Директор Метрополитен-оперы: «Отменяйте Путина, а не Пушкина»

С момента начала российского вторжения в Украину 24 февраля легендарная нью-йоркская Метрополитен-опера – или просто «Мет», как ее любовно называют ньюйоркцы – безостановочно поддерживает украинцев в их борьбе: украинские флаги на здании, благотворительные концертные программы, открытие нового сезона исполнением украинского гимна, а летом в Нью-Йорке выступят ведущие украинские музыканты (среди них будут и беженцы) в составе Ukrainian Freedom Orchestra, собранного по инициативе «Мет». Не обошлось и без скандалов – оперную звезду, певицу Анну Нетребко, уволили из оперного театра.

И за всем этим стоит один человек – Питер Гелб, генеральный директор Метрополитен-оперы, возглавляющий «Мет» с 2006 года. Прогрессивный менеджер, первым запустивший трансляции опер в кинотеатрах, ведущий мировой продюсер классической музыки, один из 100 самых влиятельных людей в мире по версии журнала Time – и, как выяснилось, человек с украинскими корнями. Питер Гелб рассказал Анне Нельсон о том, что вдохновляет его поддерживать Украину, о придуманной Путиным «отмене» русского искусства, об украинских родственниках своей жены и о том, почему, несмотря на увольнение Нетребко, он считает, что искусство не должно быть инструментом пропаганды.

​

Анна Нельсон: Позвольте начать с вопроса о необычных обстоятельствах, в которых вы оказались за считанные часы до войны. Что вы делали в России буквально за несколько часов до российского вторжения в Украину?

Питер Гелб: У Метрополитен-оперы были отношения с Большим театром – мы совместно ставили несколько разных опер. И я был в Москве, чтобы посмотреть финальную костюмированную репетицию новой постановки – оперы Вагнера «Лоэнгрин». И там, на репетиции, были журналисты российских СМИ, которым я объяснял то, что мы все, конечно, осознавали – что напряженность очень высока. Но никто не представлял себе, что Россия вот-вот вторгнется в Украину.

И я помню, как разговаривал с этими российскими журналистами, объяснял, что даже во времена самой большой политической напряженности культурный обмен всегда превосходил политические разногласия, особенно между Соединенными Штатами и Россией. Знаете, я ведь бывал в России на протяжении всей своей карьеры, работал над множеством культурных проектов во время Холодной войны, во время Перестройки, во время Гласности. И многие из них даже имели большое политическое значение. Но, знаете, я не мог себе представить, что такое может произойти… Поэтому, поговорив с этими журналистами и посмотрев эту замечательную постановку «Лоэнгрина», на следующий день я полетел обратно в Нью-Йорк.

Но когда я вышел из самолета… я увидел, что Россия вторглась в Украину. И в тот момент я сразу понял, что никакой речи об искусстве, которое могло бы быть выше политических разногласий, больше идти не может. Это уже было не о политике, а об убийствах и попытке уничтожить цивилизацию. Так что в тот момент я полностью изменил свой подход к России.

И несмотря на то, что у меня много друзей в России, и много друзей-артистов, которых мне жаль, потому что они тоже оказались жертвами – мне стало абсолютно очевидно, что мы больше не можем работать ни с одной организацией, спонсируемой Путиным, и ни с одним артистом, тесно связанным с Путиным. Настало другое время. В этот период убийств мы разорвали все наши отношения с художественными учреждениями и артистами, которые так или иначе имели что-то с Путиным.

А.Н.: Вы помните своё эмоциональное состояние?

​П.Г.: Это было как, знаете... это как увидеть крушение поезда, которого, как вы надеялись, не должно было случиться. Я имею в виду, что все знали. Ведь администрация Байдена каждый день на протяжении недель говорила, что готовится вторжение. Но это казалось настолько странным, что об этом было так публично объявлено, что я думаю, что мы все утратили бдительность... понимаете, заявления о том, что вторжение должно произойти, продолжались и продолжались, но вторжения не происходило. Не думаю, что кто-то действительно верил, что это произойдет... Или мы не хотели верить, что это произойдет. Поэтому это было похоже на кошмар, который сбылся.

Питер Гелб в 2012 году

А.Н.: С первых дней войны Метрополитен-опера немедленно встала на защиту Украины, и вы стали моральным компасом для многих культурных институций мира. Что это было для вас?

П.Г.: Искусство играет очень важную роль в обществе. И в России, в российском устройстве общества, несомненно, искусство играет важную роль – оно же всегда было политическим и пропагандистским инструментом того, что было Советским Союзом и продолжает существовать при Путине. Но я не рассматриваю искусство как инструмент пропаганды. Я рассматриваю искусство как способ изменить жизнь людей к лучшему. Метрополитен-опера — крупнейшая исполнительская компания в Америке и одна из крупнейших в мире. И я считаю, что у нас очень сильное чувство социальной ответственности.

Поэтому, когда началось вторжение, я почувствовал, что Метрополитен должен немедленно реагировать. В то время, когда мир находился в шоковом состоянии, мы должны были немедленно выйти из этого шока и начать действовать, потому что действие говорит само за себя. Мы понимали, что мы всего лишь артистическая компания, не военизированное подразделение. Но я считаю, что сейчас искусство можно использовать как сильный инструмент для поддержки Украины. Я подумал, что украинскому народу важно знать, что у них есть друзья повсюду, не только в приграничных странах, но и в Америке. И поскольку мы являемся силой в художественном мире, эта художественная сила могла бы быть в распоряжении Украины. Мы немедленно изменили нашу политику в смысле отношений с учреждениями культуры, которые поддерживаются Путиным, и артистов, которых поддерживает Путин – мы разорвали отношения с ними. И мы планировали продемонстрировать нашу солидарность как можно скорее.

24 февраля, когда началось вторжение, мы еще только репетировали начало второй половины нашего сезона, который должен был вот-вот открыться премьерой новой постановки оперы «Дон Карлос». И я запланировал, что это открытие сезона начнется с исполнения украинского государственного гимна. У нас был замечательный молодой украинский артист, Владислав Буяльский, который участвовал в нашей программе молодых артистов – он научил хор правильному произношению слов украинского гимна, и возглавил хор во время исполнения, стоя в самом центре на сцене Метрополитен-оперы. Мы это всё снимали и распространяли в социальных сетях. У этого гимна миллион просмотров. Думаю, если вы погуглите словосочетание «украинский национальный гимн», то первым в поиске появится представление в Метрополитен-опере. Так что это было, пожалуй, самое популярное исполнение украинского гимна за всю историю. Это и стало началом серии мероприятий, которые мы предприняли для поддержки Украины.

А.Н.: Я знаю, что мама Владислава Буяльского в тот момент находились в Украине под обстрелами...

П.Г.: Она была там и до сих пор находится там, насколько я знаю, она не может оттуда бежать, потому что с ней находится ее пожилая мама. Конечно, ему было очень тревожно. Этот гимн оказался некоторой поддержкой и для него самого.

А.Н.: А еще потом вы давали концерт в поддержку Украины. Перед входом в Метрополитен-оперу посетителей встречали люди в масках цветов украинского флага, и огромный украинский флаг висел на фасаде Метрополитен-оперы. На том концерте в поддержку Украины в зале присутствовали представители ООН от 35 стран. Это вы их пригласили или это был акт солидарности?

П.Г.: Метрополитен-опера – это учреждение, которое строит планы сильно заранее, иногда за четыре-пять лет. Поэтому мне пришлось выбросить в окно весь свой старый подход к планированию и сделать так, чтобы всё произошло очень быстро. Так что концерт в поддержку Украины состоялся всего через три недели после вторжения. Организуя этот концерт, я начал консультироваться с послом Украины в ООН – Сергеем Кислицей. И он при моей поддержке отвечал за приглашения своих коллег из Организации Объединенных Наций, которые в свою очередь поддерживали его.

Там в зале было несколько министров иностранных дел, и я усадил их всех в центральной ложе, чтобы они были как бы почетными гостями. Мы также сделали билеты доступными и очень недорогими, потому что хотели, чтобы многие люди смогли прийти, и билеты были мгновенно распроданы.

Это превратилось в массовую демонстрацию поддержки украинского народа, - люди пришли, обернутые в украинские флаги; мы задрапировали всё здание Метрополитен-оперы гигантским сине-желтым флагом; а над авансценой, над оркестром, висел сине-желтый флаг шириной около 12 метров. Многие плакали, это было очень трогательно. И хотя у нас не было времени на организацию телевизионного вещания, мы смогли организовать радиовещание по всему миру, в том числе и в Украине. Так что я знаю, что это было услышано и по украинскому радио тем вечером, хотя там это была поздняя ночь.

Моя жена (Кери-Линн Уилсон) – музыкант и дирижер – у которой есть украинская кровь, как и у меня. Ее двоюродный брат сейчас сражается в Украине… и у нее есть друзья в Украине, и она каждый день разговаривает с хормейстером Киевского оперного театра. Поэтому мы знаем, что поддержка Метрополитен-оперы ощущалась в Украине, и людям там это было важно.

А.Н.: Выходит, это очень личная история и для вашей семьи.

П.Г.: Как вам сказать? Я думаю о себе как о жителе Нью-Йорка, потому что во мне уже несколько поколений нью-йоркской крови. Но мой отец... его родители оба родом из маленького городка в Карпатах. Они встретились в Нью-Йорке. Они уехали из села, которое носило около 20 разных названий – никак не могу разобраться в этом – оно называется «Комьят» или как-то так [вероятно, речь про село Великие Комяты в Закарпатской области Украины – Г.А.]. Когда папины родители росли там, оно была в составе Чехословакии, а теперь оно часть Украины.

А моя жена, ее бабушка и дедушка по материнской линии или прабабушка и прадедушка, приехали из Украины и поселились в Виннипеге, в Канаде – в городе, в котором проживает самая большая община украинцев в Северной Америке. Так что она, когда росла в Виннипеге, была очень осведомлена о своих украинских корнях, может быть, даже больше, чем я.

А.Н.: Поскольку мы забрались в эту тему, позвольте мне добавить пару штрихов к вашей биографии. Итак, у вас есть украинская кровь; ваша жена канадская украинка; вашим двоюродным дедушкой был Яша Хейфец, известный русско-литовско-американский скрипач-виртуоз. А много лет назад вы были менеджером известного пианиста Владимира Горовица. И вы привезли его в Советский Союз в 1986 году с его первым концертом, вы вернули его на родину. Тогда его называли русским, но теперь мы бы назвали Горовица украинцем: он родом из Киева. У вас есть какое-то чувство принадлежности к той части света?

Питер Гелб (слева) и Владимир Горовиц

П.Г.: Ну, конечно, у меня есть очень сильное чувство, что я есть творение Восточной Европы. Семья моей мамы приехала из Литвы, эта та самая сторона Яши Хейфеца. Ее отец родом из Румынии. Так что я частично румын, частично литовец, и отчасти чешский украинец. При этом я – житель Нью-Йорка. Да, я знаю, что это клише – но Нью-Йорк, действительно, плавильный котел. И я всегда ощущал, что я житель Нью-Йорка с восточноевропейским происхождением. При этом всю свою жизнь с артистической точки зрения я был гражданином мира. Я работал повсюду над своими проектами – по всей Европе – и над многими проектами в России. Так что я, безусловно, очень горжусь своим происхождением, но считаю себя жителем Нью-Йорка и гражданином мира.

А.Н.: Поскольку вы были вовлечены в культурную жизнь во время Холодной войны, вы лучше многих знаете о культурных обменах с Россией. Можно ли сравнивать времена Холодной войны с тем, что произошло сейчас?

П.Г.: Это невозможно сравнить, потому что во время Холодной войны предпринимались сознательные попытки использовать искусство как способ оставаться на связи. Даже в то время, когда политическая напряженность достигала самого высокого уровня, обмен художественными проектами все еще был возможен.

Думаю, сегодня все совсем по-другому. И разница сегодня в том, что нет больше места для художественного обмена. Нет места ни переговорам, ни каким-либо обсуждениям. Знаете, я не заинтересован в обсуждении художественного обмена с кем-то, кто близок к Гитлеру, как и любой другой человек со времен Гитлера. Сейчас мы имеем дело с экстремальной ситуацией. А когда вы сталкиваетесь со всем этим, это уже выходит за рамки искусства.

Даже в разгар Холодной войны соблюдались некоторые правила: вместо того, чтобы убивать своих врагов, например, Брежнев вышвыривал из России Славу Ростроповича и Галину Вишневскую, и Александра Солженицына. Он знал, что мир наблюдает. Он не пытался их убить. Он не пытался отравить их. Он просто вышвырнул их из страны. И это было ужасно. Это было жестоко. Но если это сравнивать с тем, что происходит сегодня, это может показаться очень цивилизованным. Я когда-то снял фильм под названием «Солдаты музыки» о возвращении Ростроповича и Галины Вишневской из Вашингтона в Россию после десятилетнего изгнания ­– именно тогда всё начало кардинально меняться. Это было во времена Перестройки, когда Горбачев был у власти – началось потепление отношений между Советским Союзом и Соединенными Штатами.

Часто политический диалог начинается с культурных соглашений – это как начало отношений или хоть какой-то нормализации. И возвращение Горовица, менеджером которого я был, – оно было в рамках такого культурного соглашения. Горовиц был первым элементом этого обмена – именно таким было его возвращение в Россию на фоне довольно высокой напряженности. Помню, США бомбили Ливию, и в результате никто из советских официальных лиц не пришел на этот исторический концерт Горовица – они бойкотировали его в знак протеста против США. Но, несмотря на все это, произошло великое художественное событие. И русское художественное сообщество, несмотря на свои лишения, могло свободно участвовать в этом культурном обмене.

Питер Гелб (справа) и Владимир Горовиц

А.Н.: Теперь же, как вы говорите, убийства Путина разыгрываются по сценарию Гитлера?

П.Г.: Я не единственный, кто сравнивает его с Гитлером ­­– но кажется, что это самое верное сравнение, учитывая, что он просто бессмысленно убивает мирных людей, позволяя совершать жестокие военные преступления и зверства.

А.Н.: Об одной из ярких ваших акций, которую вы проводите сейчас – и это в момент, когда мир кричит «кого волнует судьба русской культуры, когда Украина утопает в крови» – вы изобретаете очень популярный магнит со слоганом «Отменяйте Путина, а не Пушкина». Это похоже на попытку буквально грудью прикрыть русский репертуар. Это так?

П.Г.: Я думаю, что очень важно проводить различие между действиями путинского правительства и жертвами его действий в России. Когда мы объявили, что прекращаем сотрудничество Метрополитен-оперы с Анной Нетребко, многие задавались вопросом, почему это коснулось ее, а не других российских артистов. И я сказал, что причина, по которой мы выделяем именно ее ­– это ее тесная связь с Путиным. И, знаете, я был в курсе ее близких отношений с Путиным в течение многих лет, и понимал, что она в безвыходном положении, потому что зашла слишком далеко. Но это было тогда, когда мы еще осуществляли проекты культурного обмена с Россией, и до того, как Путин начал убивать людей в Украине.

При этом я считаю, что совершенно неправильно заставлять российский народ страдать из-за действий российского правительства и попирать одно из величайших искусств всех времен – русское искусство, а также шедевры русской музыки, такие, как оперу «Евгений Онегин» Чайковского, которую мы репетировали как раз во время вторжения.

Поэтому я хочу дать понять всему миру, что Метрополитен-опера будет и впредь чествовать русское искусство и русских артистов. Вот почему я говорю, что мы хотим отменить Путина, а не Пушкина. Потому что Пушкин не виноват в том, что Путин убивает людей. Знаете, мы живем в мире тоталитаризма и экстремизма, как никогда в новейшей истории. И мы не должны этому способствовать. Мы должны развивать человеческое понимание, доброту и добрую волю, а не возлагать на людей ответственность за то, за что они не несут ответственности. Поэтому наказывать Россию, отменяя великие произведения искусства или русских артистов, которые либо аполитичны, либо держат свое мнение при себе – я думаю, это совершенно неправильно.

Cancel Putin, not Pushkin – «Отменяйте Путина, а не Пушкина»

Любопытно, что именно в тот день, когда мы открывали оперу «Евгений Онегин» в Метрополитен-опере, Путин проводил одно из своих постановочных медиа-мероприятий в Москве, где обвинил Запад в отмене российской культуры. Он говорил, что западная культура отменила всё русское искусство, русских артистов. И в тот самый день мы открывали «Евгения Онегина» с Игорем Головатенко, ведущим российским баритоном, и другими русскими артистами в составе.

Очевидно, что мы не отменяли русское искусство. Мне очень жаль, что Путин также собирается причинить страдания художникам и артистам России. Я имею в виду тех, кто не поддерживал его так, как ему хотелось бы. Я думаю, это будет катастрофой для российского искусства и российских артистов, если Гергиев будет руководить сразу всеми российскими оперными театрами, как угрожал сделать Путин.

Валерий Гергиев и Владимир Путин

А.Н.: Кстати, вы позволяете российским артистам своего театра придерживаться их собственных позиций?

П.Г.: Меня не интересует политическая охота на ведьм и мы не спрашиваем никого из российских артистов об их позиции. Мы хотим, чтобы они были свободны. Да, мне задавали этот вопрос: не нарушаем ли мы свободу слова, увольняя Нетребко из Метрополитен оперы? Но тут речь идет не о свободе слова. Речь о защите Метрополитен-оперы от российских зверств. И пусть Анна Нетребко – замечательная артистка, которая была нашей самой большой звездой... Но из-за ее связей с Путиным... мы больше не считаем возможным предоставлять ей сцену. С моральной точки зрения это неправильно. Да и публика бы сама не позволила ей здесь выступить, жители Нью-Йорка бы не потерпели этого.

Владимир Путин и Анна Нетребко

А.Н.: Вы заменили Анну Нетребко украинской артисткой. Это был символический акт для вас или просто совпадение?

П.Г.: Замена Анны Нетребко Людмилой Монастырской в спектаклях – это скорее оказалось из области поэтической справедливости, чем какой-либо другой. Людмила – замечательная певица, которая пела в «Мет» в главных ролях в прошлом. Несмотря на то, что Турандот – это роль, которую она не поет регулярно, я уговорил ее спеть ее, потому что она наше лучшее драматическое сопрано. А то, что она украинка, – это случайный бонус, вишенка на торте. Я не брал ее на работу, потому что она украинка. Я нанял ее, потому что она лучшая певица.

А.Н.: Не могли бы вы рассказать мне о вашем новом шаге под названием «Тур свободы»? Это заявка на что-то действительно потрясающее.

П.Г.: Я очень горжусь этим новым проектом, который на самом деле принадлежит моей жене Кери-Линн Уилсон, которая много работала дирижером в России. Она много раз была приглашенным дирижером Большого театра и свободно говорит по-русски. Когда началось вторжение, ей было, конечно, очевидно, что она не может снова работать в России, пока всё не изменится. А её украинский дирижерский дебют состоялся около 15 лет назад: она дирижировала в Киевском оперном театре и продолжала поддерживать связи с украинскими артистами.

И у нее появилась идея, когда мы смотрели новости о том, как миллионы беженцев из Украины наводняют Польшу. Она сказала: «Послушай, может быть, мы могли бы создать оркестр беженцев?» Я связался со своим другом и коллегой Вальдемаром Дабровски, который возглавляет Польский оперный театр, и он ответил, что это замечательная идея.

Выяснилось, что среди беженцев – много музыкантов, оказавшихся теперь в Польше и других европейских странах, но в основном это пианисты, а не оркестровые музыканты. Поэтому мы решили немного изменить идею о создании оркестра беженцев. Теперь мы назвали его «Украинским Оркестром Свободы». И он будет состоять из исполнителей, которые сейчас находятся внутри Украины – из оркестров и оперных театров Киева и Харькова, Одессы и Львова – а также украинских музыкантов, которые уже находятся на Западе, некоторые из которых уже работают в оркестрах, а некоторые – беженцы. Идею поддержали министр культуры Украины и Министерство культуры Польского правительства. В течение нескольких недель мы все обо всем договорились. Теперь решено, что 75 или 76 музыкантов соберутся в Варшаве 18 июля – и будут репетировать под руководством моей жены в течение десяти дней, чтобы сыграться и стать оркестром.

Моя жена выбрала программу, которая представляет украинское искусство и украинских артистов – в программе участвует ведущий из ныне живущих украинских композиторов Валентин Сильвестров, который сам сейчас оказался беженцем и живет в Берлине. Его симфония номер семь будет открывать эту концертную программу. Оркестр вначале выступит в Варшаве 28 июля, а затем будет быстро перемещаться из города в город: поедут в Мюнхен, на юг Франции, в Оранж, где будет проходить большой фестиваль, в Берлин, Гамбург, Амстердам. А затем, в августе, они приедут в Нью-Йорк, чтобы сыграть два концерта на открытом воздухе. Заключительный концерт пройдет в Центре Кеннеди в Вашингтоне. И я уверен, что Белый дом будет очень рад, что оркестр там выступит. Мы хотим показать, насколько мощным может быть искусство в нашей борьбе за свободу Украины.

А.Н.: Вы демонстрировали такую сильную мощную поддержку Украине в течение этих двух месяцев. Случалось ли вам самому плакать в эти дни?

П.Г.: Я не могу сказать, что я плаксив, но я плачу. Плачу, когда вижу новостные репортажи. А еще, знаете, я плачу от гордости за свою жену, что она будет руководить этим Оркестром Свободы. Думаю, это будет что-то экстраординарное, когда они все соберутся вместе.

Но слез недостаточно, чтобы решить мировые проблемы. В эти дни все плачут. Знаете, недавно нам казалось, что мир так пострадал от COVIDа, а теперь вот наступает нечто гораздо худшее. Само существование человечества сейчас находится под угрозой.

А.Н.: Хотите ли вы лично сказать что-то вашей российской и украинской аудитории?

П.Г.: Для сторонников Путина слов у меня нет. А российской публике я хочу сказать, что мне их очень жаль. Мне жаль, что они под тяжелой пятой монстра. А что касается украинского народа, я приветствую его мужество, его храбрость. Они вдохновили весь мир. Вот почему мы обязаны им всем.

А.Н.: Есть у вас для самого себя вопросы, на которые у вас нет ответа сейчас?

П.Г.: Думаю, самый большой вопрос: как всё это закончится? На этот вопрос у нас нет ответа. Но мы знаем, что если мы не будем продолжать попытки борьбы, у нас не будет шансов. Поэтому мы все должны попробовать. Сдаваться нельзя — это самое худшее из возможного. То, что сейчас происходит в Украине – мужество президента, мужество сражающихся людей – это такой пример для всего мира... И наконец-то Соединенные Штаты говорят, что они хотят ослабить боеспособность России. Это сделала Украина... Украина придает Соединенным Штатам смелость делать такие заявления.

А.Н.: Теперь, когда многие люди в мире чувствуют тяжесть безнадежности – искусство тоже может казаться беспомощным. Чем оно может помочь?

П.Г.: Когда мы снимали фильм о Ростроповиче «Возвращение из изгнания», о его возвращении героем, он рассказал историю о том, какие слова сказал ему однажды Шостакович – который, конечно, всегда жил на тонкой грани и старался, несмотря на свои отношения со Сталиным, оставаться настоящим художником и при этом выжить. Шостакович сказал Ростроповичу ­– «мы должны быть солдатами музыки».

И я всегда принимал это послание близко к сердцу, очень лично. Я бы хотел думать, что я – «солдат музыки», и моя жена — «солдат музыки». И все украинские артисты, входящие в состав этого оркестра, тоже – «солдаты музыки». И мы сражаемся за что-то правильное, на стороне сил добра.

А.Н.: Думаете, это поможет что-то починить?

П.Г.: Я думаю, что в мире всегда должно быть место надежде. И чем больше каждый из нас предпринимает – со стороны искусства ли, бизнеса ли, со всех возможных сторон... если мир объединится – мы сможем попробовать обеспечить защиту, которая, возможно, сохранит свободу Украины, что также поможет сохранить свободным и остальной мир. Поэтому я верю, что есть веская причина для того, что мы делаем, и что это закончится. И все это закончится.