Директор Института региональной прессы об обстоятельствах своего недавнего задержания в петербургском аэропорту и о российской журналистике
5 июня в петербургском аэропорту «Пулково» задержали Анну Шароградскую, директора Института региональной прессы, которая намеревалась вылететь в США для чтения лекций. Эти действия силовиков вызвали бурю возмущения в СМИ.
Основанный 21 год назад, Институт региональной прессы работает с журналистами и сотрудниками СМИ, преподавателями и студентами факультетов журналистики. Он декларирует, что способствует становлению и развитию независимых СМИ в России, способных стать основой стабильного демократического общества.
Алекс Григорьев: Вы – человек широко известный, популярный и уважаемый в журналистских кругах. Поэтому, насколько возможно судить, СМИ крайне неодобрительно отреагировали на то, что с вами произошло в «Пулково»...
Анна Шароградская: Неодобрительно – слишком мягко сказано. Я даже не ожидала такого взрыва возмущения, и эмоционального, и профессионального, и человеческого… Моя сотрудница дала мне объемную папку, в которой была собрана, вероятно, пятая часть публикаций об этой истории. Когда я стала читать, что пишут о том, что произошло в аэропорту, при каких обстоятельствах это произошло, с кем произошло, то обнаружила страшный разнобой.
Все это многоцветье воображаемых событий, дат, оценок и так далее, дало мне возможность провести замечательную мастерскую для слушателей летнего института при Университете Индианы, которым я, в частности, читаю курс «Россия через средства массовой информации».
Даже азбучные вещи – в материале должны быть ответы на вопросы кто? что? где? когда? почему? и как? – были настолько многообразными, настолько не совпадали в различных материалах, настолько были пронизаны воображением того, кто там не был, но пытался дорисовать картину… Увы, это была еще та журналистика!
А.Г.: С чем это связано, на ваш взгляд? Ведь основа основ журналисткой профессии – проверка фактов.
А.Ш.: Либо школа подкачала, либо ученики не были прилежными. Факт, что меня задержали, присутствовал у всех. Но интерпретации этого факта очень и очень отличались.
Я прошла все инстанции, которые обеспечивают безопасность наших границ, и была уже у выхода на посадку, до объявления которой оставалось пять минут. Я сидела расслабленная и уверенная в том, что скоро окажусь в самолете. В этот момент меня вызвали по громкой связи. И я, понимая, что вот-вот начнется посадка, бежала бог знает куда и перебирала в голове – что их могло заставить пригласить меня в комнату ручного досмотра? Я предположила, что, может быть, взяла на одну бутылку водки больше, чем положено. Но водка их не интересовала. Мне сразу сказали, что их интересуют электронные носители.
Писали, что меня задержали, потому что я не задекларировала флешку – именно флешку в единственном числе. На самом деле, для занятий и другой работы, я везла 11 флешек. Никто и никогда, – а я ведь уже 30 лет преподаю в летнем институте Университета Индианы – не просил меня декларировать компьютер и эти самые флешки.
Как мне сказали, можно предположить, что я могу вывозить информацию, которая нанесет вред России – среди флешек могла быть и такая. Я сказала, что не знаю государственных тайн, но если бы их и знала, то продавать бы их не стала, а дарить тем более. Я понимала, что безгрешна в этом отношении. И не проблема была оставить эти флешки. Но я ехала преподавать, а на флешках были необходимые материалы.
Кто-то высказал суждение, что проблема возникла из-за того, что я не задекларировала флешки и компьютер – это подтвердили те сотрудники таможни и сотрудники ФСБ, с кем журналисты связывались. Но это вопрос другого плана. Я выкладывала все электронные носители на всех стадиях досмотра. Значит, если я их не задекларировала, меня могли остановить и сказать: «А где ваши декларации?». У меня никогда этого не спрашивали и, как вы понимаете, всякий раз видели – что я везу. Если начнут задерживать всех, у кого есть компьютеры, айпэды и флешки, то нужно строить дополнительный терминал.
А.Г.: Чем вы объясняете происходящее?
А.Ш.: Я знаю, что это прокуратура. Я сомневаюсь, что представляю интерес для ФСБ. Меня явно слушали и явно читали мою переписку. Иначе откуда бы они узнали, что я в этот день и час улетаю. Все было спланировано для того, чтобы поломать мне все на свете. Я законопослушный человек, не делаю ничего такого, что могло бы нанести кому-то какой-то вред. Единственно, я не выполняю закон, согласно которому моя организация, которая больше 20-ти лет существует на зарубежные гранты, должна регистрироваться в качестве «иностранного агента».
Я сказала: регистрироваться в качестве агента не буду, а если будут какие-то санкции – буду опровергать в суде. А если в России суд меня не поддержит – буду выходить в Европейский суд. Но я ни при каких обстоятельствах не буду клеветать на себя, что закон мне позволяет, и не буду клеветать на тех людей и организации, которые поддерживали нас 20 лет.
А.Г.: Что эти люди хотели найти?
А.Ш.: По-моему, они понимали, что ничего не найдут. Я специально не уходила из комнаты, где были мои вещи, чтобы там случайно не оказалось чего-нибудь такого, что бы нашли, когда я вернулась. Это почти семь часов ожидания. Как вы понимаете, это было испытание не из легких.
Они понимали, что ничего не найдут. Вероятно, они могут интерпретировать те тексты, которые я выбирала для занятий, как экстремизм – экстремизм они сейчас «пришивают» всюду.
Прокуратура настаивает на том, что мы занимаемся политической деятельностью. Формулировка что такое «политическая деятельность» весьма и весьма размытая. Мы провели семинар по ЖКХ, но назывался он для них устрашающе «Эффективное управление». Они сказали: «А, управление! Значит, вы хотите людям во власти сказать, как надо управлять! Это политическая деятельность!». Я ответила: «Не людям во власти, а журналистам, чтобы они имели представление о том, каким образом можно находить информацию, свидетельствующую о том, что власть работает либо эффективно, либо неэффективно. Это не политическая, а просветительская деятельность».
Но вести с ними умный диалог попросту невозможно. Ко мне прислали помощницу районного прокурора, с вопросами, которые городская прокуратура захотела мне задать. Первый вопрос меня почти рассмешил: «Какую резолюцию вы приняли после семинара по ЖКХ?». Я смотрю на нее и отвечаю: «Вы учились в университете, у вас, наверное, были семинары. Скажите, разве этот жанр предполагает принятие какой-то резолюции? Вот точно так же и у нас. Мы никакой резолюции не принимали». Я абсолютно не уверена в том, что они меня понимают.
А.Г.: На ваш взгляд, это целенаправленная атака на вашу организацию или часть более широкой компании?
А.Ш.: Это, безусловно, часть более широкой кампании. Представьте: принимается «закон об иностранных агентах». И за целый год не выявлено ни одного агента, которого можно было бы зарегистрировать. Один только зарегистрировался, но он бил себя в грудь и говорил: «Я агент, регистрируйте меня!». Все остальные – не агенты. Представляете, какая эффективность работы у Государственной Думы! Вероятно, прокуратура решила подпереть Думу и наклепать агентов. И, наверное, я, которая раздражает нашу власть, вписываюсь в эту картинку, потому что не трепещу перед ними. Но я и не нарушаю законов.
А.Г.: Что происходит в российской журналистике?
А.Ш.: Несколько лет назад, один из моих московских коллег, Юрий Венедиктович Казаков, сказал: «У нас есть журналисты, но нет журналистики». Я с ним полностью согласна.
Нет журналистики, потому что есть прорехи в образовании. Нет ценностной шкалы для журналистики. Но наличие трехсот сотрудников СМИ, которые были награждены за якобы верное освещение ситуации в Крыму и Украине, заставляет меня говорить, что и журналистов уже нет.
Потому что тех журналистов, которые остались и дорожат своей репутацией, не видно и не слышно. Потому что или тиражи ничтожны, или вещание ограничено. И эта зона все более сокращается и превращается в какую-то пустыню.
Даже в советские времена было меньше лжи. Было официально написано: газета – пропагандист, агитатор и чего-то еще. А сейчас говорят, что у нас неограниченная свобода слова, а функция СМИ – формировать общественное мнение. Иными словами, заниматься пропагандой и манипуляцией общественным сознанием.
На сегодняшний день ситуация чудовищная. И те немногие, которые пытаются сохранить свое лицо и лицо своего издания, и какие-то стандарты профессиональные – просто подвижники. Но, увы, они не могут остановить этот накат на профессию. Профессию нужно возрождать.
Основанный 21 год назад, Институт региональной прессы работает с журналистами и сотрудниками СМИ, преподавателями и студентами факультетов журналистики. Он декларирует, что способствует становлению и развитию независимых СМИ в России, способных стать основой стабильного демократического общества.
Алекс Григорьев: Вы – человек широко известный, популярный и уважаемый в журналистских кругах. Поэтому, насколько возможно судить, СМИ крайне неодобрительно отреагировали на то, что с вами произошло в «Пулково»...
Анна Шароградская: Неодобрительно – слишком мягко сказано. Я даже не ожидала такого взрыва возмущения, и эмоционального, и профессионального, и человеческого… Моя сотрудница дала мне объемную папку, в которой была собрана, вероятно, пятая часть публикаций об этой истории. Когда я стала читать, что пишут о том, что произошло в аэропорту, при каких обстоятельствах это произошло, с кем произошло, то обнаружила страшный разнобой.
Все это многоцветье воображаемых событий, дат, оценок и так далее, дало мне возможность провести замечательную мастерскую для слушателей летнего института при Университете Индианы, которым я, в частности, читаю курс «Россия через средства массовой информации».
Даже азбучные вещи – в материале должны быть ответы на вопросы кто? что? где? когда? почему? и как? – были настолько многообразными, настолько не совпадали в различных материалах, настолько были пронизаны воображением того, кто там не был, но пытался дорисовать картину… Увы, это была еще та журналистика!
А.Г.: С чем это связано, на ваш взгляд? Ведь основа основ журналисткой профессии – проверка фактов.
А.Ш.: Либо школа подкачала, либо ученики не были прилежными. Факт, что меня задержали, присутствовал у всех. Но интерпретации этого факта очень и очень отличались.
Я прошла все инстанции, которые обеспечивают безопасность наших границ, и была уже у выхода на посадку, до объявления которой оставалось пять минут. Я сидела расслабленная и уверенная в том, что скоро окажусь в самолете. В этот момент меня вызвали по громкой связи. И я, понимая, что вот-вот начнется посадка, бежала бог знает куда и перебирала в голове – что их могло заставить пригласить меня в комнату ручного досмотра? Я предположила, что, может быть, взяла на одну бутылку водки больше, чем положено. Но водка их не интересовала. Мне сразу сказали, что их интересуют электронные носители.
Писали, что меня задержали, потому что я не задекларировала флешку – именно флешку в единственном числе. На самом деле, для занятий и другой работы, я везла 11 флешек. Никто и никогда, – а я ведь уже 30 лет преподаю в летнем институте Университета Индианы – не просил меня декларировать компьютер и эти самые флешки.
Как мне сказали, можно предположить, что я могу вывозить информацию, которая нанесет вред России – среди флешек могла быть и такая. Я сказала, что не знаю государственных тайн, но если бы их и знала, то продавать бы их не стала, а дарить тем более. Я понимала, что безгрешна в этом отношении. И не проблема была оставить эти флешки. Но я ехала преподавать, а на флешках были необходимые материалы.
Кто-то высказал суждение, что проблема возникла из-за того, что я не задекларировала флешки и компьютер – это подтвердили те сотрудники таможни и сотрудники ФСБ, с кем журналисты связывались. Но это вопрос другого плана. Я выкладывала все электронные носители на всех стадиях досмотра. Значит, если я их не задекларировала, меня могли остановить и сказать: «А где ваши декларации?». У меня никогда этого не спрашивали и, как вы понимаете, всякий раз видели – что я везу. Если начнут задерживать всех, у кого есть компьютеры, айпэды и флешки, то нужно строить дополнительный терминал.
А.Г.: Чем вы объясняете происходящее?
А.Ш.: Я знаю, что это прокуратура. Я сомневаюсь, что представляю интерес для ФСБ. Меня явно слушали и явно читали мою переписку. Иначе откуда бы они узнали, что я в этот день и час улетаю. Все было спланировано для того, чтобы поломать мне все на свете. Я законопослушный человек, не делаю ничего такого, что могло бы нанести кому-то какой-то вред. Единственно, я не выполняю закон, согласно которому моя организация, которая больше 20-ти лет существует на зарубежные гранты, должна регистрироваться в качестве «иностранного агента».
Я сказала: регистрироваться в качестве агента не буду, а если будут какие-то санкции – буду опровергать в суде. А если в России суд меня не поддержит – буду выходить в Европейский суд. Но я ни при каких обстоятельствах не буду клеветать на себя, что закон мне позволяет, и не буду клеветать на тех людей и организации, которые поддерживали нас 20 лет.
А.Г.: Что эти люди хотели найти?
А.Ш.: По-моему, они понимали, что ничего не найдут. Я специально не уходила из комнаты, где были мои вещи, чтобы там случайно не оказалось чего-нибудь такого, что бы нашли, когда я вернулась. Это почти семь часов ожидания. Как вы понимаете, это было испытание не из легких.
Они понимали, что ничего не найдут. Вероятно, они могут интерпретировать те тексты, которые я выбирала для занятий, как экстремизм – экстремизм они сейчас «пришивают» всюду.
Прокуратура настаивает на том, что мы занимаемся политической деятельностью. Формулировка что такое «политическая деятельность» весьма и весьма размытая. Мы провели семинар по ЖКХ, но назывался он для них устрашающе «Эффективное управление». Они сказали: «А, управление! Значит, вы хотите людям во власти сказать, как надо управлять! Это политическая деятельность!». Я ответила: «Не людям во власти, а журналистам, чтобы они имели представление о том, каким образом можно находить информацию, свидетельствующую о том, что власть работает либо эффективно, либо неэффективно. Это не политическая, а просветительская деятельность».
Но вести с ними умный диалог попросту невозможно. Ко мне прислали помощницу районного прокурора, с вопросами, которые городская прокуратура захотела мне задать. Первый вопрос меня почти рассмешил: «Какую резолюцию вы приняли после семинара по ЖКХ?». Я смотрю на нее и отвечаю: «Вы учились в университете, у вас, наверное, были семинары. Скажите, разве этот жанр предполагает принятие какой-то резолюции? Вот точно так же и у нас. Мы никакой резолюции не принимали». Я абсолютно не уверена в том, что они меня понимают.
А.Г.: На ваш взгляд, это целенаправленная атака на вашу организацию или часть более широкой компании?
А.Ш.: Это, безусловно, часть более широкой кампании. Представьте: принимается «закон об иностранных агентах». И за целый год не выявлено ни одного агента, которого можно было бы зарегистрировать. Один только зарегистрировался, но он бил себя в грудь и говорил: «Я агент, регистрируйте меня!». Все остальные – не агенты. Представляете, какая эффективность работы у Государственной Думы! Вероятно, прокуратура решила подпереть Думу и наклепать агентов. И, наверное, я, которая раздражает нашу власть, вписываюсь в эту картинку, потому что не трепещу перед ними. Но я и не нарушаю законов.
А.Г.: Что происходит в российской журналистике?
А.Ш.: Несколько лет назад, один из моих московских коллег, Юрий Венедиктович Казаков, сказал: «У нас есть журналисты, но нет журналистики». Я с ним полностью согласна.
Нет журналистики, потому что есть прорехи в образовании. Нет ценностной шкалы для журналистики. Но наличие трехсот сотрудников СМИ, которые были награждены за якобы верное освещение ситуации в Крыму и Украине, заставляет меня говорить, что и журналистов уже нет.
Потому что тех журналистов, которые остались и дорожат своей репутацией, не видно и не слышно. Потому что или тиражи ничтожны, или вещание ограничено. И эта зона все более сокращается и превращается в какую-то пустыню.
Даже в советские времена было меньше лжи. Было официально написано: газета – пропагандист, агитатор и чего-то еще. А сейчас говорят, что у нас неограниченная свобода слова, а функция СМИ – формировать общественное мнение. Иными словами, заниматься пропагандой и манипуляцией общественным сознанием.
На сегодняшний день ситуация чудовищная. И те немногие, которые пытаются сохранить свое лицо и лицо своего издания, и какие-то стандарты профессиональные – просто подвижники. Но, увы, они не могут остановить этот накат на профессию. Профессию нужно возрождать.