Под Москвой, в Переделкине на 74-м году жизни скончалась Белла Ахмадулина, одна из самых ярких поэтов -«шестидесятников», кумир нескольких поколений. Нью-йоркский корреспондент «Голоса Америки» Олег Сулькин связался по телефону с теми, кто близко знал Беллу Ахатовну и тесно дружил с ней на протяжении многих лет.
Зоя Богуславская: «Я обливаюсь слезами. Слишком короткое время прошло с момента ухода Андрея Андреевича (Зоя Богуславская – вдова Андрея Вознесенского – О.С.). Очень много стихов они друг другу посвящали. В какой-то период тесно дружили. “Ремесло наши души свело, заклеймило звездой голубою, Я любила значенье свое лишь в связи и в соседстве с тобою…”. Это она Андрюше написала. А он ей: “Оранжеволоса шоферша. И куртка по локоть – для форса. Ах, Белка, лихач катастрофный, нездешняя ангел на вид...” Она была человек, не вписывающийся ни в советское сообщество, ни в какое-либо другое. Божественный талант, воплощение изящества. Сила и беззащитность в одном лице. Она не поступилась ни одним своим порывом, ни одной своей прихотью. Мучительно было смотреть, как она теряла зрение, как с трудом перешагивала ступеньку, чтобы взойти на эстраду, опираясь на руку Бориса (Борис Мессерер – супруг Беллы Ахмадулиной – О.С.). Если бы не он, ее бы не стало гораздо раньше».
Евгений Евтушенко: «Скажу о ней не только как поэт, как антологист, но и как человек, для которого она была первою любовью, что очень важно. Это не просто – быть мужем поэта, который иногда пишет стихи лучше, чем ты. Никому не удалось нас поссорить. В поэзии развода нет. Она остается одной из самых замечательных женщин, которых я встречал, одним из самых замечательных поэтов, которые существовали за всю историю русской поэзии. Уж не знаю, как Бог расположил места, но она будет где-то рядом с Цветаевой и Ахматовой, безусловно. Она была тончайшим мастером, писала такие тонкие стихи, что они таяли, будто иней на ладошке. У нее было лирическое дарование, без той публицистичности, которая проявлялась и у Вознесенского, и у меня. Она не могла бы написать такую поэму, как “Бабий Яр”, это было бы для нее неестественно. Но ее пример доказывает, что невозможно быть русским поэтом и не выражать свою гражданскую позицию. Ее стихотворение «Елабуга» очень сильное и в гражданском смысле. Ее хрупкая ручонка подписала десятки, а может, и сотни писем в защиту диссидентов, правозащитников, тех, кто подвергался преследованиям. Помните: “Меж тем, как человек великий, как мальчик, попадал в беду...”. Когда мне было невесело, – мы уже разошлись, – она написала замечательное стихотворение “Сон”, когда она увидела во сне, что меня уже больше нет. Она мне подала руку и этим стихотворением меня спасла. Она была единственным писателем, которого пропустили к Сахарову. В ней было слияние благородства и совестливости, в том числе и по отношению к собственному творчеству».
Юз Алешковский: «Я знал Беллу Ахатовну, Беллу, Белочку, больше полувека. Знаком с ее необычайным певческим даром, даром истинно поэтическим, истинно божьим, превращать слова в такого рода звучание, которое непохоже ни на какие иные. Она пела как птица, по возможности, только думая о хлебе насущном, но никогда не услуживая, подобно некоторым ее сверстникам, ни царям, ни императорскому двору. Она была настоящей львицей, не в светском, а в самом изящном смысле этого слова, умевшей покорять мужчин, умевшей ими наслаждаться. И, наконец, обретшей своего ангела-хранителя, Бориса. Сочувствую ему всей душой. Уверен: нужно, скорбя, радоваться. Ее словесность, ее книги, будут жить, пока жива русская культура, и мировая тоже. Царство ей небесное».
Андрей Битов: «Вот уже два часа, как я узнал о ее смерти, я рыдаю и пью, поэтому ничего путного от меня не ждите. Скажу только, что жизнь моя разделилась на “до Беллы”, “при Белле” и “после Беллы”. Она нарушила клятву, которую мы дали друг другу – не умереть раньше другого. Я не знаю, кто кого предал. Все! Больше не скажу ничего...»
