В Москве демократическими и правозащитными силами запланирован ряд традиционных мероприятий, посвященных годовщине победы над ГКЧП. На официальном уровне событие никак не отмечается.
Напомним, Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП) был создан 18 августа 1991 года. Комитет провозгласил себя органом «для управления страной и эффективного осуществления режима чрезвычайного положения». Президент СССР Михаил Горбачев был изолирован и фактически находился под домашним арестом в Форосе (Крым).
Впоследствии те события назвали августовским путчем, заговором, государственным переворотом с целью захвата власти. Сами члены ГКЧП объясняли свои действия желанием спасти Советский Союз от распада. Дело закончилось скорой победой сторонников демократического пути развития страны во главе с Борисом Ельциным.
Русская служба «Голоса Америки» поговорила о событиях тех дней и их последствиях для современной России с профессором Московского экономического института, доктором философских наук, публицистом Игорем Чубайсом. Он, в частности, был тогда одним из инициаторов создания «Демократической платформы» в КПСС, куда входили Борис Ельцин, Юрий Афанасьев, Гавриил Попов, Сергей Станкевич, Тельман Гдлян и другие известные люди той эпохи.
Виктор Владимиров: Чем вам запомнились события августа 1991-го?
Игорь Чубайс: Я в те дни, как раз накануне переворота, уехал в Литву, в Мядининкай, где были расстреляны литовские таможенники. (На таможенном пункте вблизи деревни Мядининкай, что на границе с Беларусью, 31 июля 1991 года в результате нападения переодетых в камуфляж ОМОНовцев 7 человек были убиты выстрелами в упор, в затылок, а один – тяжело ранен – В.В.). Литва к тому времени одной из первых –если не самая первая – объявила о своей независимости, о том, что она – суверенное государство. Это, конечно, можно считать своеобразным прологом к ГКЧП. Если сам Горбачев постоянно колебался, то противники его линии действовали жестче. Сначала они попытались в Риге и Вильнюсе все сломать, повернуть вспять. Там события удалось нейтрализовать. Но на душе было тревожно, стало понятно, что происходит что-то ужасное. Мне, кстати, звонили тогда из Вильнюса и говорили: скоро то же самое будет у вас. Это была ползучая контрреволюция, которая, в конце концов, и завершилась ГКЧП. Я вернулся в Москву только 22 августа. К слову, единственным стендом, который был разбит демонстрантами, оказалась вывеска «Московский городской комитет КПСС». Осколки этой вывески я взял на память, они хранятся у меня дома.
В.В.: Иначе вы непременно защищали бы Белый дом?
И.Ч.: Конечно, да. Я же был инициатором создания «Демократической платформы» (в КПСС), я и придумал это название. Я выступал за переход к многопартийности через раскол КПСС, и за это еще в апреле 1990 года был исключен из компартии с официальной формулировкой «за деятельность, направленную на раскол КПСС». А вся Демплатформа активно участвовала в защите Белого дома. (Весной 1990 года, по собственным оценкам, Демплатформа насчитывала около 60 тыс. человек – В.В.). В результате путч благополучно провалился.
В.В.: Но мог ли тогда итог противостояния быть иным?
И.Ч.: В истории нет ничего жестко предписанного… В ней не работают законы физики, в соответствии с которыми, например, если температура упала ниже нуля, то вода обязательно замерзнет. Социальные процессы многомерны, многозначны. Но все равно существуют определенные закономерности. Их можно как бы отодвигать, приостанавливать, но рано или поздно они срабатывают. За то, что они вовремя не сработали, всегда приходится расплачиваться. В этом смысле все, что происходило в России после большевистского переворота в октябре 1917 года – это и есть самая большая геополитическая катастрофа XX века. Все это было абсолютно противоестественно, антироссийски, но имело альтернативу. Возникали моменты, когда большевики оказывались на грани утраты власти. Но потеряли ее они только 1991 году. И в этом одно из главных значений августовских событий.
В.В.: Как вы оцениваете роль Бориса Ельцина в истории?
И.Ч.: К сожалению, то, что делал Ельцин, оказалось очень слабым, непоследовательным. И он не совершил самого главного шага – не провел люстрацию. Те люди, которые всегда были во власти, они в ней и остались. Приведу такую деталь, которую, наверное, мало кто знает. В те августовские дни, когда уже стало ясно, что гэкачеписты провалились и компартию сейчас выкинут к чертовой матери, люди со Старой площади, из зданий администрации ЦК КПСС бегали к баррикадам вокруг Белого Дома, фотографировались на их фоне, чтобы при любом повороте событий можно было сказать: мы давно разглядели «звериное обличие коммунизма» и так далее. Фактически это были готовые перебежчики. Вот они и перебежали на сторону победителей, оставшись по сути своей прежними. В общем, тогда много чего начали, еще больше задумали. Но действия, которые проводил Ельцин – и по правовой реформе, и по приватизации, по конституционной реформе – оказались непоследовательными. А главное – у власти осталась номенклатура. Поэтому то, что было начато в 91-м, нам предстоит продолжить. Иначе мы просто потеряем страну. Ельцин не оправдал возложенных на него надежд. Но события тех дней не прошли без следа. Огромное количество людей ненавидит нынешнюю систему, выступает за ее демонтаж.
В.В.: Некоторые эксперты считают, что в августе 1991-го в России впервые, пусть и ненадолго, победила демократия. Как вы к этому относитесь?
И.Ч.: Самая радикальная оценка событий тех лет такая: 21-го августа мы победили, а 22-го проиграли, когда к власти пришло правительство Гайдара и начались преобразования в рамках существующей системы. Да, первое время голос свободы, конечно, звучал. Когда запретили компартию, было просто всенародное ликование. Но постепенно, потихоньку движение пошло не в сторону углубления демократии, а в сторону ее сворачивания. Это целиком на совести Бориса Николаевича. Нужно было не только реабилитировать людей, пострадавших от советской власти, но и осудить саму власть. Этого сделано не было. А суд над КПСС превратился в суд КПСС над теми, кто пытался ее запретить. Произошли непростительные вещи. Поэтому теперь мы снова оказались в той же самой яме.