«Тени забытых предков», самый известный фильм Сергея Параджанова, минувшей осенью показали на юбилейном кинофестивале в Венеции. Отреставрированы «Киевские фрески» и другие незаконченные короткометражки мастера, реставрация других его шедевров продолжается. В Тбилиси, в Университете имени Ильи Чавчавадзе, в эти дни проходит международная конференция, посвященная его творческому наследию, а в США, в Университете Южной Калифорнии, научная конференция на эту же тему запланирована на февраль.
9 января исполнилось 100 лет со дня рождения выдающегося кинорежиссера и художника Сергея Параджанова. Перечисленные выше и ряд других событий красноречиво свидетельствуют: художественная вселенная, созданная им, остается востребованной культурным сообществом мира. Признанный ныне классиком мирового кино Сергей Параджанов пережил многое, в том числе запреты, цензуру, гонения властей и тюремное заключение. Он жил и работал в родном Тбилиси, в Киеве и Ереване. Мировую славу ему составили, помимо «Теней забытых предков», фильмы «Цвет граната», «Легенда о Сурамской крепости» и «Ашик-Кериб». Помимо фильмов, Параджанов проявил себя как самобытный, неистощимый на выдумку художник, создавший сотни коллажей, рисунков, инсталляций и скульптур. Он умер в 1990 году в возрасте 66 лет.
Сергей Параджанов. Photo by Yuri Mechitov. Courtesy photo
«Присущий ему (Параджанову) игривый дух и креативный диалог придают его фильмам и артефактам незатухающее очарование, - сказал в интервью Русской службе «Голоса Америки» американский историк кино из университета Эмори в Атланте Джеймс Стеффен, автор книги «Кинематограф Сергея Параджанова» (The Cinema of Sergei Parajanov). - Фильмы Параджанова воспевают культурные традиции таких стран, как Украина, Армения и Грузия, но он вырывается из оков закосневших схем, смешивая аутентичность той или иной культуры с игрой воображения. Он хочет, чтобы зрители отказались от привычного восприятия и также включились в игру с мирозданием... В этот диалог оказываются вовлечены и такие эстетические традиции, как народные ремесла, искусство Средних веков, Ренессанса и неопримитивизма. Все это абсолютно своевременно и необходимо сегодня в нашем глобально переплетенном мире, который глубоко поляризован и остро нуждается в диалоге».
«Ожившие картины»
Наследие Параджанова остается и сегодня, более трех десятков лет после его смерти, магнитом для американских историков кино и культурологов.
Ани Абрамян, аспирантка кафедры славистики Индианского университета (Блумингтон, Индиана), написала недавно статью о Параджанове в университетском журнале. «Для меня особенно важно, - отметила она в имейле «Голосу Америки», - богатство его таланта и неспособность вписаться в какую-либо одну эстетическую традицию».
Ани Абрамян вынесла в название статьи слова «Настоятель храма» (Master of the Temple), отсылающие к известному высказыванию пионера французской новой волны Жан-Люка Годара. «В храме кино есть изображения, свет и реальность, - говорил Годар. - Сергей Параджанов был настоятелем и хозяином этого храма».
«Часто именуемые «ожившими картинами», фильмы Параджанова демонстрируют непревзойденную визуальную поэтику, укорененную в этнографии, фольклоре и обыденной человеческой жизни, - пишет Ани Абрамян в этой статье. - . Его четыре шедевра – «Тени забытых предков», «Цвет граната», «Легенда о Сурамской крепости и «Ашик-Кериб» - заслуженно остаются важнейшей частью культурного и исторического наследия, соответственно, Украины, Армении, Грузии и Азербайджана».
«Мастерство Параджанова, - продолжает она, - преодолевает географические, культурные и национальные границы, используя визуальный язык радикальной солидарности и критикуя проявления угнетения в любые моменты истории и на любых территориях. Его кинематографические оды заполняют просторы Карпатских и Кавказских гор любовью к человеческой жизни во всех ее ипостасях. Его фильмы энергичны и в то же время мудры. Национальны и в то же время пангуманистичны. Лаконичны и в то же время богаты подробностями. Экспериментальны и в то же время отсылают к первозданности».
«В нынешней постсоветской геополитической турбулентности, - заключает автор статьи, - наследие Параджанова служит примером в эстетическом смысле, а потенциально и в политическом, утопии, физические границы которой могут свободно преодолеваться в поиске стойкости и красоты».
«Все в перехлест»
Грузинская киновед и кинокритик Кора Церетели близко знала Параджанова. Она автор книг и статей о нем. В день юбилея Кора Церетели поместила на своей страничке в Фейсбуке фрагменты своих воспоминаний о мастере.
«Все в этом человеке было чрезмерным, гомерическим - все в перехлест..., - пишет Кора Церетели. - Тем, что Цветаева называла «безмерностью в мире мер». В первую очередь поражала безграничная, неуемная страсть к одариванию. На этой почве он был просто одержим. Гости, как правило уходили от него нагруженные подарками... Подмена обнаруживалась позже. Когда гости покидали этот удивительный дом, чары спадали, колдовство переставало действовать и выяснялось, что кольцо с крупным изумрудом на поверку бижутерия, а старинная французская «хрустальная» ваза — из обыкновенного матового стекла. Не было у Сережи ни золота, ни изумрудов, ни сапфиров, ни сколько-нибудь дорогого антиквариата. Могу поручиться, по крайней мере за те восемь лет, что я его близко знала. Он любил все эти ценности, чувствовал и понимал их, как никто. Но ничем подобным не владел. Говорю об этом так уверенно потому, что сама помогала ему приобретать «драгоценные реликвии» на блошиных рынках Москвы, Мюнхена, Стамбула и присутствовала потом при его спектаклях-дарениях».
«После смерти маэстро легенда о нем стала стремительно обрастать многочисленными подробностями, - отмечает Кора Церетели. - В них он предстает то безбашенным городским сумасшедшим, то сознательным диссидентом, борцом с Системой, то забавным невеждой, прочитавшим за свою жизнь всего одну книгу «Мойдодыр», а то и благостным святочным Санта-Клаусом».
«Тени забытых предков». Кадр из фильма Courtesy photo
«Патологический болтун и провокатор, из тех, кто «ради красного словца…», постоянно лез на рожон и имел от советского режима, как говорится, по полной программе, - пишет далее автор. - Но никакой он не был диссидент. Политика его интересовала только как материал для эпатажа, шутовства и мифотворчества. Провидение с безумной, безоглядной щедростью одарило его всем самым разнообразным, что могло бы быть с успехом «расфасовано» по сотням, а то и по тысячам человеческих жизней. К тому же — особенно противоречивым, а потому и отчаянно взрывоопасным. Он сочетал в себе невероятное количество умений, пристрастий, достоинств, включая доброту и великодушие, но едва ли не в такой же степени ехидства, вздорности, вредности и сумасбродства. Тончайший вкус, нежность, романтическая возвышенность совмещались в нем с убийственной, уничижительной иронией, насмешливостью, а порой и вызывающим гаерством».
«Великий художник и мистификатор, он ушел в вечность, окруженный шумной толпой, но одинокий и непонятый, - пишет Кора Церетели. «Я — Сергей Параджанов. Родился и умру в Тбилиси», — любил он повторять, подчеркивая свою идентичность, свою особую сопричастность родному городу».
«Хороший и великий»
К 100-летию с дня рождения Сергея Параджанова киноведческий журнал «Сеанс» опубликовал в Фейсбуке адресованные ему письма выдающегося кинорежиссера Киры Муратовой, которые она писала во время его тюремного заключения. (Письма Киры Муратовой цитируются по книге: Параджанов С. Письма в зону / сост. З. Саргсян. Ереван: Музей Сергея Параджанова, 2005).
Журнал напоминает, что в 1973 году Параджанова арестовали по обвинениям в «валютных операциях», «спекуляции», «мужеложстве» (в служебных записках работники органов госбезопасности пишут о критике советской власти, крамольных речах и дружбе с писателями-диссидентами) и приговорили к пяти годам колонии строгого режима. Уже во время суда начинается общественная кампания за освобождение режиссера. В его поддержку выступают деятели кино и искусства по всему миру. Освобождают Сергея Параджанова только в 1977-м, после визита в Москву Луи Арагона. Письма Киры Муратовой Параджанову датированы 1973–1977 годами. Приводим их фрагменты.
«Сережа, я немного оробела перед Вами, уж такой Вы божественный. И открытка Ваша меня поразила. Все неуместно пишу, да? Не понимаю, все равно совершенно не понимаю, не представляю, где Вы и что с Вами. Знаю только, что в огне не горите. Странно и прекрасно было получить Ваше письмо. Сережа, Вы хороший и великий. Может быть когда-нибудь Вы сможете мне еще написать».
«...Мы все Вас помним и любим. Жаль только, что мы такие жалкие и дохлые. И трусливые. Принимаем все как должное и все ждем, чтобы кто-то что-то сделал, и все, кого в чем-то обвиняем, а сами себе живем как ни в чем не бывало. Я как-то была в каком-то музее, где средневековое оружие и орудия пыток. Посмотрела на все это и не поверила, что человек мог физически взять хоть и двумя руками такой тяжелый меч и поднять его и вонзить в другого кого-то. Совсем другие существа. Совсем другие душевные силы. А мы только умеем в ужасе отворачиваться, вскрикивать, всплескивать руками, плакать в подушку».
«Ну вот, милый Сережа, а Вы хотите, чтобы я Вам писала. Зачем Вам такие письма? Тление. Распад. Пустота. Естественный результат естественного процесса. А Вы, Сережа, сияете как звездочка и это прекрасно. Вы такой цельный и такой добрый. Однако вот что: я же просила Вас написать, что Вам можно прислать — и написать разборчиво. «…» До свиданья, Сережа. Я Вас тоже целую и хочу, чтобы Вы были здоровы».