Фактчекер Евгений Федченко, StopFake: «Мы должны опровергать каждый фейк»

Во Всемирный день свободы печати сооснователь украинского проекта StopFake Евгений Федченко рассказывает о том, как полномасштабная война России против Украины усложнила работу с информацией и почему нужно опровергать каждый фейк.

Ксения Туркова: Ваш проект StopFake был основан уже почти десять лет назад, в 2014 году, то есть, во время аннексии Крыма и гибридной войны на Донбассе. Чем российские фейки времен «распятого мальчика» отличаются от фейков времен полномасштабной войны?

Евгений Федченко: Основное отличие в том, что тогда все только начиналось, мы наблюдали процесс закладки каких-то основных нарративов, которые Россия продвигает до сих пор для оправдания агрессии. Эти нарративы выстраивались все эти годы. Конечно, таких историй, как с распятым мальчиком, уже нет. Они носят более тривиальный характер и становятся неотъемлемой частью нарративов, выстраиваемых Россией. А месседжи остаются теми же самыми, тут отличий никаких нет: о том, что Украины не существует, Украина – это ненастоящее государство, Украина пытается использовать оружие массового уничтожения, какие-то исторические фейки и так далее. При этом мы имеем дело с фейками, которые конструируются более сложным способом. Соответственно, их порой гораздо труднее опровергать, чем те, которые были в 2014 году.

К.Т.: А почему гораздо труднее?

Е.Ф.: Потому что они стали более сложными. Они не такие уж очевидные. Очень часто фейки включают в себя и правдивую информацию, и туда как бы подмешивается неправда, которую нужно донести до аудитории и закрепить в ее восприятии. Часто фейки повторяют друг друга, поэтому многим людям кажется, что уже даже нет смысла их опровергать – это вроде как очевидные вещи, о которых все знают. Но на самом деле это не так. Мой опыт говорит как раз об обратном: мы не должны останавливаться, мы должны объяснять каждый фейк, даже если он уже повторяет сам себя, потому что в любом случае остаются люди, для которых это является чем-то новым. Они никогда этого не слышали и, соответственно, принимают эту информацию за чистую монету. Мы до сих пор видим, что фейки, которые мы опровергали еще в 2014 году, до сих пор успешно используются всеми – начиная от российского руководства, которое пускает их в ход для принятия политических решений, до каких-то иностранных лидеров и журналистов, которые временами повторяют те же тезисы.

К.Т.: То есть, на ваш взгляд, надо опровергать даже такие абсолютно безумные фейки, как о Буче, что там просто разложили манекены?

Е.Ф.: Абсолютно. Особенно те, которые касаются военных преступлений. Ведь что пытается сделать пропаганда? Она пытается размыть эту тему с помощью вбрасывания множества каких-то абсолютно несусветных версий, которые должны противоречить друг другу. Фактически это повторение той же тактики, которая использовалась, например, для оправдания российской роли в сбитии самолета МН17, или когда речь шла об отравлении Скрипалей. То есть подход тот же: нужно вбрасывать как можно больше разных версий, размывать правду и закладывать сомнения. Украинцам такое уже трудно продать, но есть аудитории, которые от этого далеки и географически, и политически. И у них действительно это может заложить какие-то сомнения, особенно в такой интерпретации, что правда, мол, «находится где-то посередине». Мол, одна сторона пытается свою пропаганду продвигать, но и другая сторона делает то же самое, так что «давайте искать эту правду где-то посередине». Это выстраивание релятивизма, игнорирование каких-то очевидных фактов.

Кроме того, у нас был очень интересный кейс с так называемым французским блогером, который довольно долгое время «гастролировал» по разным французским медиа и рассказывал, что он сам якобы был в Буче и видел все собственными глазами, имеет тонны фотографий, видео, которые это подтверждают. И ни одна французская медиаорганизация, которая приглашала его в эфир, не поставила под сомнение его слова. И пока мы не начали развенчивать это все вместе с французскими фактчекерами, это считалось абсолютно нормальным и приемлемым. Поэтому, если уж в эту ловушку попадают даже опытные медиаорганизации первого эшелона, то что говорить о рядовых людях, которые не имеют ни времени, ни опыта фактчекинга.

Так что да, я убежден, что эти вещи нужно делать. Надо объяснять, что здесь не может быть нескольких версий, не может быть нескольких правд. Есть правда, и есть неправда, и между ними нет ничего. Я приведу еще один пример, который показывает, как история доводится до абсурда. В один момент в «Твиттере», например, активно начали обсуждать, а действительно ли в Украине идет война. Мол, мы же не видели никаких медиассылок, не видели никаких трансляций. И подхватило эту тему очень большое количество людей. И даже появились какие-то хэштеги вроде того, что войны никакой нет. То есть при том, что эта война является наиболее медиатизированной, с наибольшим количеством международных журналистов, которые и видели военные преступления в Буче, и были в моргах, и были на эксгумациях, и все это видели собственными глазами, – при этом появляются люди, которые говорят, что войны никогда, возможно, и не было. И это серьезно подхватывается, обсуждается…

К.Т.: Какие основные нарративы Россия сейчас продвигает на Западе?

Е.Ф.: Здесь есть два интересных момента. Первый – это то, что сама Россия очень заинтересована в том, чтобы расставлять акценты в этом разговоре. С моей точки зрения, чем больше она теряет в военном плане, тем больше она обращается к так называемым «некинетическим инструментам» ведения войны, в том числе информационной войны, и пытается изменить общественное мнение в пользу того, что, мол, нужно Украине подумать о переговорах, о мире.

Второй момент заключается в том, что это делает не только Россия – это делает довольно много экспертов, например из академических кругов, которые никак не связаны, формально по крайней мере, с российской системой дезинформации. Они продвигают те же самые тезисы, что рано или поздно войну придется заканчивать, а Украина якобы не желает этого делать, но делать это придется, потому что, мол, «надо подумать о том, что Россия не может проиграть, нельзя этого допустить, потому что она too big to fail» (слишком большая, чтобы проиграть). Это не что иное, как закладка определенных сомнений и перекладывание ответственности на Украину: мол, вот все мирные инициативы разбиваются о нежелание Украины их принимать. Это такой важный нарратив, и также Россия достаточно активно работает в отдельных странах и отдельных регионах, чтобы использовать особенности местного политического процесса для того, чтобы уменьшать желание поддерживать Украину, дискредитировать саму эту идею, рассказывая, что это страна с коррупцией, где помощь якобы используется неэффективно и исчезает на черных рынках. Кроме того, как объясняет российская пропаганда, та помощь, которая предоставляется Украине, неадекватна – военная техника очень плохая, неэффективная, она ничего якобы не меняет на поле боя. Ну и в итоге это все подводится к некоему гранд-нарративу, который сейчас звучит со всех сторон: о том, что это, собственно, не война России и Украины, а это такая прокси-война, которую Соединенные Штаты, НАТО и Запад ведут против России руками Украины. Эта идея звучит все громче и громче, особенно в странах так называемого Глобального Юга.

К.Т.: Наверное, один из главных нарративов сейчас — это то, что мир как бы устал от войны.

Е.Ф.: Абсолютно верно! Эта идея об усталости активно усиливается как самой российской системой дезинформации, так и многими в экспертных, академических кругах. И опять же, это делается для того, чтобы увеличить давление на саму Украину, продемонстрировав невозможность бесконечной поддержки со стороны Запада. Также постоянно мы видим какие-то элементы дезинформации, направленные на те страны, которые поддерживают Украину: мол, тратятся средства налогоплательщиков из этих стран, это ухудшает уровень их жизни.

Мы, например, видели информацию о том, что только 20% помощи, которую Соединенные Штаты предоставляют, оказывается в Украине – остальное якобы вообще неизвестно куда девается. Также была информация о том, что те страны, которые предоставляют Украине помощь, имеют огромные экономические проблемы. Мы видели сообщения о том, что, например, страны Европейского Союза не смогут перезимовать, потому что они все замерзнут без российских энергоносителей. А теперь то же самое Россия повторяет о лете: мол, многие страны не смогут лето прожить без дешевой электроэнергии. И опять же, это все подводится к тому, что виновата в этом Украина – начиная от кризиса с продуктами в разных частях мира, до энергетического кризиса и потребительского.

К.Т.: Кстати, о Западе и о Соединенных Штатах. Я знаю, что ваш ресурс именно во время войны включили в архивы Библиотеки Конгресса США, как «один из уникальных исторических источников, который подробно демонстрирует эволюцию и угрозы российской пропаганды и дезинформации». Почему это важно?

Е.Ф.: На самом деле то, что мы делаем, мы рассматриваем не только с точки зрения важности текущего момента. Это важно также и с исторической точки зрения. Фактически, мы собрали огромный архив дезинформации, ценность которого, собственно, будет только расти, потому что мы сможем потом смотреть ретроспективно на то, как дезинформация эволюционировала, как она была привязана к событиям в политической и дипломатической жизни, как она коррелировалась с военными действиями.

Это важно и с точки зрения справедливости. С украинской точки зрения, те, кто создавал эту дезинформацию, несут такую же ответственность за военные преступления, как, собственно, и военные, которые их совершали. Поэтому все они должны понести юридическую ответственность, как это было во время Международного трибунала по Руанде, например. И те истории, которые собраны на нашем сайте – это свидетельство против этих людей, против целых медиаорганизаций, которые конструировали эту абсолютно ложную реальность, выдавая Украину за какое-то нацистское государство, которое нужно завоевывать и «денацифицировать».

К.Т.: Чем опыт проекта StopFake может быть полезен для США? Сотрудничаете ли вы с американскими коллегами?

Е.Ф.: Да, мы очень активно работаем с фактчекерскими организациями в рамках организации, сети, которая называется IFCN (International Fact-Checking Network). Это международная организация фактчекеров, которая базируется в Институте медиаисследований Пойнтера в США. Также StopFake является фактчекером для социальной платформы Meta. И это тоже очень важно, потому что мы помогаем выявлять фейки и уменьшать оборот фейковых новостей в социальных сетях. Недавно мы начали сотрудничать с «Голосом Америки», с «Радио Марти», производя контент на испанском языке для кубинской аудитории и других аудиторий в Латинской Америке. Украина имеет огромный опыт борьбы с дезинформацией, и мы думаем, что было бы очень эффективно этот опыт распространять на другие страны, на другие регионы, потому что никто не имеет иммунитета против этой проблемы.

К.Т. : Как война усложняет фактчекинг?

Е.Ф.: Здесь есть непосредственные причины, связанные, например, с безопасностью работы нашей команды, с доступом к основным ресурсам, в которых журналисты нуждаются – к электроэнергии, Интернету. Это технический аспект, но есть и другая сторона – то, что объем такой информации, которую нам приходится обрабатывать, вырос в очень много раз. То есть нам приходится сейчас это все мониторить намного интенсивнее, чем это происходило раньше. Мы отказались от каких-либо других тем. Если раньше мы занимались фейковыми новостями о COVID, научными фейками, то сейчас мы занимаемся только теми историями, которые непосредственно связаны с ведением военных действий. Есть и еще один момент – мы пытаемся интернационализировать наше присутствие. Мы делаем это сейчас больше, чем на десяти языках. И к каждому региону пытаемся найти свой подход, чтобы люди там не попали в ловушку дезинформации.

К.Т.: Если говорить о ситуации с украинскими медиа, какие основные изменения произошли с ними во время войны? Как позитивные, так и негативные.

Е.Ф.: Работа в условиях войны всегда отличается от работы в мирное время, потому что это совсем другие приоритеты. Главной задачей для многих украинских медиаорганизаций, особенно небольших, как StopFake, стал вопрос физического и экономического выживания. Война абсолютно изменила правила игры на медийном рынке. Те медиаорганизации, которые полагались на рекламные поступления, потеряли часть своих команд (журналисты уехали, присоединились к Вооруженным силам). Конечно, работа в условиях войны – это огромный вызов, который требует полной мобилизации очень разных ресурсов. И конечно, война кардинально изменила саму структуру медиарынка в Украине. Но, с другой стороны, также продемонстрировала огромный спрос на информацию. И что для меня важно – украинские медиа смогли продолжать предоставлять эту информацию аудитории в Украине даже во время войны.

Это было бы огромной проблемой, если бы люди в какой-то момент оказались вне информационного поля и не понимали, что происходит. Собственно, такую цель перед собой ставил агрессор, нанося в первые дни войны удары по телевизионным центрам, передатчикам, редакциям. Мы также видели, как агрессор пытался сразу подчинить себе медийную систему в тех регионах, которые попали под временную оккупацию, потому что он рассматривал для себя это как приоритет – изменить информационные потоки, сделать так, чтобы аудитория не имела доступа к украинским источникам. Для нас было очень важно сохранить эти информационные потоки и сберечь доступ к информации.

Конечно, не обошлось без проблем, потому что война – это уже проблема. Произошел определенный передел медийного рынка, увеличилась роль государства, и сейчас очень много говорят о том, эффективно или не эффективно украинское государство регулирует доступ журналистов к театру военных действий. Но что важно: в Украине это происходит в виде бурной профессиональной дискуссии между различными участниками. Журналисты имеют свою точку зрения, отстаивают ее, а государство активно прислушивается, несмотря на то, что в условиях войны есть очень большое желание уменьшить прозрачность и увеличить собственное влияние. Тем не менее, журналисты имели и продолжают иметь значительный вес в том, что происходит в информационном поле Украины. Я считаю, что это самое большое наше достижение.