Роман Мамонов: Начнем с простого. Ты недавно сюда, в Калифорнию, перебрался. Если я правильно понимаю, это годичная стажировка, учеба. А чему, собственно учимся?
Роман Баданин: Ты сам решишь: что ты сам выберешь, тому и учишься. Здесь же система образования, как тебе самому хорошо известно, несколько отличается от нашей. Что сам выбираешь, какие курсы, тому и учишься. У меня есть, конечно, сколько-то соображений, что я здесь выберу, что я уже выбрал. Стэнфорд – может быть, в силу того, что он находится здесь, в Силиконовой долине – место славное своим деловым подходом. Это воплотилось в крутую, по-настоящему крутую бизнес-школу, где учат «перезагружать мозги». Кем бы ты ни был до входа в бизнес-школу, тебя попытаются из нее выпустить предпринимателем. Сделать так, чтобы у тебя мозги начали работать немного по-другому. Я себя, кстати, только что на удивительной мысли поймал, что в русском языке нет аналога fellowship и fellow. Невозможно это сказать. Это, кстати говоря, говорит кое-что о российской системе образования.
Р.М.: Значит ли это, что ты решил для себя решить на это бизнес-образование?
Р.Б.: Хороший вопрос. Да нет, у меня нет намерения стать магнатом. В широком смысле у меня даже нет намерения стать бизнесменом. Мне всегда было интересно, как работают у журналистов мозги. Как работает у них артикуляционный аппарат, как они думают, принимают решения, я примерно знаю. Я 20 лет занимаюсь журналистикой. И не жалею ничуть об этом. Но как работают мозги и все остальное у людей, которые хотят что-то создать и отвечать за это, в том числе своими деньгами и своей репутацией, я в этом, честно говоря, профан. Конечно, я хочу попытаться это в себя впитать. Это может мне понравиться, это может мне не понравиться. Это может вызвать у меня отторжение. Но это одна из моих главных мечт во время этого fellowship’а.
Р.М.: Пока все, что ты говоришь, не звучит каким-то пониманием направления, чем ты, собственно, хочешь здесь заниматься.
Р.Б.: Ну, давай я так скажу. У меня в том, что называется «осенний курс», «осенний семестр», есть три курса. Один из них посвящен журналистике как таковой. В частности – новым методам, компьютерным методам, которые приходят в журналистику. Он читается в Communication School; по-русски можно сказать, что это факультет журналистики. А два других – это бизнес- курсы. Как создавать новые предприятия, как мыслить, как антрепренер. Один из них узкоспециально посвящен медиабизнесу.
Р.М.: Елизавета Осетинская, уехавшая в 2016 сюда, сейчас запустила The Bell. Баданин, уехавший в 2017, тоже собирается запускать что-то новое и самостоятельное?
Мы живем в 21 веке, это не иммиграция, когда уезжали из Советского Союза. Работать-то можно откуда угодно. Но вы не в России. Вот, скорее, форма эмиграции
Р.Б.: Я не отвечу тебе на этот вопрос. Не потому, что я вредный, а потому что у меня нет финального представления. Но ты абсолютно прав, задавая этот вопрос. Я тебе так отвечу: и вот этот fellowship, членом которого я являюсь, и те курсы, на которые я либо уже записался, либо запишусь в последующих триместрах, – они подразумевают производство того или иного прототипа проекта, идеи, предмета. Конечно, я буду пытаться соответствовать этому подходу, буду пытаться произвести идеи, прототип, работающий инструмент. С наибольшей вероятностью этот прототип будет касаться медиа. На вопрос, будет ли он успешным, ограничится ли все прототипом или вообще презентацией в Power Point’е, у меня нет сейчас ответа. Но, безусловно, я буду пытаться. Для меня это – абсолютно новое, отчасти забытое, потому мне за 40, а я чувствую себя студентом. Это довольно необычно, я побаиваюсь. Но я буду пытаться. Это может закончиться проектом, а может не закончиться проектом.
Р.М.: А дальше-то что? Я спрашиваю по вполне конкретной причине. Ведута от Навального уехала учиться в Колумбийский университет, говорила: «Вернусь в Москву, буду применять на практике». В результате осталась в Нью-Йорке, занимается продвижением английской версии Медузы, если я правильно понимаю. Становая из «Ведомостей» – по-моему, в Колумбийском университете. Пархоменко сюда приезжал. И все приезжают на fellowship. Лиза Осетинская уехала в прошлом году. Говорила, что на программу в Стэнфорд, осталась сейчас в Беркли, как минимум, на год, а дальше – как пойдет. Это такой исход? Журналисты перебираются в иммиграцию и запускаю, как Герцен, «Колокол» из Лондона?
Р.Б.: Да черт с ней с эмиграцией. Ни в одном из перечисленных тобою случаев эмиграцией и не пахнет. Никто не оформлял соответствующих бумаг…
Ну, мы живем в 21 веке, это не иммиграция, когда уезжали из Советского Союза. Работать-то можно откуда угодно. Но вы не в России. Вот, скорее, форма эмиграции.
Конечно, я собираюсь вернуться в Россию, хотя бы потому что там у меня два сына растут, и я не могу без них
Несколько пунктов, отвечая на твой вопрос. Конечно же это свидетельство того, что в российских медиа – ж…а. В смысле возможности работать. Про то, что мало мест для работы, все уже говорили и переговорили много раз. И этот рынок еще больше сужается с каждым днем. Проблема в том, что там из-за растущего государственного давления негде подсматривать, негде учиться, негде схватывать что-то новое. Та самая потребность в перезагрузке мозгов иногда не может быть удовлетворена на российском медиарынке. Второе – российское образование, которое находится ровно в такой же ж…е, в которой находятся российские медиа. Просто об этом не говорят. Там тоже негде пойти и перезагрузить свои мозги в каком-нибудь свежем направлении. Третий пункт: когда профессионалы приезжают сюда, добавляют в свою копилку знания по основам предпринимательства, креативного подхода к проблемам и т.д., то многие вещи, которые в России их страшили, пугали и казались невыполнимыми (возможно, в России они и правда были невыполнимыми), они перестают казаться такими уж и непреодолимыми. Отсюда как раз Лизин проект. Она вдруг на ту проблему, которая казалась нам неразрешимой, взглянула чуть-чуть с другого трамплина. Оказалось, что пять человек, увлеченные одной идеей и получающие пока невысокую зарплату, могут сделать успешный проект и о нем будут рассказывать. И я желаю Лизиному проекту всяческих успехов. Если ты спрашиваешь, останусь ли я здесь или вернусь в Россию, – ну слушай, как говорится, good question with no answer. Конечно, я собираюсь вернуться в Россию, хотя бы потому что там у меня два сына растут, и я не могу без них. Другое дело, что могу ли я себе представить ситуацию, в которой я, пользуясь багажом Стэнфорда, начну что-то, в том числе не обязательно физически в России? Да, есть такая возможность.
Давай не будем строить надменных физиономий и считать, что российская повестка занимает большое место. В целом это значение – небольшое.
Р.М.: Как ощущения сейчас после переезда? Как говорит Лиза Осетинская, да и я – по своим ощущениям, в Америке мгновенно начинает меняться мозг. Потому меняется перспектива, у тебя меняются горизонты, вернее ограничения горизонтов. Ты понимаешь, что он не ограничивается Садовым кольцом, Москвой, Европой. Когда ты здесь встречаешь с миллионом разных людей из миллиона разных стран, то ты понимаешь, насколько мир мал и насколько он, с другой стороны, глобальный, и сколько можно всего реализовывать. У тебя уже запустился этот процесс?
Р.Б.: Этот процесс – во-первых, болезненный. Потому что ломаются многие стереотипы. Но я тебе вот какую вещь скажу. У тебя одновременно горизонты и расширяются, и сужаются. В том смысле, что ты все равно понимаешь, что твоя экспертиза, какой бы она не была, качественной или не качественной, хорошей или плохой, большой или маленькой, она осталась там [в России]. А здесь твоя экспертиза равно примерно нулю. Это и правда так: ты приехал с другим багажом знаний, с другим языком. Ты приехал с другим представлением о реальности. Как объяснить американцу, почему в России социальные сети устроены так, а не так, как у них? Это невозможно. Ты приезжаешь и понимаешь, что твоя экспертиза там, и вряд ли за этот год, эти десять месяцев что-то поменяется кардинальным образом, что ты станешь носителем универсальной экспертизы. Безусловно, ты расширишь горизонты. И так приходит обратное понимание, которое тебя на родную землю приземляет. Ты понимаешь, что твоя аудитория в широком смысле – там. Где бы ты ни учился, все равно твои читатели ли зрители – там.
Р.М.: Т.е., по-твоему, твоя экспертиза и понимание происходящего в России, околокремлевских, внутри и околовластных процессов, здесь не нужна? Мне кажется, что здесь сейчас большой запрос на качественную российскую экспертизу, потому что в противном случае сводится к мифам, которые о России распространяются и существуют в виде клише.
Р.Б.: Во-первых, существует элемент моды сейчас в Америке на эту тему. Во-вторых, они глубоко важны и пользуются спросом у каких-то узких специалистов. Давай не будем строить надменных физиономий и считать, что российская повестка занимает большое место. В целом это значение – небольшое. Какое, к чертовой матери Hi tech компаниям в Кремниевой долине дело до того, не знаю, как устроены сливы вокруг Кремля, зачем им это? Они живут большими глобальными проблемами. Мне, конечно, приятно это слышать. И действительно для определенной категории исследователей, журналистов, просто моих контактов этот опыт важен, и я постараюсь его использовать. Я сейчас, если коротко сформулировать, представляю свою роль как роль студента. Я хочу слушать, узнавать, «нырять», выведывать и т.д. Я не представляю себе роль эксперта и надеюсь, что правильно так делаю. Потому что я много думал, я уже не совсем юный, мне трудно быть студентом, но я принял для себя такое решение, что я еду с широко раскрытыми глазами, ртом, ушами, носом…. Все органы чувств я попытался обострить, даже несмотря на то, что мне это несвойственно в силу возраста. Я как «табула раса» [чистая доска], прости Господи.