Антисталинская речь Хрущева на 20 съезде была актом покаяния, убежден Уильям Таубман (William Taubman) – автор знаменитой биографии «архитектора оттепели» – «Человек и его эра» (The Man and his Era).«Разумеется, и у него руки были в крови, – констатирует Таубман. – И все же среди бывших соратников Сталина он был единственным, в ком сохранилось хоть что-то человеческое. Например – чувство вины».
«Что Сталин – убийца, – продолжает историк, – Хрущев знал давно. Ненавидел его и в 56-м выразил это публично. Но одновременно – считал Сталина великим человеком.Нападая на него – превозносил его как умного и хитрого лидера – в частности, за индустриализацию страны. Отношение Хрущева к Сталину всегда оставалось глубоко двойственным».
Эта двойственность – феномен, переживший не только хрущевскую «оттепель», но и позднейшие сезоны российской истории. «…Но как нам быть, когда внутри нас / не умер Сталин?» – вопрошал поэт Борис Чичибабин в 1959-м – через шесть лет после смерти «вождя народов» и через три – после его развенчания на 20 съезде.«Рейтинг Сталина достиг рекордного уровня, – писали российские СМИ (со ссылкой на опрос Левада-центра) в 2015-м. Уточняя: «52% россиян считают, что Сталин сыграл в истории России «безусловно положительную» и «скорее положительную» роль».
Почему? Таубман ссылается на специфику российской политической культуры: тоску по твердой руке, по сильному и жесткому лидеру. «К тому же, – продолжает исследователь, – многие сталинские деяния сегодня забыты.Да и в основе популярности Путина тоже лежит представление о нем как о сильном и жестком лидере…»
У Хрущева – иная посмертная судьба. К нему, по словам российского историка Ирины Павловой, есть претензии как у антисталинистов, так и у сталинистов. «У последних особенно, – подчеркивает Павлова, – потому что в сегодняшней России именно они диктуют дискурс советской истории. С их точки зрения, Хрущев – худший исторический деятель за всю историю России».
«Папа, как ты мог ничего не знать?»
20 съезд уже практически завершился: партийное руководство было избрано накануне. «25 февраля, на закрытом утреннем заседании Хрущев сделал доклад о культе личности, – повествует историк Владимир Наумов. – Все время, пока Хрущев делал доклад, в зале царила полная тишина».
«На закрытом заседании 25/II во время доклада Хрущева несколько делегатов упали в обморок, их тихо вынесли», – вспоминал (ссылаясь на рассказ одного из делегатов) Илья Эренбург.
«После окончания доклада председательствовавший на заседании Булганин предложил прений по докладу не открывать, – продолжает Наумов. – Не последовало и приглашения задавать вопросы докладчику».
Вопросов, однако, избежать не удалось.
«Начали читать доклад (или письмо ЦК), – так живописует это в своих мемуарах Эренбург, – сперва партийным, потом и беспартийным. Месяц-два спустя десятки миллионов уже знали, как они прожили четверть века. Повсюду говорили о Сталине – в любой квартире, на работе, в столовых, в метро.
Встречаясь, один москвич говорил другому: «Ну, что вы скажете?» Он не ждал ответа: объяснений прошлому не было. За ужином глава семьи рассказывал о том, что услышал на собрании. Дети слушали. Они знали, что Сталин был мудрым, гениальным, что он, и только он, спас Родину от нашествия… И вдруг они услышали, что Сталин убивал своих близких друзей, что, не доверяя старым большевикам, он заставлял их признаваться, будто они пообещали Гитлеру Украину… Сын или дочь спрашивали: «Папа, как ты мог ничего не знать?»
Мотивы
Взрослые реагировали иначе. «Прочитав доклад Хрущева, я не упал в обморок», – рассказывает Эренбург. «… Однако, – признается многоопытный писатель и публицист, – не скрою: читая доклад, я был потрясен, ведь это говорил не реабилитированный в кругу друзей, а первый секретарь ЦК на съезде партии».
О мотивах, побудивших его это сделать, историки спорят и сегодня. «В сегодняшних ток-шоу на российском телевидении, – отмечает Павлова, – в связи с 20 съездом нередко возникал вопрос: а если бы вместо Хрущева был Маленков? Или Берия?»
«Если кто-то, кроме Хрущева, и мог решиться на разоблачение сталинских преступлений, то только Берия, – считает Таубман. – Абсолютно циничный и почти такой же кровавый, как и сам Сталин, он мог бы произнести подобную речь, репутацию, очищая свою репутацию. Но в 56-м его уже не было…»
Кардинально изменить созданную Сталиным политическую и экономическую систему было едва ли под силу кому бы то ни было из сталинского окружения, полагает Павлова: «Нужен был человек из другого мира, с другим воспитанием и менталитетом. А эти люди все были из одной когорты, прошли одну школу и, не будем забывать, все были преступниками». «Но судьба, – констатирует историк, – выбрала Хрущева».
Впрочем, только ли судьба? Согласно свидетельствам, приводимым Таубманом, «еще в 1938-1940 годах, в бытность партийным лидером Украины, Хрущев говорил некоторым своим друзьям, (больше никто при этих разговорах не присутствовал), что Сталин – тиран, и что когда-нибудь он, Хрущев, сведет с ним счеты».
Несомненно, однако, и другое: антисталинский доклад был хорошо рассчитанной попыткой Хрущева расширить свои позиции в борьбе за власть.«Его соперники, – поясняет автор «Человека и его эры», – Молотов, Маленков, Каганович – в момент съезда уже отодвинутые в тень, но еще не побежденные полностью, были намного ближе к Сталину, чем Хрущев. Разоблачая Сталина как тирана, он одновременно разоблачал и их – как ближайших сообщников тирана».
Правда, соратником Сталина был некогда и сам Хрущев. «Однако, – подчеркивает Таубман, –разоблачив Сталина, он обеспечил себе особое место – человека, решившегося сказать правду, тогда как его соперники на это не осмелились».
Мотивация Хрущева во многом остается загадкой, считает российский политолог Дмитрий Шушарин. «Видимо, – поясняет он, – у него, пролившего на своем главном посту много крови и наломавшего много дров, была внутренняя потребность это сделать. Ведь он и себя сильно подставил: и его выдвижение было делом рук Сталина. Да, он растоптал антипартийную группу, очень многих убрал, но ведь и его, в общем-то, убрали благодаря этому докладу».
Что же поведал партийный лидер делегатам съезда?
Сталин глазами Хрущева
Красноречивая деталь: о сталинизме Хрущев не говорил вовсе. Самый этот термин, напоминает историк Ирина Павлова, появился в СССР только десятилетия спустя – во время перестройки. «Вся оценка сталинского правления, – подчеркивает историк, – свелась к эвфемизму «культ личности».
Более того, уточняет Таубман, Хрущев осудил даже не всю карьеру Сталина, но лишь то, что происходило, начиная с тридцатых годов, когда «вождь народов» принялся уничтожать бывших соратников Ленина.Хрущев защищал Ленина и все то, что делалось в ранний период … Пытаясь разграничить в советской истории хорошее и плохое. И, осуждая плохое, опереться на хорошее».
Такой подход определялся главной задачей, стоявшей перед лидером КПСС: по словам профессора Нью-Йоркского университета Тимоти Нафтали, (Timothy Naftali), «целью Хрущева было объяснить, что Сталин испортил систему, которая, вообще говоря, должна была быть гораздо лучше. Причем – объяснить это не только советскому народу, но и мировому коммунистическому движению».
Не случайно, констатирует Павлова, «в постановлении ЦК КПСС от 30 июня 1956 года «О преодолении культа личности и её последствий» было сказано, что культ личности не изменил и не мог изменить природы социалистического строя». «Мы далеки от трагичности:/ Самая страшная бойня/ Названа культом личности – / Скромно. Благопристойно» – так отозвался на риторику 20 съезда поэт-эмигрант Иван Елагин.
Последствия
Дистанция между словом и реальностью ощущалась, однако, не только в эмигрантском далеке, но и в московских коридорах власти. И вызывала опасения. «Этот вопрос мы не можем вынести за пределы партии, а тем более в печать, – в антисталинской речи Хрущева присутствуют и эти слова. – … Надо знать меру, не питать врагов, не обнажать перед ними наших язв…» («Немаловажно, – подчеркивает в этой связи Павлова, – что сам текст доклада Хрущева в Советском Союзе появился в открытой печати лишь спустя 33 года в 1989 году»).
Впрочем, уже в 56-м высказывались и другие мнения.«Через две недели после XX съезда, – сообщает Владимир Наумов, – Шепилов (в тот момент – секретарь ЦК КПСС, сыгравший ключевую роль в подготовке антисталинского доклада – А.П.) делал доклад в АОН при ЦК КПСС. В прениях выступили два коммуниста, которые вышли далеко за рамки критики культа личности Сталина. Шепилов направил докладную записку в президиум ЦК и секретариат ЦК.По этому сигналу немедленно были приняты меры. Профессора Б.Н. Кедрова навсегда изгнали из АОН, а преподаватель кафедры философии И.С. Шариков – участник и инвалид войны, член партии с 1931 г. – был не только уволен из АОН, но и вскоре осужден. Несколько лет он находился в лагере для политических заключенных».
Реакция на развенчание «отца народов» была лавинообразной, и не только в пределах СССР. «Замахнувшись на сталинскую икону, – констатирует Нафтали, – Хрущев нанес удар не только по советской, но и по мировой коммунистической системе». Венгрия на разоблачение Сталина откликнулась антикоммунистическим восстанием, подавить которое Москва смогла лишь пойдя на прямую военную интервенцию. Ощутили взрывную силу разоблачений и западные компартии. («Скажем, компартия США, по существу, так и не оправилась после хрущевского доклада», – рассказывает Нафтали.)
Тут-то и явила себя в очередной раз ирония истории: развенчивая Сталина, Хрущев, по словам Таубмана, предпринял грандиозную попытку улучшить советский коммунизм. Но, поскольку обожествление Сталина было одним из столпов системы, объективно эта попытка привела к подрыву ее легитимности.
При этом собственно политические изменения – в частности, в составе правящей элиты – были невелики. «Никто из тех, кто был превращен в лагерную пыль, возвращен во власть не был, – подчеркивает Шушарин. – В историю – да, но не во власть». «Более того, – продолжает аналитик, – в политической сфере, за исключением окончания массовых лагерных репрессий, в общем-то ничего хорошего не происходило. А происходило – подряд – подавление выступлений в Берлине, в Будапеште, в Польше (о чем мы забываем). Подавление выступления в Новочеркасске. И, конечно, очень мощная и Хрущевым возглавленная идеологическая кампания после 1962 года. Причем, в отличие от Сталина, он никакому Жданову ничего не перепоручал – сам кричал на того же Аксенова, на Вознесенского… Посещение Манежа. Посмотрите прессу того времени – «Литературку», «Советскую культуру»: достаточно мрачные статьи шли потоком. И так продолжалось до отставки Хрущева – которую многие восприняли как возвращение оттепели. Они обманулись, но такие настроения были. К 64 году он уже поддержки интеллигенции не имел».
«Хрущев оставался лидером прежней эпохи, – так объясняет политолог эту траекторию от оттепели и антисталинского доклада к Манежу и Новочеркасску. – Пытавшийся копировать тот тип лидерства, который он сам похоронил. Помимо своей воли, он создал систему, в которой стали возможны горизонтальные связи между аппаратчиками. Но сам-то он хотел руководить по-прежнему, т.е. вертикально, а система была уже более сложной. Но Хрущев этого не замечал. Проводил совещания, ездил по Америкам, по местам выращивания кукурузы и потерял нюх к тому, что происходит. Именно об этом свидетельствует то, кто пришел ему на смену, и как пришел. Ведь Брежнев пришел к власти по горизонтали – как выдвиженец сговора номенклатуры. Антихрущевский заговор представлял собой не просто кремлевский сговор, а сговор с обкомовцами, заговор губернаторов! При Сталине это было совершенно немыслимо».
В непонимании характера вызванных им самим перемен – ключ к трагедии Хрущева.Шушарин подчеркивает: воздействие антисталинского доклада 1956 года объясняется тем, что он резонировал с тем настроением, уже существовавшим в обществе после войны. А точнее – с осознанием того, что действующим лицом истории является не один только вождь, не одна только власть. «В документах того времени, – уточняет политолог, – появилась формулировка (позднее исчезнувшая): «трудом советских людей». Произошло некоторое переключение внимания – не только в культуре, но и в массовом сознании – к человеку как к субъекту истории. В этом резонансе – объяснение того, почему вдруг произошла оттепель. Объяснение той яркой вспышки в культуре, литературе, искусстве, которой отмечена та эпоха».
И все же разоблачитель Сталина, по-видимому, чувствовал масштаб происходящего. Но – по-своему. «Полагаю, – уточняет Ирина Павлова, – что судорожные действия Хрущева после 20 съезда объясняются тем, что, ознакомившись с подготовленными для него материалами секретного доклада и тем более прочитав его публично, он пережил потрясение. Заглянул в открывшуюся ему бездну и испугался. Рой Медведев рассказывал о ходивших в Москве слухах, что Хрущев лично дал указание уничтожить несколько больших бумажных мешков с документами. Что там были за документы? Только ли о его личном участии в Большом терроре?»
В конечном счете этой двойственностью и определяется место Хрущева и в советской системе, и – в равной степени – в мировой истории. «Объективно Хрущев больше всех сделал для становления системы, – убежден Шушарин. – Он был самым большим империалистом. Он начал гонку вооружений. Он был бескомпромиссен в подавлении любых национальных и социальных движений».
«Однако, – продолжает аналитик, – антисталинский доклад перечеркивает все это в глазах нынешней правящей элиты. Тот режим, который беспрерывно существует в России с 1917 года, как бы ни называлась эта страна в разные времена, основан все-таки на том, что верховная власть и ее высший носитель непогрешимы. Власть никогда не допускает признания в том, что она что-то сделала неправильно. А Хрущев создал опаснейший прецедент, который лишил безграничной власти всех последующих лидеров, как бы они ни назывались. Он показал, что власть далеко не всегда позитивна и конструктивна, и что она может критиковаться – вплоть до ее высшего носителя.Конечно, эта система, которая сегодня находится в стадии роста, потерпеть этого не может. Но прецедент – остался навсегда».