«Великий русский писатель Ф.М. Достоевский сказал: “Красота спасет мир…” – эту часть фразы помнят все, а дальше через запятую шло: “если она добра:. Это как-то забылось… Как оказалось, без доброты – у мира нет будущего». Скульптор Григорий Потоцкий (из «Манифеста»)
Григорий Потоцкий – всемирно известный скульптор и художник, основатель Международной академии доброты.
Созданные им памятники установлены в разных странах мира, а скульптурные и живописные работы находятся в частных коллекциях Роберта Ротшильда, Жерара Депардье, Пауло Коэльо, Наталии Андрейченко, Пьера Ришара, Шарля Азнавура, Мориса Дрюона, Эмира Кустурицы и еще многих представителей мировой культуры.
Григорий Потоцкий установил более 65 памятников в 36 странах мира.
Сергей Москалев: Григорий, на протяжении столетий женская красота была и остается объектом особого поклонения. Известны изображения на холсте и бумаге, скульптуры из бронзы, дерева, камня… Но в разные исторические эпохи были и разные представления о красоте. Однако, так или иначе, женская красота всегда вдохновляла художников, скульпторов, поэтов… Какой тип женской красоты нравится вам – знаменитому скульптору?
Григорий Потоцкий: Я говорю: «Бог смотрит на мужчину глазами женщины». Уже более тридцати лет я пишу картины на тему «женщина как она есть». И, конечно, я люблю русский тип красоты. Мне нравится, как писал женщин Врубель, как писали женщин Боровиковский, Левицкий. Это очень одухотворенный образ женщины, наполненный каким-то глубоким внутренним переживанием. Конечно, мне близок и французский вариант. Я очень люблю Модильяни, бесконечно люблю его чувства, его утонченность, его эстетизм. И, конечно, у меня есть свое понимание – я пишу белым по белому: женщина прозрачна, легка, как будто эфир, как будто божество. Женщина для меня – выражение чистоты.
Но женские портреты в скульптуре не так известны, как в живописи. В скульптуре есть один из самых знаменитых и замечательных женских образов – Нефертити – непревзойденный образ.
Я много лепил женских портретов и, возвращаясь к вашему вопросу – какой тип женской красоты нравится мне, я склоняюсь к тому, что русское лицо, русская женщина, пожалуй, мне ближе всего.
С.М.: При всем вашем восторженном отношении к женщинам все же основные герои ваших скульптурных портретов – мужчины, причем очень известные. Вы лепили Александра Солженицына, Жерара Депардье, Шарля Азнавура, Алексея Петренко, Эмира Кустурицу… и многих-многих других. Как и почему они становились вашими героями?
Г.П.: Нет, я, конечно, лепил и женские лица: Наталья Андрейченко – великая русская актриса, наша Мэри Поппинс – она же уникальная, в ней есть такая глубокая внутренняя красота и глубокая внутренняя сила. Но действительно, среди моих скульптурных портретов большинство – мужчины. Так получалось.
Меня интересует человеческая личность. Сегодня великий человек уходит в прошлое. Я бы сказал: всех великих надо заносить в Красную книгу. Они вымирают как вид, как явление – время великих людей уходит. Когда я лепил Депардье, он говорил мне: «Ты понимаешь, сейчас великий человек не нужен, великий актер не нужен. Сейчас совершенно другие требования. В кино, например, – время продюсеров, кино делают при помощи разных технологий, а личность, индивидуальный талант сегодня уже не так важны». «Я русский, – говорил мне Депардье, – я люблю Чехова, Достоевского, Толстого, и вообще, вы, русские, – это лучший вариант французского, вы воспитывались на французской культуре».
Большое впечатление на меня произвел Эмир Кустурица. Это, конечно, гений кинематографа. Он говорит очень мало. Но в нем такое величие души, такое внутреннее напряжение… Я сделал его портрет, и в этой скульптуре – борение страстей, борение эмоций, борение чувств.
С.М.: Кто еще произвел на вас сильное впечатление?
Г.П.: Помню, когда я приехал в Москву, я начал лепить одного из самых гениальных людей 20-го столетия – Иннокентия Смоктуновского. Я позвонил ему по телефону, и он пришел ко мне на голос. Это был последний год его жизни. Он пришел и сел и позировал мне… В первый день через сорок минут я остановился, решив отложить работу. И в этот момент он вскакивает и начинает крыть меня самым настоящим пятиэтажным матом: «Ты!!! Что ты вылепил, это кто? Это же местечковый еврей, который всю жизнь тачал сапоги, который ничего не видел и ничего не знает! А я, я – Смоктуновский!» Пять минут орал. Я раскрыл рот от удивления и молчал. А потом говорю ему: «Разве дело судить полработы?» Он улыбнулся, резко остановился. «Завтра в три», – сказал он и вышел.
Действительно, на следующий день он пришел. Но в дверях стоял уже совершенно другой Смоктуновский – высокий, стройный, худой – князь Мышкин. Мне стало ясно: вчера – он не ругал меня – он хвалил, по той причине, что я действительно вылепил того, кого он сыграл. Я схватил его за нос и говорю: «Хоть нос-то настоящий???»
И тогда я сделал открытие: «У великого актера нет своего лица, он может сыграть кого угодно – и красавца, и злодея, и героя, но своего лица у него нет». Я сказал ему об этом, на что он ответил: «Ты знаешь, я езжу в театр 30 лет на троллейбусе, одним и тем же маршрутом, и ни разу никто меня не узнал».
С.М.: Это замечательная история, замечательные впечатления. Но у вас есть скульптурные работы и людей, которых вы не видели никогда. В США установлены памятники святителю Иоанну Шанхайскому, Рахманинову…
Г.П.: Я сделал примерно восемь памятников для Америки…
С.М.: А какой принцип работы в этом случае? Когда вы не знаете человека, не видите? И потом, актеры – это одна история, а люди, которые посвятили себя, скажем, церкви – это другая…
Г.П.: Дело в том, что я – основатель Международной академии доброты. Я стремлюсь ставить памятники людям, которые совершили подвиг духа, которые сделали что-то удивительное по своей доброте. Я считаю, что человек только тогда человек, когда он добрый. В Филадельфии стоит памятник первому в истории Америки адмиралу флота – еврею Урайи Леви. Памятник установлен на самом почетном месте, напротив Колокола независимости, где была провозглашена Конституция. Почему я поставил памятник? Дело в том, что Урайя Леви отменил телесные наказания на флоте. В те времена это был акт величайшей доброты.
Или я, например, поставил памятник Рахманинову, тоже в Америке. Почему? Рахманинов был не просто гениальный композитор. Он деньги от концертов посылал голодающим России. К нему все обращались за помощью. Только один раз в жизни он отказал, когда попросили на похороны. Он сказал: «Я помогаю только живым». И я счастлив, что памятник ему установлен в Норт-Хэмптоне.
С.М.: А Иоанн Шанхайский?
Г.П.: Потому что Иоанн Шанхайский был причислен к лику святых, он спас шесть тысяч русских, которые бежали из Китая от советских войск и от Мао Цзэдуна, бежали на Филиппины. Отец Иоанн – чуть позже, уже приехав в Соединенные Штаты, – добился того, чтобы был прият закон в защиту людей, преследуемых по политическим мотивам. Таким образом он спас тысячи и тысячи людей. Он был необыкновенно добрым, и уже при жизни к нему относились, как к святому. Памятник Иоанну Шанхайскому поставлен в Вашингтоне, но ему же будет открыт памятник и в Сан-Франциско.
Кто такие святые? Это те, кто осознанно совершал что-то доброе для людей. Человек только тогда человек, когда он добрый.
Доброта и благодарность – главный закон человеческого общества. А нарушение этого закона приводит ко всем конфликтам – как между людьми, так и между государствами. Доброта – решение всех проблем. С этой целью я и создал символ доброты – «Одуванчик», который установил уже в шестнадцати странах мира.
Сейчас наступает эпоха гомо-спиритов, людей духовных, сознательно выбирающих путь доброты. Вот людям добрым во всех концах света я устанавливаю такие памятники.
С.М.: Доброта – это главная идея вашего творчества?
Г.П.: Да, конечно, доброта. Прежде всего – доброта. Мир спасет доброта. Поэтому я стараюсь делать памятники великим людям, которые всем своим творчеством, своими делами несут свет доброты. Доброта – это мера веры в Бога. А вот как выразить эту доброту, как передать? Если всматриваться в лица людей – Наталья Андрейченко – Мэри Поппинс – это ведь идея доброты, воспитание детей в духовности, в чистоте, в любви, во взаимопомощи.
Почему люди так любят этот образ? Человек остается человеком только тогда, когда он добрый. Как важно донести до сознания людей, что добрый человек – это и сильный человек, доброта – это величие души. Только сильные и с великой душой люди могут позволить себе роскошь быть добрыми. И в своем творчестве я как раз и пытаюсь донести эту идею.
Фотогалерея «Скульптор Григорий Потоцкий»
Григорий Потоцкий – всемирно известный скульптор и художник, основатель Международной академии доброты.
Созданные им памятники установлены в разных странах мира, а скульптурные и живописные работы находятся в частных коллекциях Роберта Ротшильда, Жерара Депардье, Пауло Коэльо, Наталии Андрейченко, Пьера Ришара, Шарля Азнавура, Мориса Дрюона, Эмира Кустурицы и еще многих представителей мировой культуры.
Григорий Потоцкий установил более 65 памятников в 36 странах мира.
Сергей Москалев: Григорий, на протяжении столетий женская красота была и остается объектом особого поклонения. Известны изображения на холсте и бумаге, скульптуры из бронзы, дерева, камня… Но в разные исторические эпохи были и разные представления о красоте. Однако, так или иначе, женская красота всегда вдохновляла художников, скульпторов, поэтов… Какой тип женской красоты нравится вам – знаменитому скульптору?
Григорий Потоцкий: Я говорю: «Бог смотрит на мужчину глазами женщины». Уже более тридцати лет я пишу картины на тему «женщина как она есть». И, конечно, я люблю русский тип красоты. Мне нравится, как писал женщин Врубель, как писали женщин Боровиковский, Левицкий. Это очень одухотворенный образ женщины, наполненный каким-то глубоким внутренним переживанием. Конечно, мне близок и французский вариант. Я очень люблю Модильяни, бесконечно люблю его чувства, его утонченность, его эстетизм. И, конечно, у меня есть свое понимание – я пишу белым по белому: женщина прозрачна, легка, как будто эфир, как будто божество. Женщина для меня – выражение чистоты.
Но женские портреты в скульптуре не так известны, как в живописи. В скульптуре есть один из самых знаменитых и замечательных женских образов – Нефертити – непревзойденный образ.
Я много лепил женских портретов и, возвращаясь к вашему вопросу – какой тип женской красоты нравится мне, я склоняюсь к тому, что русское лицо, русская женщина, пожалуй, мне ближе всего.
С.М.: При всем вашем восторженном отношении к женщинам все же основные герои ваших скульптурных портретов – мужчины, причем очень известные. Вы лепили Александра Солженицына, Жерара Депардье, Шарля Азнавура, Алексея Петренко, Эмира Кустурицу… и многих-многих других. Как и почему они становились вашими героями?
Г.П.: Нет, я, конечно, лепил и женские лица: Наталья Андрейченко – великая русская актриса, наша Мэри Поппинс – она же уникальная, в ней есть такая глубокая внутренняя красота и глубокая внутренняя сила. Но действительно, среди моих скульптурных портретов большинство – мужчины. Так получалось.
Меня интересует человеческая личность. Сегодня великий человек уходит в прошлое. Я бы сказал: всех великих надо заносить в Красную книгу. Они вымирают как вид, как явление – время великих людей уходит. Когда я лепил Депардье, он говорил мне: «Ты понимаешь, сейчас великий человек не нужен, великий актер не нужен. Сейчас совершенно другие требования. В кино, например, – время продюсеров, кино делают при помощи разных технологий, а личность, индивидуальный талант сегодня уже не так важны». «Я русский, – говорил мне Депардье, – я люблю Чехова, Достоевского, Толстого, и вообще, вы, русские, – это лучший вариант французского, вы воспитывались на французской культуре».
Большое впечатление на меня произвел Эмир Кустурица. Это, конечно, гений кинематографа. Он говорит очень мало. Но в нем такое величие души, такое внутреннее напряжение… Я сделал его портрет, и в этой скульптуре – борение страстей, борение эмоций, борение чувств.
С.М.: Кто еще произвел на вас сильное впечатление?
Г.П.: Помню, когда я приехал в Москву, я начал лепить одного из самых гениальных людей 20-го столетия – Иннокентия Смоктуновского. Я позвонил ему по телефону, и он пришел ко мне на голос. Это был последний год его жизни. Он пришел и сел и позировал мне… В первый день через сорок минут я остановился, решив отложить работу. И в этот момент он вскакивает и начинает крыть меня самым настоящим пятиэтажным матом: «Ты!!! Что ты вылепил, это кто? Это же местечковый еврей, который всю жизнь тачал сапоги, который ничего не видел и ничего не знает! А я, я – Смоктуновский!» Пять минут орал. Я раскрыл рот от удивления и молчал. А потом говорю ему: «Разве дело судить полработы?» Он улыбнулся, резко остановился. «Завтра в три», – сказал он и вышел.
Действительно, на следующий день он пришел. Но в дверях стоял уже совершенно другой Смоктуновский – высокий, стройный, худой – князь Мышкин. Мне стало ясно: вчера – он не ругал меня – он хвалил, по той причине, что я действительно вылепил того, кого он сыграл. Я схватил его за нос и говорю: «Хоть нос-то настоящий???»
И тогда я сделал открытие: «У великого актера нет своего лица, он может сыграть кого угодно – и красавца, и злодея, и героя, но своего лица у него нет». Я сказал ему об этом, на что он ответил: «Ты знаешь, я езжу в театр 30 лет на троллейбусе, одним и тем же маршрутом, и ни разу никто меня не узнал».
С.М.: Это замечательная история, замечательные впечатления. Но у вас есть скульптурные работы и людей, которых вы не видели никогда. В США установлены памятники святителю Иоанну Шанхайскому, Рахманинову…
Г.П.: Я сделал примерно восемь памятников для Америки…
С.М.: А какой принцип работы в этом случае? Когда вы не знаете человека, не видите? И потом, актеры – это одна история, а люди, которые посвятили себя, скажем, церкви – это другая…
Г.П.: Дело в том, что я – основатель Международной академии доброты. Я стремлюсь ставить памятники людям, которые совершили подвиг духа, которые сделали что-то удивительное по своей доброте. Я считаю, что человек только тогда человек, когда он добрый. В Филадельфии стоит памятник первому в истории Америки адмиралу флота – еврею Урайи Леви. Памятник установлен на самом почетном месте, напротив Колокола независимости, где была провозглашена Конституция. Почему я поставил памятник? Дело в том, что Урайя Леви отменил телесные наказания на флоте. В те времена это был акт величайшей доброты.
Или я, например, поставил памятник Рахманинову, тоже в Америке. Почему? Рахманинов был не просто гениальный композитор. Он деньги от концертов посылал голодающим России. К нему все обращались за помощью. Только один раз в жизни он отказал, когда попросили на похороны. Он сказал: «Я помогаю только живым». И я счастлив, что памятник ему установлен в Норт-Хэмптоне.
С.М.: А Иоанн Шанхайский?
Г.П.: Потому что Иоанн Шанхайский был причислен к лику святых, он спас шесть тысяч русских, которые бежали из Китая от советских войск и от Мао Цзэдуна, бежали на Филиппины. Отец Иоанн – чуть позже, уже приехав в Соединенные Штаты, – добился того, чтобы был прият закон в защиту людей, преследуемых по политическим мотивам. Таким образом он спас тысячи и тысячи людей. Он был необыкновенно добрым, и уже при жизни к нему относились, как к святому. Памятник Иоанну Шанхайскому поставлен в Вашингтоне, но ему же будет открыт памятник и в Сан-Франциско.
Кто такие святые? Это те, кто осознанно совершал что-то доброе для людей. Человек только тогда человек, когда он добрый.
Доброта и благодарность – главный закон человеческого общества. А нарушение этого закона приводит ко всем конфликтам – как между людьми, так и между государствами. Доброта – решение всех проблем. С этой целью я и создал символ доброты – «Одуванчик», который установил уже в шестнадцати странах мира.
Сейчас наступает эпоха гомо-спиритов, людей духовных, сознательно выбирающих путь доброты. Вот людям добрым во всех концах света я устанавливаю такие памятники.
С.М.: Доброта – это главная идея вашего творчества?
Г.П.: Да, конечно, доброта. Прежде всего – доброта. Мир спасет доброта. Поэтому я стараюсь делать памятники великим людям, которые всем своим творчеством, своими делами несут свет доброты. Доброта – это мера веры в Бога. А вот как выразить эту доброту, как передать? Если всматриваться в лица людей – Наталья Андрейченко – Мэри Поппинс – это ведь идея доброты, воспитание детей в духовности, в чистоте, в любви, во взаимопомощи.
Почему люди так любят этот образ? Человек остается человеком только тогда, когда он добрый. Как важно донести до сознания людей, что добрый человек – это и сильный человек, доброта – это величие души. Только сильные и с великой душой люди могут позволить себе роскошь быть добрыми. И в своем творчестве я как раз и пытаюсь донести эту идею.
Фотогалерея «Скульптор Григорий Потоцкий»
