Алексей Навальный, основатель Фонда борьбы с коррупцией и наиболее известный критик Владимира Путина в нынешней России, 2 февраля был приговорен к 3,5 годам заключения (при зачете 10 месяцев домашних арестов) по так называемому «делу Ив Роше».
Этот приговор вызвал негодование во всех западных странах: США и Европа работают над проектами санкций за отравление и преследование Навального, четко дав понять, что реальный тюремный срок российскому оппозиционеру, если он останется в силе, будет иметь очень тяжелые последствия для отношений России с Западом.
В самой России с протестами против ареста и приговора Навальному на улицы российских городов 23 и 31 января, а также 2 февраля вышли десятки тысяч людей, и они были разогнаны полицией с беспрецедентной жестокостью – тысячи задержаны, многие арестованы и избиты.
Кроме «дела Ив Роше», приговор по которому был успешно оспорен Навальным в Европейском суде по правам человека, против основателя Фонда борьбы с коррупцией в прошлом году было возбуждено дело «о клевете» - оппозиционер якобы оклеветал ветерана Великой Отечественной войны Игната Артеменко. Первое заседание по этому делу состоялось 5 февраля и сопровождалось множеством неясных моментов.
Об этих моментах, об обращении в Совет Европы и условиях содержания Алексея Навального в следственном изоляторе Русская служба «Голоса Америки» поговорила с адвокатом Алексея Навального Ольгой Михайловой – юристом, защищающим оппозиционера в судах уже много лет.
Your browser doesn’t support HTML5
Адвокат Алексея Навального: «С момента прилета это был театр абсурда»
Данила Гальперович: Сначала про «дело Ив Роше» - как случилось, что Алексея Навального приговорили по нему к реальному сроку?
Ольга Михайлова: Да, это дело, касающееся изменения условного наказания на реальное, еще по приговору 2014-го года, этот приговор был предметом рассмотрения в Европейском суде по правам человека. И Европейский суд постановил, что имели место нарушения 6-й и 7-й статей Европейской конвенции о правах человека: приговор был вынесен в результате нарушения норм уголовно-процессуального законодательства, несправедливый приговор, а те действия, за которые Навальный был осужден, не являются преступлением. Тем не менее, сейчас уголовно-исполнительная инспекция вышла с представлением о замене срока, суд это удовлетворил и назначил Алексею наказание в виде 3,5 лет лишения свободы. Мы направили обращение в Комитет министров Совета Европы, приложив все документы, и ждем ответной реакции от Комитета министров. Уже 11 февраля мы будем подавать апелляцию, и будет апелляционное рассмотрение, когда оно будет – сказать сложно, потому что наши суды в этом случае достаточно неспешные, и точные сроки предугадать сложно.
Д.Г.: Вы подаете апелляцию на решение Симоновского суда в Мосгорсуд?
О.М.: Да, апелляция будет в том же Мосгорсуде, который ранее предоставил свою площадку Симоновскому суду для приговора.
Д.Г.: В «деле Ив Роше» еще ЕСПЧ нашел много нестыковок и злоупотреблений, а были ли они в процессе изменения приговора?
О.М.: Во-первых, 30 декабря по делу истек испытательный срок, и такое судебное заседание могло состояться по единственной причине – если условно осужденный скрылся. В нашем случае фактов того, что Навальный скрылся, нет, поскольку он уведомлял уголовно-исполнительную инспекцию о том, где он находится, указывал адрес своего проживания в Германии. Это было всем известно. Соответственно, суда по этим основаниям, что им было неизвестно его местонахождение, просто не могло быть. Были также претензии к Навальному, что он не являлся отмечаться в установленные дни. На самом деле, инспекция устанавливала разные дни – сначала по четвергам, потом по понедельникам, он приходил отмечаться по четвергам на протяжении нескольких лет, в последний год они решили, что надо ему приходить по понедельникам, по понедельникам он не всегда приходил, но всегда приходил в четверг. Тем не менее, эти дни, когда он не пришел в понедельник, а пришел в четверг, засчитали как то, что он нарушил и не явился. То есть, на самом деле фактов того, что он не ходил, нет. Помимо прочего, они даже говорят «ну, хорошо, мы потом узнали о том, что он был в реанимации», но все равно почему-то приходили его искать по месту жительства в Москве, прекрасно зная, что он находится в Германии. И, естественно, суд не обосновал необходимость отбывания им наказания в колонии общего режима, потому что закон позволял назначить и колонию-поселение по этому делу. Тем не менее, этого сделано не было, и без надлежащей мотивировки.
Д.Г.: Второе дело, о «клевете» на ветерана войны, насколько можно судить по судебному заседанию 5 февраля, тоже было со странностями?
О.М.: По делу с ветераном все очень странно развивается: ветеран сначала писал заявление о том, что он просит рассмотреть дело в его отсутствие, тем не менее, в суде он был по видеосвязи. На все наши вопросы о том, кто обеспечивает эту видеотрансляцию, и кто рядом с ним находится, все время были разные ответы. В итоге оказалось, что какая-то судья Бабушкинского суда находится рядом с ветераном и удостоверяет его личность. Дальше происходил очень странный допрос: ветеран по бумажке зачитал небольшой текст, после чего сказал, что больше не будет отвечать ни на какие вопросы. На этом, собственно, его допрос и закончился – стороны не смогли задать никакие вопросы ветерану вообще. Что это был за текст перед ним, и кто его писал, тоже осталось неизвестным. В нашем требовании показать, что это за записи, которыми он пользуется, суд нам отказал.
Кроме того, был допрошен ряд свидетелей, среди которых был внук ветерана, которому очень не понравился комментарий Навального на ролик с ветераном, и он также посчитал необходимым подать заявление в правоохранительные органы о том, чтобы Навального привлекли к ответственности. На допросе внука судебное заседание было приостановлено по просьбе прокурора в тот момент, когда мы стали выяснять, кто же все-таки писал заявление о преступлении в Следственный комитет (внук сказал, что ни он, ни дедушка не писали – тем не менее, в материалах дела такое заявление имеется, подписанное самим ветераном, Игнатом Артеменко). Мы хотели, чтобы свидетелю дали на обозрение это заявление, суд в этом нам отказал, и тут судебное заседание резко прервали. И, наконец, в ходе оглашения протоколов допроса (один из протоколов допроса больше десяти страниц) прокурором ветерану стало плохо, он попросил перерыв. А после перерыва нам сообщили, что он себя плохо чувствует, и его допрос продолжится в следующем судебном заседании в будущую пятницу.
Д.Г.: У многих складывается впечатление, что российское правосудие не слишком заботится о деталях, стремясь в любом случае удержать вашего подзащитного за решеткой.
О.М.: Безусловно, совершенно явно был разработан такой план. С момента приземления, когда наш самолет, в котором мы летели из Германии, из «Внуково» переправили в «Шереметьево», уже начался, конечно, полный театр абсурда – с его задержанием, с недопуском к нему адвокатов, с судебным заседанием в отделе полиции, о котором нас известили за минуту до начала. Все это похоже на фарс. Более того, все, что с Навальным сейчас происходит, происходит с какими-то совершенно тотальными нарушениями Уголовно-процессуального кодекса и права. Ситуация, конечно, выглядит как срежиссированная, и совершенно ничего не имеет общего с правосудием.
Д.Г.: Но, возможно, такое пренебрежение правилами именно показательно – всем дают понять, что церемониться не будут, и сильное государство при желании кого-то посадить легко пренебрежет этими правилами?
О.М.: Понимаете, все-таки это все можно было сделать, не нарушая все, что можно нарушить. Для чего демонстрируется такое презрение к правосудию, я не знаю.
Д.Г.: Вы вначале сказали об обращении в Комитет министров Совета Европы. Когда оно было сделано, и что в нем?
О.М.: Мы отправили обращение 5 февраля, и в нем уведомили Комитет министров о том, что Алексею назначено реальное наказание по приговору, который был предметом рассмотрения Европейского суда - при том, что российские власти, согласившись с решением Европейского суда, выплатили всю сумму компенсации, присужденную судом Алексею и Олегу Навальным. Но исполнять решение в части, касающейся уже иных мер, они не стали, не стали пересматривать этот приговор, не стали прекращать уголовное дело, а, наоборот, использовали сейчас для лишения его свободы.
Д.Г.: А вы запросили какие-либо срочные меры обеспечения со стороны самого Европейского суда?
О.М.: Нет, по этому делу мы ничего не можем сделать, потому что уже есть решение Европейского суда. И уже Комитет министров должен разбираться с государством-нарушителем, которое не исполняет Европейскую конвенцию, которое не исполняет свои договорные обязательства, хотя даже после новых поправок в Конституцию ее 15-я статья до сих пор действует, и верховенство международных договоров над нашим внутренним законодательством до сих пор в силе. Являясь членом Совета Европы, взяв на себя определенные обязательства, Россия обязана выполнять решения Европейского суда, но в данном случае она показательно грубо нарушает взятые на себя обязательства.
Д.Г.: Расскажите, что вы знаете об условиях, в которых сейчас содержится Алексей Навальный.
О.М.: Он находится в следственном изоляторе «Матросская тишина», в «кремлевском централе» (СИЗО федерального подчинения, находящийся на территории «Матросской тишины» - Д.Г.). В принципе, условия содержания у него пока вполне нормальные, он находится один, жалоб у него нет – на данный момент, по крайней мере. Единственное, что с доступом к нему есть проблемы, и конфиденциального общения, положенного по закону, у нас не было с момента, как мы расстались на пограничном контроле в аэропорту 17 января.
Д.Г.: То есть, вам ни разу не дали с ним нормально поговорить в условиях соблюдения тайны такого разговора?
О.М.: Никакого конфиденциального общения у нас не было ни разу, никогда! В следственном изоляторе мы общаемся через два стекла и трубку телефона, в судах – при конвое с включенными видеорегистраторами. Такая же ситуация была и в отделе полиции, где его судили первый раз. Единственное – Московский областной суд разрешил нам конфиденциальное общение по видеосвязи, но я думаю, что конфиденциальным его тоже сложно назвать: это цифровые системы связи, и насколько это общение было конфиденциальным, можно только догадываться.