Почему 1989 год стал последним для коммунистических режимов Восточной Европы? Почему их демонтаж в большинстве случаев был осуществлен мирным путем? Как стало возможным объединение Германии? На сей раз поводом вернуться к этим – все еще животрепещущим – вопросам стало обсуждение недавно вышедшей в свет книги Мэри Саротте «Начало и конец: революции 1989 года и возобновление истории», состоявшееся 27 октября в вашингтонском Международном научном центре имени Вудро Вильсона.
«Никто в тот момент не знал точно, чего хотел», – так Брент Скаукрофт, в далеком восемьдесят девятом –
помощник президента Джорджа Буша-старшего по национальной безопасности, охарактеризовал умонастроение основных игроков на тогдашней политической сцене. «Зато, – продолжал генерал Скаукрофт, – мы хорошо сознавали, чего не хотим: продолжения «холодной войны».
Сущность последней составлял именно раскол Европы, констатировал Скаукрофт. В конце 80-х практически во всем соцлагере – точнее, в его европейской части – ширилось демократическое движение. Что, впрочем, происходило далеко не впервые: у всех в памяти были Берлин 53-го, Будапешт 56-го и Прага 68-го. Равно как и то, что все эти попытки освобождения были раздавлены танками, пришедшими с Востока.
Именно поэтому, вспоминает бывший помощник президента по национальной безопасности, западные лидеры и хотели, чтобы Михаил Горбачев продемонстрировал им, что он – не такой, как его предшественники. А именно: что его стремление к разрядке – не только слова.
«Между тем президент СССР стремился к модернизации социалистического лагеря, но отнюдь не к демократизации», – убежден генерал Скаукрофт. Заботой об эффективности производства, а не либеральными устремлениями были продиктованы его первые начинания: попытка искоренить коррупцию и борьба с пьянством. «Однако, – подчеркнул бывший помощник президента Джорджа Буша-старшего по национальной безопасности, – Горбачев, видимо, не сознавал, что своими действиями подрывает саму систему».
Восточногерманский лидер Эрих Хонеккер был далек от перестроечных устремлений советского президента. Потому-то, собираясь в Берлин на празднование 40-летия ГДР, Михаил Горбачев, по мнению генерала Скаукрофта, и стоял перед выбором: поддержать твердокаменного коммуниста, не желающего перестраиваться, или одобрить ширящееся движение восточных немцев за свободу.
Строго говоря, Горбачев не сделал ни того, ни другого, – и именно это позволило событиям развиваться дальше, – констатировал Скаукрофт. По его словам, «с Горбачевым нам повезло. Будь на его месте какой-нибудь «Брежнев номер два», исход мог бы быть совсем другим».
Впрочем, и при Горбачеве направление процесса отнюдь не было предопределено. Великобритания и Франция были далеко не в восторге от мысли о возможном воссоединении Германии. «Я так люблю Германию, что хочу, чтобы Германий было две», – так, по словам генерала, высказывалась по немецкому вопросу Маргарет Тэтчер.
В то же время и американскому руководству была не по душе перспектива увидеть то, что бывший помощник президента по национальной безопасности охарактеризовал как «Европу без США». Потому-то, подчеркнул Скаукрофт, ключевая роль в объединении Германии и принадлежала Гельмуту Колю: федеральный канцлер сумел убедить американского президента в том, что реставрация Германской империи – это совсем не то, к чему он стремится. По мнению генерала, «Коль вел себя как подлинный гражданин Европы».
Дальнейшее известно: политические институты ГДР оказались, по словам Брента Скаукрофта, хрупкими и нежизнеспособными, и воссоединение Восточной Германии с Западной стало реальностью. А тем самым – и конец восточного блока: ведь в Европе именно ГДР с ее промышленным потенциалом и трудолюбивым населением была его несущей конструкцией.
Ушла ли, однако, в прошлое «холодная война»? Мы совершили, увы, по крайней мере, одну серьезную ошибку, считает генерал Скаукрофт: не заметили, что для России многое из произошедшего тогда – и прежде всего уход советских войск из Германии – означало глубокое унижение. И результат налицо: приход к власти Путина, националистическая риторика, рост антизападных настроений. А потому, убежден бывший помощник президента по национальной безопасности, рано говорить, что «холодная война» закончилась: до некоторой степени она все еще остается реальностью.
