Томас Грэм: США заблуждались насчет возможности демократии в России

После начала полномасштабного вторжения России в Украину многие западные аналитики стали размышлять о том, что именно помешало им предвидеть такой сценарий развития событий. Для многих из американских политологов действия Владимира Путина стали поводом для всесторонней экспертизы подходов США к отношениям с Москвой.

Одним из примеров такой экспертизы стала книга «Getting Russia Right» («Воспринимать Россию правильно»), написанная известным американским политологом и экс-дипломатом Томасом Грэмом (Thomas Graham) и вышедшая буквально на днях. Томас Грэм дважды занимал политические должности в Посольстве США в Москве, занимался Россией в Госдепартаменте, а в 2002-2007 годах работал в Совете национальной безопасности США, будучи с 2004 года старшим директором по России и специальным помощником президента Джорджа Буша-младшего по российским вопросам.

Сейчас Томас Грэм является экспертом по российской тематике сразу в нескольких исследовательских учреждениях США. Он также долгое время был советником в организации Kissinger Associates, связанной с бывшим Госсекретарем США Генри Киссинджером. Томас Грэм поддерживал контакты с представителями России и участвовал в форумах «Валдайского клуба», в ходе которых западные эксперты могли задать вопрос президенту России Владимиру Путину. Последний раз Томас Грэм участвовал в мероприятии «Валдайского клуба» в октябре 2021 года.

О своей книге экс-директор по России в Совете национальной безопасности США рассказал в эксклюзивном интервью Русской службе «Голоса Америки».

Данила Гальперович: Первый вопрос – о чем ваша книга?

Томас Грэм: Эта книга – критический анализ политики США в отношении России в течение последних 30 лет после окончания «холодной войны». И я полагаю: то, как мы выстраивали эту политику, показало, что у нас не было полного понимания того, каковы были подходы, цели и возможности России. Как и не было понимания того, как она могла отреагировать на то, что предпринимали США вместе с нашими партнерами, странами Запада, в Европе и на постсоветском пространстве. Период, в течение которого мы не воспринимали Россию правильно, очевидно, охватывает как минимум годы после распада СССР и до аннексии Крыма Россией, когда нашей объявленной целью была интеграция России в евроатлантическое сообщество в качестве демократии с рыночной экономикой. Оглядываясь назад и оценивая историю России, я понимаю, что этого всего среди возможных вариантов не было, и что это противоречило тому, чего хотела сама Россия, тому, в чем заключались ее национальные устремления и стратегические расчеты.

Д.Г.: А изменилось ли что-либо с момента аннексии Россией Крыма?

Т.Г.: С 2014 года, несмотря на то что наша политика изменилась и стала смещаться в сторону сдерживания, все равно очень мало было размышлений по поводу того, как нам выстраивать политику в отношении России в дальней перспективе. Некоторые действия, которые мы предприняли на ранних стадиях войны в Украине, также показывают, что у нас не было понимания того, как Россия устроена и функционирует. Это хорошо видно на примере тех санкций, которыми мы обложили олигархов и приятелей Путина – в надежде, что если мы подорвем их благосостояние, то они увеличат давление на Путина и Кремль в целом с тем, чтобы они пересмотрели свой подход к войне против Украины. Этого, как теперь ясно, не случилось. И любой, кто понимает, в какой степени на самом деле эти олигархи и приятели зависят от Путина в поддержании своего благосостояния, осознавал бы, что атака на их капиталы не повернет их против Путина.

Д.Г.: Однако является фактом то, что в России проевропейские и продемократические настроения были как у значительной части общества, так и у большого количества тех, кто имел реальную власть. Россия вступила в Совет Европы, договаривалась о сотрудничестве с НАТО, ратифицировала Европейскую конвенцию о правах человека. Вы не думаете, что то, о чем вы говорите, произошло уже во времена Путина – сначала в его голове, а потом и в государственной политике?

Т.Г.: Нет, я действительно думаю, что для России то, что я говорю, было справедливо в течение почти всех 30 с лишним лет после окончания «холодной войны». Определенно, в России существовали проевропейские и продемократические элементы политики и люди, которые были привержены демократическим реформам. Мы видели это в позднее советское и раннее постсоветское время – и да, были проевропейские партии и люди во власти. Но если посмотреть шире на российские элиты и российское население в эти 30 лет, то можно увидеть, что поддержка демократии была крайне ограниченной, что бы люди тогда ни говорили в своих ответах при опросах общественного мнения. Если мы посмотрим на выборы 1993 и 1995 годов, то победителями на них был не «Демократический выбор России», а ЛДПР Владимира Жириновского и Компартия России. Если посмотреть на организацию и проведение выборов в России, то я бы сказал, что самые свободные и справедливые выборы в России были как раз в позднесоветский период – выборы Съезда народных депутатов СССР в 1989 году, выборы Съезда народных депутатов России в 1990-м и выборы президента России в 1991-м, на которых победил Борис Ельцин. В 1993 Ельцин обстрелял Верховный Совет для того, чтобы разрешить конфликт ветвей власти в свою пользу, и провел голосование по конституции, которую можно назвать суперпрезидентской. Она дала огромную власть президенту – власть, которую Ельцин не использовал во многом из-за состояния его здоровья, зато Путин после прихода к власти воспользовался ею полностью.

Д.Г.: Но я спросил вас не только о настроениях в российском обществе, но и о действиях власти в России...

Т.Г.: Если вы посмотрите на политическую элиту, образовавшуюся в результате распада СССР, то видно, что советская номенклатура никуда не делась, был сметен только ее самый верхний эшелон. Но заменили его во власти второй и третий эшелоны той же самой номенклатуры. И это были люди, не приверженные демократии, и разделявшие, я бы сказал, скорее традиционный взгляд на российское государство, то есть, по преимуществу, авторитарный. У них некоторое время ушло на установление своего влияния, но это началось еще в ельцинские времена, а потом полностью развилось в путинские. Так что, несмотря на настроения, о которых вы сказали, они ни при Ельцине, ни при Путине не были доминирующими большинство времени, и поэтому мы видим тот результат, который видим.

Д.Г.: Из того, что вы сказали, логически вытекает, что теперь Запад не должен ожидать никакого возвращения России к демократическим принципам и ценностям, и ему следует общаться с ней, как он общался с СССР времен той самой «холодной войны» - как с «вероятным противником». Это так?

Т.Г.: Не совсем. Во-первых – да, я не предвижу никакого демократического прорыва в России в обозримом будущем, во всяком случае, не в тот промежуток времени, который стоит рассматривать для формирования текущей политики. Но это не означает, что Россия стала новым вариантом Советского Союза. Она стала новым вариантом себя самой с точки зрения исторического развития, а СССР просто был экстремальной версией в этом развитии. Советский Союз противостоял Западу идеологически, обладал значительной военной мощью, и также обладал «мягкой силой» – марксизм-ленинизм получил распространение за пределами советских границ. Россия, которая сейчас нам противостоит, другая: у нее нет идеологии на уровне марксизма-ленинизма, она не претендует на то, чтобы мир следовал за ней, и она ничего такого не предлагает миру, чтобы он за ней пошел – в первую очередь потому, что она сейчас действует исходя из идей русского национализма. Россия не стремится стать частью Запада, и не будет стремиться к этому в будущем, но отношения противников, которые сейчас существуют между нами и ею, не обязательно станут определяющими для всего будущего этих отношений. Так что задачей для США является не превращение России в нашего партнера, на что мы надеялись после окончания «холодной войны», а превращение ее в то, что я бы назвал «конструктивным соперником». Нужно добиться того, чтобы наше соперничество проходило внутри определенных рамок и не выходило на уровень военного противостояния, чреватого ядерным ударом. Соперничать можно в культурной, экономической, дипломатической сфере без распространения этого всего на военную сферу. Россия становится одним из мировых игроков, но именно «одним из», есть и гораздо более сильные – Китай, Индия, некоторые другие государства. Так что отношения с Россией нужно устанавливать такие, которые помогали бы установлению такого баланса в мире и его регионах, который бы позволял продвигать наши интересы. Мой взгляд на это все сильно отличается от взгляда тех, кто считает, что мы возвращаемся к тому виду конфронтации, которая была во времена СССР. Сейчас нет двухполярного мира, Россия – лишь одна из многих стран, и с точки зрения США – вряд ли наиболее важная.

Д.Г.: Сейчас по сравнению с временами СССР Россия находится под гораздо большим прямым управлением спецслужб и выходцев из них, и даже во времена Сталина в СССР все же было более политическое руководство, чем сейчас. И у этих людей из спецслужб, со всей их психологией и привычками «силовиков», огромный ядерный арсенал. Разве это не новая, еще более серьезная угроза по сравнению с временами СССР?

Т.Г.: Нет, Россия многие века была устроена как военно-политическая организация. И Московское княжество, и Российская империя, и Советский Союз в свой наиболее экстремальный период. Система сломалась в 1991 году, она исчезла на несколько лет, но потом она себя воссоздала. То, что мы видим в России сегодня, не является чем-то необычным в свете российского исторического опыта. Многие нынешние характерные черты российского государства точно такие же, как те, которые были у российской системы на протяжении сотен лет. Мы имеем дело с Россией, которая никогда не будет полностью разделять наши ценности, но при этом ощутимо присутствует в современном мире, в основном из-за своих военных возможностей. Россия всегда имела экспансионистские устремления, и нынешняя Россия тоже их имеет. Мы, я думаю, будем наблюдать их и у пост-путинской России.

Д.Г.: Тогда последний вопрос – как США сейчас должны реагировать на нынешнюю российскую экспансию?

Т.Г.: США должны реагировать на это в свете российской войны в Украине, помогая создавать крепкие, процветающие и хорошо организованные государства на российских границах. Это, как минимум, поможет сдержать российскую экспансию в западном направлении. В случае с Украиной такая задача является реальным вызовом. Западная риторика сейчас связана в основном с тем, что происходит на поле боя, и что нужно Украине для того, чтобы изгнать Россию с той территории, которую та захватила с 2014 года. Но нельзя победить российские представления о том, какой Украина должна быть, просто прогнав ее армию с украинской территории. Нужен долговременный план, который превратит Украину в крепкую, процветающую, демократическую страну, связанную с Европой. Это долгосрочный проект, зависящий в том числе и от значительных реформ в самой Украине. Когда его можно будет считать завершенным, сейчас сказать нельзя, потому что предстоит много работы. Совершая ее, можно будет рассчитывать на успех в сдерживании российских экспансионистских намерений хотя бы на европейском фланге. Так что мы должны смотреть на конфликт в Украине шире, чем мы смотрим сейчас, и мы должны думать о наших долгосрочных целях в отношениях с Россией. Потому что, независимо от того, что произойдет в Украине, Россия никуда не исчезнет, и будет оставаться существенным игроком на международной арене.