Новый российский фильм «14+» был показан на завершившемся в минувший уикенд Берлинском кинофестивале в детско-юношеской программе с почти таким же названием – «Поколение: 14плюс» (Generation: 14Plus). Это история современных Ромео и Джульетты, живущих на окраине Москвы, а цифра в названии – возраст юных влюбленных. Режиссер фильма Андрей Зайцев признался, что главным сюрпризом для него стала восторженная реакция примерно шестисот зрителей, пришедших на мировую премьеру.
С Андреем Зайцевым в Берлине встретился корреспондент Русской службы «Голоса Америки».
Олег Сулькин: Вас удивила реакция публики?
Андрей Зайцев: Удивление – не то слово. Просто шок! Люди как начали смеяться и аплодировать на первых минутах показа, так до конца и продолжали. Я был счастлив! И, наверное, у меня было такое же выражение лица, как у Деточкина в «Берегись автомобиля», когда после премьеры его везут в машине, а он блаженно улыбается. Наши герои-дебютанты Глеб Калюжный и Ульяна Васькович, исполнители двух главных ролей, тоже приехали в Берлин, пожимали руки зрителям, раздавали автографы. К ним стояла длинная очередь. Невероятно!
О.С.: Первая любовь – один из вечных сюжетов мировой культуры. Возникло желание сказать что-то свое, что-то новое?
А.З.: Если думать о том, что сделано до тебя, то тогда вообще ничего снимать не надо. Мне достаточно Дзиги Вертова и его монтажа «Шестой части мира», чтобы убедиться, что лучше никто ничего не сделал. На пленке он смог сделать то, что я не могу сделать на компьютерной системе, а я по первой профессии режиссер-монтажер. Возвращаясь к вашему вопросу – у каждого поколения должна быть своя история любви.
О.С.: Что-то вас к этой теме подтолкнуло?
А.З.: Я увидел «Шведскую историю любви» Роя Андерссона и понял, что хочу рассказать про свои переживания этого возраста. Я вырос в спальном районе Москвы. Мы также целовались в подъезде. Все очень похоже. Только тогда, в начале 90-х, не было социальных сетей, компьютеров и мобильных телефонов.
О.С.: Юным влюбленным Леше и Вике нельзя не сопереживать, такие они трогательные и искренние. Но и смех трудно сдержать. Комизм в сценарии был заложен или рождался на съемочной площадке?
А.З.: В сценарии. Я люблю своих героев, они очень наивные, нередко смешные и нелепые. Мама Леши в финале плачет, а в зале публика смеется. Но это смех добрый, сострадательный. Сделай я все чуть жестче, суровей, и наше кино превратилось бы в социальную драму о трудном взрослении тинейджеров.
О.С.: Интересна музыкальная дорожка, охват большой – от Челентано и Цоя до новейших хитов. Саундтрэк отражает ваши вкусы или вкусы ваших героев?
А.З.: Сначала мы собирались использовать только песни Челентано. Но потом я понял, что это ошибка, это было бы про нас, ностальгически вспоминающих свою юность. Современные тинейджеры поголовно сидят в «ВКонтакте», «лайкают» там песни, и у них составляется огромный персональный плей-лист. Ребята, занятые в фильме, стали мне тоннами приносить музыку, которая им нравится. Полная эклектика – от классики до рэпа. Те вещи, которые меня цепляли, я сразу же отмечал. Плюс те песни, которые мне нравились в свое время, плюс Челентано на начало фильма.
О.С.: Где вы нашли этих ребят?
А.З.: В том же «ВКонтакте». Они все там, если ты не там, если у тебя нет аккаунта, то тебя просто не существует для сверстников. Там общение, музыка... Для кастинга очень удобно: там все профили открыты. Набираешь: город Москва, школа номер такая-то, возраст 14-15 лет. Высвечиваются все, дальше ты просто смотришь профили и фотографии. Очень удобно. Так я нашел Глеба Калюжного, сыгравшего Лешу. Так мы нашли всех остальных, кроме Вики – Ульяна Васькович учится в школе с театральным уклоном, мне ее посоветовали посмотреть знакомые.
О.С.: Что вы думаете о новом поколении?
А.З.: Когда я смотрю на этих ребят, таких чистых, искренних и настоящих, я очень боюсь, что же будет с ними дальше, года через четыре. На какую войну они попадут? В них можно вложить все что угодно. Чистота и наивность быстро уходят, превращаясь и в пороки, и в комплексы.
О.С.: Вы предлагаете лайт-версию жизни, чем ваш фильм кардинально отличается от процентов 90 российских фильмов о молодежи. Почему вас привлекает утешительное кино?
А.З.: Вокруг очень много раздражения и ненависти, и с каждым днем их в российском обществе становится все больше. На физическом уровне это ощущаешь. Я не хочу об этом снимать – и так тяжело... В жизни бывает так, а бывает и по-другому. Возраст наших героев нежный, трепетный. Посмотрела на тебя твоя девушка, просто пришла в школу, и день твой сложился, и ты счастлив. Так остро все ощущаешь только в подростковом возрасте. Мои герои беззащитны перед своими чувствами, и очень хотелось об этом напомнить.
О.С.: Вы уверены, что кино способно быть терапевтом?
А.З.: Уверен. Есть фильмы, которые я готов пересматривать миллион раз – «Листопад» Иоселиани, «Пять вечеров» и «Неоконченную пьесу» Михалкова, «Не горюй!» и «Осенний марафон» Данелия, «400 ударов» Трюффо. Мне ужасно нравится думать, что этот мальчик из «Листопада» где-то есть. Мне важно знать, что есть мир, где Гурченко сидит на кровати, гладит Любшину голову и говорит «Лишь бы не было войны», а в это время Ван Клиберн играет в телевизоре. Я люблю пересматривать «Войну и мир» Бондарчука, бал Наташи Ростовой, который мы и в наш фильм вставили. В финале «Ночей Кабирии», когда все плохо у этой женщины, она идет и улыбается. Надежда, что все будет хорошо, должна оставаться. Но такого доброго гуманистического кино очень мало сейчас.
О.С.: Давайте уточним – его мало в России. Уже очень давно Голливуд стал огромной всемирной фабрикой, которая взяла на вооружение то, о чем вы говорите, – доброту, сострадание и утешение. Реально ли, чтобы такое кино вновь стали снимать в России?
А.З.: Не знаю, не знаю... Сценарий нашего фильма был написан в 2009 году, а фильм снят в 2013-м. Сейчас атмосфера в обществе совсем другая, это связано с войной, санкциями и всем прочим. Я не уверен, что смог бы написать такой светлый сценарий сейчас. Очень много агрессии в обществе, которая заметна во всем, открываешь ли ты Фейсбук или просто выходишь на улицу. Накал страстей неизмеримо вырос буквально за один последний год. Не знаю, что буду делать дальше. Происходит какая-то внутренняя коррекция. Я не могу делать то, что мне кажется фальшивым, неуместным.
