Алексей Горбачев: Маша, почему, на ваш взгляд, процесс над Эваном проходит за закрытыми дверями?
Маша Борзунова: Официально ФСБ и следствие уверяют, что в деле есть государственная тайна. Вообще, в целом, когда дела касаются таких статей как «Госизмена», «Шпионаж», все эти дела проходят в закрытом режиме, то есть в целом мы не удивлены, что процесс над Эваном проходит тоже в закрытом режиме. Это официальная составляющая - как это презентуют российские власти, российские следственные органы. В реальности нам, конечно, понятно, что никаких доказательств вины Эвана быть просто не может, потому что Эван журналист, он честно и открыто выполнял свою работу, что было и остаётся достаточно рискованным сейчас в России и становится всё более и более рискованным каждый день. Несмотря на этот риск, Эван продолжал делать репортажи из России, показывал, что происходит в России.
Мы, понятное дело, регулярно обсуждали риски. Мне после 24 февраля, как российской журналистке, как и многим моим коллегам, независимым российским журналистам, пришлось уехать из страны как раз из-за угрозы арестов. Но, конечно, иностранные журналисты — это всегда было другое дело и совершенно другая история. Казалось, что, если у тебя есть - как и у Эвана была - официальная аккредитация Министерства иностранных дел, всё-таки, так или иначе, ты можешь продолжать делать свою работу. Ты можешь продолжать работать в России. Арест Эвана это пересечение очередной линии, очередной черты в контексте журналистики и свободы слова в России и пересечение этой черты показало, что нет, никто не в безопасности, в том числе и иностранные корреспонденты, работающие с официальным разрешением от российских властей.
Эван Гершкович и Маша Борзунова.
– Расскажите об эмоциях, которые вы испытали, когда узнали, что Эван, с которым вы лично были знакомы, арестован. Обсуждали ли вы с ним опасность работы в России, когда он решил остаться? И что вы думаете вот по поводу обвинений, то есть почему именно шпионаж – у российских властей в запасе ведь есть и «фейки» об армии, и чего там только нет (для ареста журналистов)?
– Начнём с того, что я испытала. Мы в те дни (перед его арестом – ГА) много переписывались с Эваном и собирались в ближайшем будущем, как раз после его командировки, встретиться все вместе с нашими общими друзьями. Он не то, чтобы оставался в России. Он уехал, как и другие, и российские журналисты, и иностранные корреспонденты. Просто после этого он начал в Россию приезжать, получив официальную аккредитацию Министерства иностранных дел Российской Федерации. И он туда приезжал, поскольку считал, что это важно - продолжать показывать, что происходит в России, несмотря на риски, которые, конечно, мы обсуждали, ведь мы видели, как постепенно журналистика просто уничтожается в России.
Но, конечно, мы думали, что официальная аккредитация так или иначе может защитить, и ты можешь продолжать работать. Арест Эвана это прецедент. Это первый случай со времён «холодной войны». До этого российские власти препятствовали работе иностранных журналистов, но что они делали, они, допустим, могли отозвать аккредитацию и выслать из страны, депортировать иностранного журналиста. Когда я увидела, что это произошло в то утро, конечно, у меня был шок. Потом достаточно быстро мы встретились с нашими общими с Эваном друзьями, и мы поняли, что, несмотря на все эмоции, которые мы сейчас испытываем, нам надо собраться, и сделать всё, чтобы его поддержать.
С одной стороны, нам надо дать ему понять, что он не один и что мы будем бороться за его освобождение и что мы будем делать, будем делать для этого всё и столько, сколько понадобится это делать. Начиная с этого и заканчивая какими-то бытовыми вещами: передачи, все вещи, которые ему нужны, могут понадобиться в СИЗО, письма, которые в огромном количестве приходят из разных уголков мира, от людей, которые просто хотят Эвана поддержать. И в том числе мы понимали, что из-за обвинений, из за тяжести обвинений, из-за того, что это ФСБ, мы понимали, что это будет марафон и что мы не остановимся, и мы будем продолжать рассказывать историю Эвана, говорить, что он заложник российских властей, кем он и является до момента, пока он не окажется рядом с нами, пока он не окажется на свободе.
– Маша, а есть у вас предположения, почему ему предъявили обвинение именно в шпионаже, а например не в дискредитации армии, не в распространении «фейков».
Мне сложно трактовать действия российских властей. Наверное, это один из лёгких самых рычагов, когда ты заводишь дело по статье «Шпионаж», закрываешь дело, говоришь, что всё совершенно секретно, мы вам ничего не скажем, но мы уверены, что он точно шпион. За всё это время мы не знаем, в чём конкретно обвиняется Эван, то есть мы понимаем, что никаких доказательств там быть не может, но это очень удобная статья для российских следственных органов, позволяющая скрыть любые детали, скрыть любые подробности того, что происходит за закрытыми дверями суда.
– Было ли у Эвана какое-то предчувствие? Может быть про эту поездку, когда вы переписывались, потому что я читал воспоминания журналиста Дмитрия Колезева, общавшегося с Эваном, он говорил, что Эван осознавал, что это будет довольно опасная поездка. Как журналист я знаю, что у многих из нас хорошо развита интуиция на этот счет.
– Тут дело даже не в интуиции. Дело в том, что и Эван, и все иностранные журналисты прекрасно понимали, что они работают в воюющей стране, которая пытается скрыть многие факты касательно того, что происходит. Не раз обсуждали мы, что вообще в целом за журналистами следят. Понятное дело, что когда следят за тем, что ты делаешь, какие-то непонятные люди за тобой ходят, да, единственный ответ на это у Эвана и у других журналистов был один, нам нечего скрывать, мы работаем открыто, мы журналисты, и мы открыто продолжаем делать своё дело.
– Что мы знаем о материале, над которым работал Эван? Я видел только официальную версию (сбор информации об «Уралвагонзаводе» – Г.А.) и то, что опять же, Колезев говорил в интервью («его интересовало все, связанное с ЧВК «Вагнер»), и ничего больше.
– Мы ничего и не знаем. Нечего сказать.
– Маша, можете рассказать про персоналию Эвана? Я тоже с ним знаком лично и я помню, что у него было особое отношение к России. Он гордился своими корнями, он просил его называть Ваня, у него был прекрасный русский язык.
– Ну мне даже сейчас сложно, когда я говорю с вами, я называю его Эван, но в жизни я его называю Ваня. Вот поэтому мне сложно даже самой перестраиваться. Ваня, когда я с ним познакомилась, он уже какое-то время тогда работал в России. Мы с ним познакомились на Новый год с 18-го на 19-й год, который мы отмечали большой компанией иностранных журналистов и российских журналистов. И, собственно, в какой-то момент эта компания образовалась, мы стали всё очень близко дружить.
Ваня несмотря на то, что он иностранный корреспондент, мы с ним говорили абсолютно на одном языке, и я сейчас имею в виду не то, что мы говорили на русском языке, а то, что он прекрасно понимает Россию, любит Россию и, конечно, это в том числе и воспитание с одной стороны (родители журналиста – эмигранты из СССР – прим. Г.А.), а с другой стороны, его интерес постоянный к тому, что происходит. Ему важно всегда показать реальную картину, того, что происходит, собственно, это было для важно в той командировке. Он работал там над несколькими материалами, что-то он успел выпустить, что-то он собирался выпустить, это было видно во всем.
Мы с ним пересекались не только в компании, но и в каких-то командировках. И для меня всегда было важно, что Ваня честно и открыто пытается показать действительно, что происходит и докопаться до сути. Это если говорить о его журналистских навыках и о его отношении к России и к работе в России.
– Если бы у вас была возможность обратиться или задать какой-то вопрос судье, силовикам, которые раскручивают это дело, что бы вы у них спросили?
– Да я не буду у них ничего спрашивать. Я всё прекрасно понимаю, что Ваня заложник российских властей, и единственное, чего я хочу, это чтобы Ваня как можно скорее оказался с нами, потому что Ваня никакой не шпион, Ваня журналист и он должен быть рядом с нами и продолжать делать свою работу, так, как он её делал.
***
Адвокаты Эвана Гершковича Мария Ножкина и Татьяна Корчагина отказались от комментариев.
В The Wall Street Journal «Голосу Америки» заявили, что не считают происходящее с их журналистом справедливым судебным разбирательством, и убеждены, что в ходе «тайного» суда Гершковичу будет вынесен обвинительный приговор, призвав власти США добиваться его освобождения.
В организации «Репортеры без границ» подчеркнули, что Кремль удерживает Гершковича, чтобы произвести обмен заключенными.