписывалась и помогала ей. Иногда какие-то вещи присылала, потому что священники в то время очень бедствовали. А потом они где-то в конце 80-х годов уехали, насколько я знаю, в Америку. Почему ее не арестовали?
Она вышла вместе со всеми, но не успела развернуть плакат. Когда всех избили и арестовали, ее не тронули. Там ведь была сумятица… А позже те, кого забрали в милицию, естественно, старались не упоминать ее имени и все годы молчали, чтобы не навлечь на нее преследования.
О событиях тех лет в эксклюзивном интервью Русской службы «Голоса Америки» рассуждает глава Московской Хельсинской группы Людмила Алексеева.
Виктор Васильев: Людмила Михайловна, где вы были в то время, как восприняли случившееся?
Людмила Алексеева: В тот день я, можно сказать, к счастью для себя, не была в Москве. Потому что на эту демонстрацию вышли близкие мне люди и моя самая близкая подруга – Лариса Богораз. Если бы я тогда оказалась в Москве, то, скорее всего, поплелась бы вместе с ними. И тоже стала бы героем, отсидев все, что положено. Но это было бы неправильно.
На самом деле, без влияния Лары, и я отдаю себе отчет, самостоятельно я бы не смогла принять решения пойти на демонстрацию. Конечно, я была очень возмущена тем, что произошло в Чехословакии. Но в то время выйти с таким протестом – это было отчаянным, героическим поступком. А я – совсем не герой.
Мы с мужем проводили отпуск на Украине, в лесной сторожке. У нас на 26 августа был обратный билет в Москву. Вечером 25-го мы переехали в Киев на квартиру Ивана Светличного, известного украинского диссидента, которого уже, увы, нет в живых. Там по радиоприемнику и услышали новость, что семь человек, в том числе женщина с коляской, вышли на Красную площадь, имена их неизвестны... И я заплакала, потому что сразу поняла, что «женщина с коляской» – это Наташа Горбаневская, и наверняка среди демонстрантов есть Лариса и Павел Литвинов, мои друзья.
Мы приехали в Москву, поставили чемоданы. Я бросилась к телефону, чтобы позвонить Ларисе, но не решалась взять трубку. Сижу и смотрю на телефон. Думаю, что сейчас позвоню, а Санька скажет: «Мамы нет. Ее арестовали». И тут раздается телефонный звонок, я поднимаю трубку и слышу: «Это Саня. Маму арестовали». Он не знал, когда я приеду, и звонил через каждые 5-10 минут.
В.В.: Участники акции в полной мере осознавали, на что идут?
Л.А.: Конечно.
В.В.: Почему так жестоко обошлись с участниками абсолютно мирной демонстрации – ведь Виктору Файнбергу даже выбили все передние зубы?
Л.А.: У нас и сейчас так действуют. Вон, 6 мая (2012 года) тоже была мирная демонстрация, а люди получили сотрясения мозга, различные ранения и так далее. Так принято в наших так называемых правоохранительных органах.
В.В.: Как по-вашему, в чем был главный смысл демонстрации? Каково ее значение?
Л.А.: Мы тогда все очень переживали за происходящее в Чехословакии. Во-первых, мы от всего сердца желали, чтобы у чехов и словаков получилось с их реформами. Кроме того надеялись, что чехословацкий пример убедит наших руководителей придать советскому социализму тоже человеческое лицо. Конечно, это был крах наших надежд.
Более того, для меня, и не только для меня, это был крах веры в социализм. Мы ведь росли в советском обществе и искренне считали, что социализм – это наиболее справедливый, наиболее правильный путь для всего человечества. Социализм с человеческим лицом – это было нашим идеалом.
Незадолго перед этим, в июле 1968 года, до нас через радиоголоса дошла статья Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». Там он говорил о необходимости конвергенции. Я тогда нашла этот ракурс неожиданным. Но тут в сознании все перевернулось. Конвергенция не конвергенция, но, наверное, общечеловеческие ценности все-таки важнее, чем социальные отношения.
Мы пережили вхождение танков в Прагу как свою личную трагедию. Это было массовое разочарование. Вдобавок было стыдно за то, что наша страна участвовала в подавлении демократических свобод. Лариса (Богораз) потом объяснила, почему они пошли на Красную площадь.
Официальные СМИ утверждали, будто советский народ весь как один человек одобряет вступление танков в Чехословакию. Лариса сказала, что если бы мы не вышли с протестом, то это означало бы, что тоже одобряем действия властей. И пришлось бы разделить позор этого вторжения.
В.В.: Все семеро потом в разные годы иммигрировали из страны. Это был их выбор, или их выдавили за пределы родины?
Л.А.: Я не могу говорить за всех. Не знаю, например, что побудило к иммиграции, скажем, Делоне или Файнберга. А про Павла Литвинова знаю. Он физик по образованию, до этого преподавал. А когда вернулся, отбыв срок, ему путь закрыли к преподавательской и научной работе. Он устроился куда-то электриком.
Причем, его не раз предупреждали: уезжайте, мы вам все равно здесь жить не дадим, и работы электрика тоже лишитесь. А у него уже была семья, родилась дочка. Он очень беспокоился за их будущее, и в конце концов понял, что у него просто нет возможности остаться на родине.
В.В.: А какова судьба восьмой участницы демонстрации – Татьяны Баевой, избежавшей ареста? На это счет ходят разные кривотолки.
Л.А.: Она очень долго жила в России, вышли замуж за православного священника. Я с ней, будучи в эмиграции, переписывалась и помогала ей. Иногда какие-то вещи присылала, потому что священники в то время очень бедствовали. А потом они где-то в конце 80-х годов уехали, насколько я знаю, в Америку. Почему ее не арестовали?
Она вышла вместе со всеми, но не успела развернуть плакат. Когда всех избили и арестовали, ее не тронули. Там ведь была сумятица… А позже те, кого забрали в милицию, естественно, старались не упоминать ее имени и все годы молчали, чтобы не навлечь на нее преследования.
