Самый титулованный российский фильм прошлого года приходит к американскому зрителю. Нью-йоркский артхаусный киноцентр Film Forum начал 16 мая двухнедельную демонстрацию психологической драмы «Елена» режиссера Андрея Звягинцева. В эти же дни синематека Бруклинской академии музыки (BAM) проводит ретроспективный показ фильмов Звягинцева, включая его первый фильм «Возвращение», получивший в 2003 году «Золотого льва» на Венецианском кинофестивале, и второй, «Изгнание», принесший на Каннском кинофестивале 2007 года приз за лучшее исполнение мужской роли актеру Константину Лавроненко.
Главные герои «Елены» тяжелобольной пенсионер Владимир (Андрей Смирнов), в прошлом большая «шишка», и его жена Елена (Надежда Маркина), которая исправно выполняет при нем функции медсестры и сиделки, живут в роскошной квартире в центре Москвы. Елена находит отчаянный и преступный способ, чтобы заполучить львиную долю наследства, которое Владимир собирался оставить своей непутевой дочери от первого брака Катерине (Елена Лядова). У Елены свои тайные приоритеты и своя боль – сын-лентяй и его семья, живущие, в отличие от них с Владимиром, в тесной обшарпанной квартирке в «простонародном» пригороде Москвы.
«Елена» показывалась в Канне в прошлом году и получила специальный приз жюри программы «Особый взгляд». Картина, режиссер и занятые в ней актеры отмечены многими наградами как в России, так и на международных киносмотрах. Критики называют ленту Звягинцева удачным опытом фильма нуар и триллера в духе Хичкока, Брессона и Ханеке, чему немало способствует музыка американского композитора Филипа Гласса и операторское мастерство Михаила Кричмана.
Андрей Звягинцев приехал в Нью-Йорк на американскую премьеру фильма. С ним встретился корреспондент «Голоса Америки» Олег Сулькин.
Олег Сулькин: Вы довольны судьбой вашего третьего фильма?
Андрей Звягинцев: У меня две радости. Первая, что фильм не состоялся как англоязычный проект. Он затевался как составная часть группового проекта на тему Апокалипсиса. Действие, согласно замыслу британского продюсера, должно было происходить в англоязычной стране, а герои должны носить имена Хелен и Ричард. Но в какой-то момент я осознал, что история должна происходить непременно в России, что это очень важная для нас тема, важная именно сегодня.
Вторая радость охватила меня в Торонто, в ходе бесед со зрителями после показа «Елены». Одно дело журналисты в Каннах – это очень специфическая аудитория, другое дело – обычные зрители в Торонто. Так вот я ни разу не услышал вопроса: «Значит, это так в России происходит?». Что означает: картину адекватно воспринимают не только российские зрители, но и зарубежные. Значит, ее понимают как историю, характерную и для их уклада, житейских правил и моральных установлений. Я рад, что у картины обнаружился большой потенциал универсальности.
О.С.: В то же время чисто русская предыстория очень важна для понимания фильма. Квартира, борьба за квартиру, интриги вокруг «метров» – популярнейший бродячий сюжет советского времени. Вспомните произведения Булгакова, Трифонова. Сразу же на ум приходит Воланд с его вердиктом: «...квартирный вопрос только испортил их».
А.З.: Я бы заглянул немного раньше. У Чехова эта тема уже звучит в «Трех сестрах». А вообще она формулируется так: пришел Великий Хам.
О.С.: На эту тему существует великолепное стихотворение «Великий Хам» поэта-монархиста Сергея Бехтеева, написанное им в 1917 году. Там такие строки: «Позабудьте навсегда знанья, роскошь и искусства: я вам дам иные чувства, чувства, чуждые стыда».
А.З.: Интересно. Но я бы не сводил проблематику фильма только к нашествию варваров. Очень важно понять, что происходит в душе Елены, какие отношения ее связывают с мужем, с одной стороны, и с ее сыном и семьей сына, с другой. Почему чувство близости к мужу, ответственности перед ним в какой-то момент Елена стряхивает с души столь же легко, как крошки со стола? Почему ею оказались полностью отброшены понятия совести и стыда? Поэтому-то и фильм называется «Елена», а не «Нашествие варваров». Кстати, был у Дэнни Аркана фильм под таким названием.
О.С.: Позволю напомнить вывод, который сделал Иван Карамазов: если Бога нет, все дозволено. Елена ходит в церковь, крестится, ставит свечи, но есть ли Бог в ее душе? Актриса Надежда Маркина виртуозно играет роковое преображение своей героини. Кто-то из американских критиков остроумно назвал ее «располневшей Фрэнсис Макдорманд». Но после осуществления демонического плана она как-то сразу подурнела и как-то окаменела. Как вы с актрисой работали над сложнейшим образом, над поразительным надломом ее характера?
А.З.: Очень трудно облечь в слова процесс творчества. Конечно, мы с ней многое проговаривали. Это же не театр, не читка пьесы, не застольный ее разбор. Просто на съемочной площадке мы репетируем и постепенно движемся к тому, как все должно быть. Это все птичий язык, это не формулируется во внятные задачи, которые можно переписать в тетрадочку. Интуитивное, почти вслепую, совместное движение к цели. Помню, как мы обсуждали [с Надеждой Маркиной] важнейший эпизод, когда после убийства мужа Елена шесть минут ходит по пустой квартире из комнаты в комнату. Это можно было сыграть как драму или как трагедию. Мы же стали искать срединный, промежуточный вариант и подробно это проговаривали. Это был редкий случай, когда актерская задача облекалась в ясные слова. А в остальном: «Надя, здесь много открытости, нужно закрыться», «Здесь ты должна побледнеть как белая стена», ну и тому подобное. Кто-то из французских режиссеров, отвечая на вопрос, как он работает с актерами, изрек: «Я не работаю с актером, я ему плачу деньги». В этой фразе я не вижу цинизма. Но я сам отвечаю на этот вопрос иначе: «Я не работаю с актером, я его выбираю». Да, я долго и мучительно выбираю актера на роль, а дальше он уже сам действует.
О.С.: Напомню: в 2004 году мы с вами беседовали в Нью-Йорке в прямом эфире радиостанции «Народная волна» по поводу вашей первой картины «Возвращение». Тогда после огромного успеха, главной премии в Венеции, восторженных рецензий, вы признались, что сложновато будет преодолеть психологический барьер и сделать второй фильм не хуже первого. Когда вышел ваш второй фильм, «Изгнание», многие посчитали его полуудачей и даже неудачей. Сейчас же, после просмотра «Елены», «Изгнание» воспринимается по-другому. Вообще возникает соблазн протянуть линию от первой картины через вторую к третьей. Везде есть авторитарный отец, везде есть роковая смерть. Как вы относитесь к теориям, объединяющим ваши фильмы в трилогию?
А.З.: Никаких таких концепций у меня не было и нет. И программу на девять лет, с 2003 по 2012, я не вынашивал. Это уж точно не трилогия. Кроме того, я совершенно не согласен с общим мнением, что второй мой шаг, фильм «Изгнание», был ошибкой или недоразумением. Для меня этот фильм очень важен, я считаю, он недооценен, просмотрен и не увиден аудиторией. Возможно, я ошибаюсь. Но я определенно не вижу в нем кризиса второго шага.
О.С.: Но вы же не будете отрицать эволюцию как режиссера, переходящего от метафизической абстракции «Возвращения» к узнаваемой социальной конкретике «Елены»?
А.З.: Не могу вам сказать, что это так. «Елена» снята именно так – подробно, реалистично, узнаваемо, – потому что впрямую касается сегодняшнего дня. Я мог бы ее легко снять вне времени и пространства или перенести в прошлое. Но событийная конкретика – 2011 год, Москва – придает особую остроту этой коллизии. Теперь я вам напомню другой кусок «Карамазовых», там, где Иван беседует с чертом, и тот ему говорит, что отдал бы все, только чтобы воплотиться в душу семипудовой купчихи и Богу свечки ставить. То есть обыденный человек, мещанин, серый, незаметный – это и есть то место, где ютится зло. Эта идея меня очень грела. Вы понимаете, семипудовая Макдорманд, церковь, куда ходит Елена, свечки – все великолепно сомкнулось. Главное – то, что человек делает в жизни, а не то, что он свечки ставит.
Главные герои «Елены» тяжелобольной пенсионер Владимир (Андрей Смирнов), в прошлом большая «шишка», и его жена Елена (Надежда Маркина), которая исправно выполняет при нем функции медсестры и сиделки, живут в роскошной квартире в центре Москвы. Елена находит отчаянный и преступный способ, чтобы заполучить львиную долю наследства, которое Владимир собирался оставить своей непутевой дочери от первого брака Катерине (Елена Лядова). У Елены свои тайные приоритеты и своя боль – сын-лентяй и его семья, живущие, в отличие от них с Владимиром, в тесной обшарпанной квартирке в «простонародном» пригороде Москвы.
«Елена» показывалась в Канне в прошлом году и получила специальный приз жюри программы «Особый взгляд». Картина, режиссер и занятые в ней актеры отмечены многими наградами как в России, так и на международных киносмотрах. Критики называют ленту Звягинцева удачным опытом фильма нуар и триллера в духе Хичкока, Брессона и Ханеке, чему немало способствует музыка американского композитора Филипа Гласса и операторское мастерство Михаила Кричмана.
Андрей Звягинцев приехал в Нью-Йорк на американскую премьеру фильма. С ним встретился корреспондент «Голоса Америки» Олег Сулькин.
Олег Сулькин: Вы довольны судьбой вашего третьего фильма?
Андрей Звягинцев: У меня две радости. Первая, что фильм не состоялся как англоязычный проект. Он затевался как составная часть группового проекта на тему Апокалипсиса. Действие, согласно замыслу британского продюсера, должно было происходить в англоязычной стране, а герои должны носить имена Хелен и Ричард. Но в какой-то момент я осознал, что история должна происходить непременно в России, что это очень важная для нас тема, важная именно сегодня.
Вторая радость охватила меня в Торонто, в ходе бесед со зрителями после показа «Елены». Одно дело журналисты в Каннах – это очень специфическая аудитория, другое дело – обычные зрители в Торонто. Так вот я ни разу не услышал вопроса: «Значит, это так в России происходит?». Что означает: картину адекватно воспринимают не только российские зрители, но и зарубежные. Значит, ее понимают как историю, характерную и для их уклада, житейских правил и моральных установлений. Я рад, что у картины обнаружился большой потенциал универсальности.
О.С.: В то же время чисто русская предыстория очень важна для понимания фильма. Квартира, борьба за квартиру, интриги вокруг «метров» – популярнейший бродячий сюжет советского времени. Вспомните произведения Булгакова, Трифонова. Сразу же на ум приходит Воланд с его вердиктом: «...квартирный вопрос только испортил их».
А.З.: Я бы заглянул немного раньше. У Чехова эта тема уже звучит в «Трех сестрах». А вообще она формулируется так: пришел Великий Хам.
О.С.: На эту тему существует великолепное стихотворение «Великий Хам» поэта-монархиста Сергея Бехтеева, написанное им в 1917 году. Там такие строки: «Позабудьте навсегда знанья, роскошь и искусства: я вам дам иные чувства, чувства, чуждые стыда».
А.З.: Интересно. Но я бы не сводил проблематику фильма только к нашествию варваров. Очень важно понять, что происходит в душе Елены, какие отношения ее связывают с мужем, с одной стороны, и с ее сыном и семьей сына, с другой. Почему чувство близости к мужу, ответственности перед ним в какой-то момент Елена стряхивает с души столь же легко, как крошки со стола? Почему ею оказались полностью отброшены понятия совести и стыда? Поэтому-то и фильм называется «Елена», а не «Нашествие варваров». Кстати, был у Дэнни Аркана фильм под таким названием.
О.С.: Позволю напомнить вывод, который сделал Иван Карамазов: если Бога нет, все дозволено. Елена ходит в церковь, крестится, ставит свечи, но есть ли Бог в ее душе? Актриса Надежда Маркина виртуозно играет роковое преображение своей героини. Кто-то из американских критиков остроумно назвал ее «располневшей Фрэнсис Макдорманд». Но после осуществления демонического плана она как-то сразу подурнела и как-то окаменела. Как вы с актрисой работали над сложнейшим образом, над поразительным надломом ее характера?
А.З.: Очень трудно облечь в слова процесс творчества. Конечно, мы с ней многое проговаривали. Это же не театр, не читка пьесы, не застольный ее разбор. Просто на съемочной площадке мы репетируем и постепенно движемся к тому, как все должно быть. Это все птичий язык, это не формулируется во внятные задачи, которые можно переписать в тетрадочку. Интуитивное, почти вслепую, совместное движение к цели. Помню, как мы обсуждали [с Надеждой Маркиной] важнейший эпизод, когда после убийства мужа Елена шесть минут ходит по пустой квартире из комнаты в комнату. Это можно было сыграть как драму или как трагедию. Мы же стали искать срединный, промежуточный вариант и подробно это проговаривали. Это был редкий случай, когда актерская задача облекалась в ясные слова. А в остальном: «Надя, здесь много открытости, нужно закрыться», «Здесь ты должна побледнеть как белая стена», ну и тому подобное. Кто-то из французских режиссеров, отвечая на вопрос, как он работает с актерами, изрек: «Я не работаю с актером, я ему плачу деньги». В этой фразе я не вижу цинизма. Но я сам отвечаю на этот вопрос иначе: «Я не работаю с актером, я его выбираю». Да, я долго и мучительно выбираю актера на роль, а дальше он уже сам действует.
О.С.: Напомню: в 2004 году мы с вами беседовали в Нью-Йорке в прямом эфире радиостанции «Народная волна» по поводу вашей первой картины «Возвращение». Тогда после огромного успеха, главной премии в Венеции, восторженных рецензий, вы признались, что сложновато будет преодолеть психологический барьер и сделать второй фильм не хуже первого. Когда вышел ваш второй фильм, «Изгнание», многие посчитали его полуудачей и даже неудачей. Сейчас же, после просмотра «Елены», «Изгнание» воспринимается по-другому. Вообще возникает соблазн протянуть линию от первой картины через вторую к третьей. Везде есть авторитарный отец, везде есть роковая смерть. Как вы относитесь к теориям, объединяющим ваши фильмы в трилогию?
А.З.: Никаких таких концепций у меня не было и нет. И программу на девять лет, с 2003 по 2012, я не вынашивал. Это уж точно не трилогия. Кроме того, я совершенно не согласен с общим мнением, что второй мой шаг, фильм «Изгнание», был ошибкой или недоразумением. Для меня этот фильм очень важен, я считаю, он недооценен, просмотрен и не увиден аудиторией. Возможно, я ошибаюсь. Но я определенно не вижу в нем кризиса второго шага.
О.С.: Но вы же не будете отрицать эволюцию как режиссера, переходящего от метафизической абстракции «Возвращения» к узнаваемой социальной конкретике «Елены»?
А.З.: Не могу вам сказать, что это так. «Елена» снята именно так – подробно, реалистично, узнаваемо, – потому что впрямую касается сегодняшнего дня. Я мог бы ее легко снять вне времени и пространства или перенести в прошлое. Но событийная конкретика – 2011 год, Москва – придает особую остроту этой коллизии. Теперь я вам напомню другой кусок «Карамазовых», там, где Иван беседует с чертом, и тот ему говорит, что отдал бы все, только чтобы воплотиться в душу семипудовой купчихи и Богу свечки ставить. То есть обыденный человек, мещанин, серый, незаметный – это и есть то место, где ютится зло. Эта идея меня очень грела. Вы понимаете, семипудовая Макдорманд, церковь, куда ходит Елена, свечки – все великолепно сомкнулось. Главное – то, что человек делает в жизни, а не то, что он свечки ставит.
