Существует целый ряд теорий, которые пытаются дать, если не разумное, то тогда просто логическое обоснование террористической деятельности. Радикальный ислам является одной из таких теорий.
Новость о молодом нигерийце, пытавшемся взорвать межконтинентальный лайнер, следовавший из Амстердама в рождественский Детройт, потрясла мировую общественность. Ситуация стала еще более сложной, когда выяснилось, что Умар Абдулмутталаб является сыном одного из самых влиятельных нигерийских банкиров. Альхаджи Ума Муталлаб – бывший председатель совета директоров First Bank и федеральный комиссар по экономическому развитию Нигерии.
Почему получается так, что среди террористов-смертников есть выходцы из богатых семей? Одно дело, когда от безысходности и полнейшей нищеты человек готов рискнуть, пусть даже и последним, что у него осталось; другое – когда люди готовы пожертвовать тем, о чем многие могут лишь только мечтать.
«Голос Америки» попросил порассуждать об этом двух известных экспертов в области психологии террористов-самоубийц: профессора Джеррольда Поуста из Вашингтонского университета и профессора Анну Гейфман из Бостонского университета, автора книги «На службе у смерти».
Джеррольд Поуст: Во-первых, мы должны до конца понять ту молодежную культуру, в которую люди могут быть вовлечены. Меня поражает то, что в нашу эпоху коммуникаций может существовать такое виртуальное «сообщество ненависти», которое имеет колоссальнейшее влияние на психику человека, особенно молодого.
Мой коллега Габриэль Вайман написал книгу «Террор в интернете». Вайман подсчитал, что в интернете существует около 4800 исламских радикальных веб-сайтов, где люди знакомятся и обмениваются джихадскими сообщениями.
Голос Америки: Значит ли это, что передовые технологии являются одной из причин, по которым молодые люди, независимо от материального благосостояния, так быстро вовлекаются в эту «культуру ненависти»?
Д.П.: Именно так. Но парадоксально то, что эти люди порицают грехи глобализации и модернизации, в то время как сами пользуются современными достижениями техники. И я думаю, материальное положение здесь не играет большой роли.
Анна Гейфман: Если честно, я не считаю, что террор является порождением бедности. В основном, это люди среднего класса. Так было всегда, даже в России в 19-м веке. Самые бедные в террор не шли, потому что им нужно было кормить семью. Террористами были люди уже с каким-то образованием, в основном – высшим, и определенным материальным достатком. А вообще, это марксистская теория о том, что «бытие определяет сознание», и что бедные чаще склонны бунтовать. Мне кажется, обоснования терроризму нужно искать не в материальном достатке, а в человеческой психологии и мотивациях в целом. Самоотождествление (self-identity) здесь играет фундаментальную роль. И как мы знаем, очень многие экстремистские организации, рекрутирующие потенциальных смертников, проповедуют смерть как высшую форму духовного развития. Отсюда и результат: тысячи невинных жертв, погибающих от рук террористов ежегодно.
Г. А.: Кстати, о мотивациях: некоторые психологи, изучающие вопрос поведения и мотиваций террористов-смертников, утверждают, что для того, что бы внушить человеку идею самоубийства, в нормальных социальных условиях необходимо приблизительно 5 лет. Зная это, каким образом мы можем вмешаться в этот процесс?
Д. П.: Это очень серьезный вопрос, если на него посмотреть под определенным углом. Дело в том, что я написал книгу «Сознание террориста» (The Mind of the Terrorist). Я включил в нее результаты своего исследования о заключенных террористах с Ближнего Востока. Одна из вещей, которая меня до сих пор беспокоит – это то, насколько рано этот процесс может начаться. У меня из головы не выходит картина 10-месячного малыша с поясом шахида или маленькой девочки, одетой в камуфляж и держащей гранату в руке. Безусловно, это не они сами оделись в такие наряды; это сделали их родители. Но это доказывает, что существуют общества, где культура мученичества играет огромную роль.
Мы можем посмотреть на эту проблему также с точки зрения диаспоры. Люди, которые эмигрировали в Западную Европу или Соединенные Штаты в поисках лучшей жизни, но не полностью влились в новую культуру и общество, могут быть подвержены радикализации со стороны экстремистских мечетей. Поэтому, я думаю, выставить временные рамки в этом вопросе достаточно сложно.
А.Г.: Понимаете, террорист уже изначально пребывает в ненормативных социальных условиях. Его мозг работает по-другому. Поэтому я думаю, что 5 лет – это очень долгий срок. Вдобавок, человек, который совершает самоподрыв, зачастую решается на это не сам. В нужный момент ему просто напоминают о том, что у него есть семья, которая тоже смертна. Либо же просто, например, в палестинскую деревню приходят агитаторы и говорят, что человек, который ездит на работу в Израиль, является сотрудником Моссада. Человеку говорят: либо ты сделаешь то, что мы тебе скажем, либо мы сожжем твой дом и обесчестим дочерей. У него нет выбора. Поэтому я считаю, что на процесс «обработки» требуется меньше времени, нежели пять лет.
Г. А.: Как вы считаете, отразится ли инцидент с нигерийцем на проблеме религиозного и расового профилирования в США?
Д.П.: Я сомневаюсь. Но этот вопрос поднимает другую очень интересную тему. Если мы вспомним, что отец Абдулмуталлаба – террориста, пытавшегося взорвать авиалайнер 25 декабря, обращался в посольство США с информацией о том, что его сын может представлять опасность, то естественно возникает вопрос: почему молодой нигериец не попал в список людей, которым запрещено путешествовать в США? Приблизительно такого же плана вопрос мы можем задать касательно майора Хасана, устроившего бойню на американской военной базе Форт-Худ пару месяцев назад.
Безусловно, задним умом мы все крепки, но проблему это не решает. Дело в том, что антитеррористические спецслужбы ежедневно получают огромнейший поток информации и различных сигналов о подозрительной террористической активности. Так случилось и в последнем инциденте, который чуть было ни привел к катастрофе: сведения об опасности этого пассажира имелись, но, как написала сегодня «Вашингтон пост», «они не были громче уровня уличного шума». Фильтрование этой информации все еще остается проблемой номер один.
