МОСКВА. В последнюю неделю августа в российской столице прошло сразу несколько мероприятий, посвященных 45-летию выхода на Красную площадь диссидентов, протестовавших против вторжения стран Варшавского договора в Чехословакию. Одним из таких событий стал благотворительный вечер, на котором выступили известные актеры, поэты и музыканты. В ходе вечера был показан документальный фильм «5 минут свободы», связывающий события 1968 года в Москве и нынешнее российское протестное движение. Средства, собранные на вечере, были переданы нынешним российским политзаключенным.
Двое известных участников этого мероприятия – актер Сергей Юрский и музыкант Андрей Макаревич – поделились с Русской службой Голоса Америки своими мыслями о той демонстрации и нынешнем российском времени.
Сергей Юрский: «Проблема не решается за 45 лет»
Данила Гальперович: В 1968 году тех, кто вышел на Красную площадь с протестом против вторжения в Чехословакию, сразу же арестовали и жестоко наказали. В 2013 году, через 45 лет, такого наказания не было, но тех, кто вышел вспомнить демонстрацию 1968-го на Красную площадь, тоже задержали. В чем тут дело, почему изменения столь невелики?
Сергей Юрский: Я думаю, что проблема не решается нами. Проблема решается какими-то гигантскими силами, возможно, небесными или звездными, и временами не в тридцать или сорок пять лет, а гораздо большими. Потому что страхов, я думаю, стало больше, чем было тогда. Многие тогда вовсе не боялись того, чего сейчас боятся, в новых обстоятельствах. Во всем мире, например, теперь потеря работы, потеря статуса, в котором ты живешь, стала чумой, которая ходит рядом. Страхов больше.
С другой стороны, в чем-то смелости стало больше. Вот это «явление семерых» (речь идет об участниках демонстрации 1968 года на Красной площади – Д.Г.), о котором мы в эти дни вспоминаем – тогда это было, конечно, дело невероятное, и я полагаю, что для многих – судей, тех, кто их арестовывал, бил по головам, – они действительно, не из подхалимажа к власти, а действительно, для этой толпы они были сумасшедшими. Ибо то, что они сделали, это был такой акт преодоления, что от которого – либо отшатнуться, либо восхититься, скорее всего, про себя, реже вслух, либо – вязать!
Д.Г.: Какими вам представляются те люди, в честь которых вы выступали? И другие, зрители – кто это?
С.Ю.: На вечере в память этой демонстрации, на котором я выступал, я пытался вглядеться в лица людей в зале, насколько они видны со сцены – что есть за этими лицами, нужно ли их к чему–то там призывать. И – нет, не надо этих людей призывать, не надо их объединять призывами типа «давайте все как один». Для тех, кто собрался, как и для самих героев, вот, для Файнберга, например (Виктор Файнберг – один из участников демонстрации 1968 года, интервью с ним было показано в фильме «5 минут свободы» – Д.Г.) это все естественно, и такое поведение не нуждается в пропаганде, это часть их индивидуальности.
Все, что мы в эти дни отмечаем, связано с одним – наличием личности. Что может отдельная личность? Кто–то скажет – ничего: «Ну, и что вы получили? Тюрьму, психушку и забвение подавляющим большинством ваших сограждан?». Но и – славу, память.
Человек имеет колоссальный запас сил, о которых не знает. И когда он их проявляет, то это вызывает чувство уважения к человеческому созданию вообще.
Д.Г.: В нынешней России, по–вашему, поступок вышедших на площадь в 1968 году воспринимается большим, нежели тогда, количеством людей, как пример для подражания, или соотношение симпатий и антипатий примерно такое же, как тогда?
С.Ю.: Не знаю. Это как сравнивать цены на картошку тогда и теперь. Мне кажется, что людей теперь в принципе гораздо больше, и если говорить про как бы плотность раствора в обществе, что ли, то раствор стал пожиже. И знание, в частности, об этой демонстрации теперь достается легче, но и забывается легче – тогда «Хроника текущих событий», из которой можно было о таких вещах узнать, была опасной драгоценностью, а сейчас, с одной стороны, нажми кнопку – получишь все сведения, а с другой стороны, в памяти может ничего и не остаться.
Андрей Макаревич: «Дворовые законы в масштабах огромной страны не работают»
Данила Гальперович: Вы что–то понимали в событиях 1968 года, ведь тогда вы были подростком? И как, по–вашему, эти события воспринимают люди теперь – и вторжение, и демонстрацию?
Андрей Макаревич: Я тогда заканчивал восьмой класс, и мы были с родителями на юге, в Гурзуфе. Я просто помню, как совершенно окаменел от новости о том, что вошли в Чехословакию. В политике мы уже что–то соображали – моим лучшим другом был Женя Прохоров, теперь уже покойный, мы сидели с ним за одной партой, а его мать работала в ООН, и у него была дипломатическая, но достаточно свободомыслящая семья. Ну, да, мы уже что–то знали о происходящем.
Судя потому, что на вечере в память этих событий, на котором я выступал, зал был битком, люди стояли по стенам, и было очень много молодых, я думаю, для них это очень важная часть нашей истории. Возможно, и вдохновляющая на то, чтобы быть честными и бесстрашными.
Д.Г.: Как вы думаете, почему через 20 с лишним лет после конца СССР в России есть люди, которых, по мнению очень многих правозащитных организаций, можно считать политзаключенными? Или спрошу по–другому: откуда в России через эти 20 с лишним лет берутся судьи и полицейские, тоже довольно молодые люди, которые, как считает значительная часть россиян, действуют по той же модели, что и судьи с милиционерами 1968 года?
А.М.: Дело в том, что наша власть разрушает мораль. Вот, знаете, есть выражение «двойная мораль», а я считаю, что не бывает двойной морали, как не бывает осетрины второй свежести. Есть просто мораль или ее отсутствие. А дворовый пацанский закон «своим все, а с остальными по понятиям» – он хорошо действует во дворе, в масштабах такого огромного государства он не работает.
К сожалению, я готов констатировать, что больше половины населения нашей страны это положение устраивает, по нескольким причинам: одним окончательно задурили голову телевизором, и они вообще ни о чем думать не хотят, вторые еще что–то помнят и живут по принципу «не было бы хуже», третьи даже приспособились и извлекают выгоду из этой ситуации.
А это не так сложно, кстати: пристроиться и делать вид, что все в порядке, остатки совести позволяют – вперед! Я не думаю, что такое положение сохранится, что все это победит. На эту часть населения я гляжу с печалью.
Двое известных участников этого мероприятия – актер Сергей Юрский и музыкант Андрей Макаревич – поделились с Русской службой Голоса Америки своими мыслями о той демонстрации и нынешнем российском времени.
Сергей Юрский: «Проблема не решается за 45 лет»
Данила Гальперович: В 1968 году тех, кто вышел на Красную площадь с протестом против вторжения в Чехословакию, сразу же арестовали и жестоко наказали. В 2013 году, через 45 лет, такого наказания не было, но тех, кто вышел вспомнить демонстрацию 1968-го на Красную площадь, тоже задержали. В чем тут дело, почему изменения столь невелики?
Сергей Юрский: Я думаю, что проблема не решается нами. Проблема решается какими-то гигантскими силами, возможно, небесными или звездными, и временами не в тридцать или сорок пять лет, а гораздо большими. Потому что страхов, я думаю, стало больше, чем было тогда. Многие тогда вовсе не боялись того, чего сейчас боятся, в новых обстоятельствах. Во всем мире, например, теперь потеря работы, потеря статуса, в котором ты живешь, стала чумой, которая ходит рядом. Страхов больше.
С другой стороны, в чем-то смелости стало больше. Вот это «явление семерых» (речь идет об участниках демонстрации 1968 года на Красной площади – Д.Г.), о котором мы в эти дни вспоминаем – тогда это было, конечно, дело невероятное, и я полагаю, что для многих – судей, тех, кто их арестовывал, бил по головам, – они действительно, не из подхалимажа к власти, а действительно, для этой толпы они были сумасшедшими. Ибо то, что они сделали, это был такой акт преодоления, что от которого – либо отшатнуться, либо восхититься, скорее всего, про себя, реже вслух, либо – вязать!
Д.Г.: Какими вам представляются те люди, в честь которых вы выступали? И другие, зрители – кто это?
С.Ю.: На вечере в память этой демонстрации, на котором я выступал, я пытался вглядеться в лица людей в зале, насколько они видны со сцены – что есть за этими лицами, нужно ли их к чему–то там призывать. И – нет, не надо этих людей призывать, не надо их объединять призывами типа «давайте все как один». Для тех, кто собрался, как и для самих героев, вот, для Файнберга, например (Виктор Файнберг – один из участников демонстрации 1968 года, интервью с ним было показано в фильме «5 минут свободы» – Д.Г.) это все естественно, и такое поведение не нуждается в пропаганде, это часть их индивидуальности.
Все, что мы в эти дни отмечаем, связано с одним – наличием личности. Что может отдельная личность? Кто–то скажет – ничего: «Ну, и что вы получили? Тюрьму, психушку и забвение подавляющим большинством ваших сограждан?». Но и – славу, память.
Человек имеет колоссальный запас сил, о которых не знает. И когда он их проявляет, то это вызывает чувство уважения к человеческому созданию вообще.
Д.Г.: В нынешней России, по–вашему, поступок вышедших на площадь в 1968 году воспринимается большим, нежели тогда, количеством людей, как пример для подражания, или соотношение симпатий и антипатий примерно такое же, как тогда?
С.Ю.: Не знаю. Это как сравнивать цены на картошку тогда и теперь. Мне кажется, что людей теперь в принципе гораздо больше, и если говорить про как бы плотность раствора в обществе, что ли, то раствор стал пожиже. И знание, в частности, об этой демонстрации теперь достается легче, но и забывается легче – тогда «Хроника текущих событий», из которой можно было о таких вещах узнать, была опасной драгоценностью, а сейчас, с одной стороны, нажми кнопку – получишь все сведения, а с другой стороны, в памяти может ничего и не остаться.
Андрей Макаревич: «Дворовые законы в масштабах огромной страны не работают»
Данила Гальперович: Вы что–то понимали в событиях 1968 года, ведь тогда вы были подростком? И как, по–вашему, эти события воспринимают люди теперь – и вторжение, и демонстрацию?
Андрей Макаревич: Я тогда заканчивал восьмой класс, и мы были с родителями на юге, в Гурзуфе. Я просто помню, как совершенно окаменел от новости о том, что вошли в Чехословакию. В политике мы уже что–то соображали – моим лучшим другом был Женя Прохоров, теперь уже покойный, мы сидели с ним за одной партой, а его мать работала в ООН, и у него была дипломатическая, но достаточно свободомыслящая семья. Ну, да, мы уже что–то знали о происходящем.
Судя потому, что на вечере в память этих событий, на котором я выступал, зал был битком, люди стояли по стенам, и было очень много молодых, я думаю, для них это очень важная часть нашей истории. Возможно, и вдохновляющая на то, чтобы быть честными и бесстрашными.
Д.Г.: Как вы думаете, почему через 20 с лишним лет после конца СССР в России есть люди, которых, по мнению очень многих правозащитных организаций, можно считать политзаключенными? Или спрошу по–другому: откуда в России через эти 20 с лишним лет берутся судьи и полицейские, тоже довольно молодые люди, которые, как считает значительная часть россиян, действуют по той же модели, что и судьи с милиционерами 1968 года?
А.М.: Дело в том, что наша власть разрушает мораль. Вот, знаете, есть выражение «двойная мораль», а я считаю, что не бывает двойной морали, как не бывает осетрины второй свежести. Есть просто мораль или ее отсутствие. А дворовый пацанский закон «своим все, а с остальными по понятиям» – он хорошо действует во дворе, в масштабах такого огромного государства он не работает.
К сожалению, я готов констатировать, что больше половины населения нашей страны это положение устраивает, по нескольким причинам: одним окончательно задурили голову телевизором, и они вообще ни о чем думать не хотят, вторые еще что–то помнят и живут по принципу «не было бы хуже», третьи даже приспособились и извлекают выгоду из этой ситуации.
А это не так сложно, кстати: пристроиться и делать вид, что все в порядке, остатки совести позволяют – вперед! Я не думаю, что такое положение сохранится, что все это победит. На эту часть населения я гляжу с печалью.
