«Беслан, Чечня и поиски стабильности на Кавказе». Конференция на эту тему состоялась в вашингтонском Фонде Карнеги за международный мир. Организаторы конференции – Американский комитет за мир в Чечне, «Фридом хаус» и Радио Свобода – привлекли к участию в форуме видных американских и российских специалистов по региону. Среди них – журналистка Анна Политковская, корреспондент «Новой газеты», которая в сложившейся ситуации возлагает вину на российское правительство.
После конференции Анна Политковская согласилась дать интервью Русской службе «Голоса Америки».
Инна Озовская: В последнее время в России прошел целый ряд процессов над мусульманами, обвиненными в «радикальном экстремизме». Вы считаете, как и многие ваши коллеги, многие российские правозащитники, равно как и целый ряд людей на Западе, что эти процессы сфабрикованы. Какое влияние оказали они, с одной стороны, на российское общество, а с другой – на население мусульманских регионов бывшего СССР?
Анна Политковская: Ответ на первую часть вопроса – никакого. Просто никакого влияния на население нашей страны это не оказало. Потому что об этом нет никакой заботы ни у кого, кроме тех, кого это касается лично. К этим делам совершенно не приковано внимание СМИ, а если люди слышат о том, что такие процессы происходят, то фактически только одна реакция: так им и надо. Никто ни в чем не хочет разбираться. Это последствие Беслана, конечно, прежде всего.
Вторая часть вопроса – она намного сложнее. Потому что в мусульманской среде, особенно после бесланской трагедии, стали происходить очень серьезные события. Вот эти дела по «исламскому экстремизму» – это в основном также после Беслана. Они были и раньше, но после Беслана они стали совсем уж похожи на суды-тройки времен товарища Сталина.
И ответ мусульманской среды был таков: усилился, если можно так выразиться, мусульманский протестантизм – особенно со стороны молодежи, которая не желает посещать официальные мечети. Они выбирают себе муллу такого, какого хотят, а не того, который назначен при согласовании с ФСБ (я не шучу, действительно после Беслана весь муфтият опять проходит согласование своих кандидатур в ФСБ). Я могу сказать, что в самой Северной Осетии (там проживает 30% мусульман) после катастрофы 1 сентября мусульманам вообще фактически запретили молиться где-либо, кроме одной мечети. Ответом было то, что молодежь организовала подпольные моления, подпольное изучение Корана, и избрала себе лидера – такого Ермака Тегаева. Человек очень интересный, очень культурный. Как только выяснилось, что в официальную мечеть приходят только старики, Ермака Тегаева тут же посадили. Ему подбросили гранату. Он сейчас сидит…
И.О.: …по делу об «исламском экстремизме»?
А.П.: Конечно, конечно. Я его знаю. Это человек стал муллой волей случая, когда не стало муллы. После того, как его посадили, молодежь в самой Северной Осетии резко радикализировалась.
И.О.: То есть первый этап – это протестантизм, потом – радикализация?
А.П.: Конечно, часть людей не доходит до радикализации, не становятся очень радикальными, остаются просто, скажем так, мусульманскими протестантами. Но вот эта линия – не быть «комнатными мусульманами» (так они называют это) – она очень сильна и многих приводит к радикальным воззрениям. Я думаю, что после Беслана власть своими неумелыми действиями просто наплодила новых людей, которые готовы повторить любую трагедию.
И.О.: Но если это так, чем вы объясняете политику российского правительства?
А.П.: Политика российского правительства объясняется только одним: безумной глупостью. И непониманием, какая страна под ними. Они просто не знают, что там происходит.
И.О.: Но тогда нет никаких надежд на какой-либо прогресс, если они не знают, не понимают, и я не знаю, хотят ли знать? Что в таком случае за поворотом?
А.П.: Не хотят они знать. Потому что если бы они хотели знать, они давно бы уже узнали.
Сегодня я лично настроена крайне пессимистично. Надежд на изменение ситуации в данный момент не существует, потому что каждый месяц она только ухудшается. Мусульман гонят дальше в подполье. А у человека, когда они сидит в углу, вообще-то мало возможностей для объяснения своей позиции, и у него вообще отсутствует коммуникация с тем, что называется «государственная система».
Сегодня у процесса есть еще одна важная деталь: полное недоверие к правоохранительной и правонадзорной структуре. Среди людей оно просто разливается как море, которое вышло из берегов. То есть никто не верит, даже если, предположим, судья какой-то один попался приличный человек, – никто не верит, что это приличные люди. Считают, что если какой-то судья принял хотя бы объективное решение в конкретном случае – значит, ему хорошо заплатили. Никто уже ни во что не верит.
И.О.: Спасибо.
А.П.: Пожалуйста.