В главной номинации победило слово «реновация» – московская программа по сносу малоэтажного жилья. На втором месте слово «хайп» – шумиха вокруг чего-то, что на самом деле не стоит такого внимания. На третьем – биткойн, единица криптовалюты. Фразой года признали название фильма-расследования Алексея Навального «Он вам не Димон». В номинации «Антиязык» – язык лжи, ненависти и пропаганды – победило сочетание «иностранный агент». А главным новым словом года назвали существительное «домогант» – то есть тот, кто занимается харрасментом. Конкурс «Слово года» уже много лет курирует профессор русской литературы из университета Эмори в США, лингвист Михаил Эпштейн (Mikhail Epstein, Samuel Candler Dobbs Professor of Cultural Theory and Russian Literature, Emory University). Журналист «Голоса Америки» Ксения Туркова побеседовала с ним в Атланте.
Ксения Туркова. Я заметила, что в этом году в списке слов года очень много слов и выражений, так или иначе связанных с отношениями России и Америки. Почему?
Михаил Эпштейн. Потому что такие у нас отношения! Такие слова и выражения, как «Раша-гейт», «вмешательство в выборы», «кибератаки», «хакерские атаки» – все это заняло довольно большое место в списке выражений 2017 года. Есть даже такое выражение, как «Первая мировая интернет-война». Вообще терминология, связанная с интернетом, в этом году оказывает воздействие на «Слово года» больше, чем когда-либо. Здесь и такое понятие, как искусственный интеллект, и большие данные (big data), и группы смерти в соцсетях. И сюда же, конечно, входит сетевая валюта – криптовалюта, биткоин, блокчейн. Все это можно назвать лексическими наваждениями минувшего года.
К.Т. А в чем причина этого наваждения, почему так много глобальной лексики? В России не хватает своих новостей или это просто часть глобализации?
М.Э. Вы знаете, я заметил, что в последние два года Россия стала встраиваться в глобальные тренды. В 2015 году победило слово «беженцы», а в прошлом году – «брексит», как ни парадоксально. Конкурс проводится с 2007 года, и сейчас трудно поверить, что в 2007 году словом года стал «гламур». Потом было слово «кризис», в 2010 году – «огнеборцы» (потому что было жаркое лето и пожары), потом «распил». То есть были достаточно специфические слова. А потом произошла глобализация. Почему? С одной стороны, это происходит вопреки тому, что Россия строит информационный железный занавес. А с другой стороны – информационное пространство становится настолько проницаемым в силу технологических возможностей сети, что уберечься от этого невозможно. Но у каждой страны есть своя специфика. В Америке акцию «Слово года» Американское диалектное общество проводит с 1991 года. И там побеждают слова более, так скажем, лингвистические. Например, одним из недавних слов года было слово because (потому что). А все потому, что оно стало употребляться не в виде ввода в придаточное предложение, а как предлог: «потому что устал» (because tired). Английский язык вообще очень динамичен. И в нем любая лексическая или грамматическая смена является инновационной по отношению ко всему информационному пространству. Именно поэтому эксперты в Америке больше сосредоточены именно на таких словах. В позапрошлом году было выбрано слово they (они) применительно к таким случаям, когда невозможно сказать «он» или «она», то есть когда требуется что-то нейтральное в половом или родовом смысле.
К.Т. Чем отличается российский конкурс «Слово года» от конкурсов в других странах?
У нас всего 4 номинации, по которым мы выбираем: «Слово года», «Выражение года», а еще есть две специфические рубрики, которых нет больше нигде в мире. Это «Антиязык» – язык лжи, ненависти, пропаганды, то есть такие выражения, которые хочется поставить в кавычки, потому что они искажают правду. Здесь победило слово «иноагент» (иностранный агент), в числе лидеров оказались такие выражения, как «можем повторить» (лозунг Дня Победы), «тьфу на тебя!» (то, что сказал Алишер Усманов Алексею Навальному в ответ на его расследование), «недобитки», «богохульники», то есть вся та брань, которая обрушивается на людей инакомыслящих.
К.Т. Еще одна уникальная номинация – это «Неологизм года»?
М.Э. Мы назвали ее «Протологизм года». Протологизм – это слово, которое еще никогда не было в употреблении, оно абсолютно новое, новорожденное. Эти слова придумывают и предлагают участники группы «Слово года» в фейсбуке. Один из них предложил актуальное сейчас слово «домогант», оно и победило в этой номинации.
Еще обращает на себя внимание целое гнездо слов с приставкой гоп-: гоп-политика, гоп-журналистика, гоп-дипломатия. Это элементы криминальности, агрессивности, которые проникают во все сферы российской жизни. Есть даже гоп-религия, если вспомнить православных активистов, которые врываются на выставки и громят их.
Или есть такое слово, как «соворность». Оно рифмуется с соборностью, с церковью, но при этом ассоциируется с чувством локтя при залезании в общественный карман. Соворность – это общность коррупции, воровства.
«Зломенитость» – тоже одно из новых слов. Это не знаменитость, а лицо или фигура, которое достойно обратной оценки.
«Шоукратия» – этот протологизм особенно актуален в связи с выдвижением в президенты Ксении Собчак.
«Матильдомер» и «кумироточение» – это тоже слова, связанные с фильмом «Матильда».
А есть в этой же номинации слова, которые не связаны плотно с современностью, но представляют собой какие-то новые аспекты эмоционального, духовного, личностного опыта. Например, дармолюб – человек, который хочет, чтобы его любили, ничего не давая взамен. Есть дармоед, а есть дармолюб.
Или живоглупие – это когда человек вроде с живым умом, много говорит, все время что-то измышляет, но на самом деле он глуп.
«Сетячий образ жизни» – это выражение рифмуется с сидячим образом жизни. Речь о тех, кто все время проводит в сети.
К.Т. Почему эти рубрики – «Антиязык» и «Протологизм года» - есть только в российском конкурсе?
М.Э. Это связано с обилием пропагандистского жаргона в СМИ, а также с тяготением русского языка к авангардному словопорождению. Мы хотим поощрить тенденцию к словотворчеству, потому что сейчас есть некоторый застой в русском языке – слова просто заимствуются готовенькими из английского языка. Но в последнее время ситуация меняется, процессы словообразования в русском языковом ареале усилились.
К.Т. Что вам дает нахождение в Америке как куратору российского «Слова года»? Какой-то особый взгляд?
М.Э. Это интересный вопрос! Дело в том, что русский язык, русская культура – это уже культура, как говорят, безрубежья. Русский язык может быть в Америке, в Англии – где угодно. Тут нет права на первородство. Очень часто как раз динамические процессы в языке приходят со стороны. Человеку, который живет вне этого первичного языкового «бульона», возможности языка виднее. Иногда положение вне культуры оказывается не проигрышным, а выигрышным.
К.Т. Кстати, а с вашими американскими студентами вы как-то затрагиваете тему языкового творчества?
М.Э. Да, моя задача – в тех курсах, которые я читаю, – подготовить их к 21 веку, к его середине, показать, как гуманитарные науки могут менять мир: лингвистика может менять язык, как литературоведение может менять литературу, как культурология может воздействовать на культуру, как философия может строить виртуальные миры, а не просто объяснять существующий мир.
Язык – это ведь не совокупность правил и форм, а это постоянное искание новых форм выражения. Поэтому тот язык, который не создает новых слов, который заимствует их готовыми из других языков, обречен на вымирание. Подавляющее большинство новых слов русского языка – это такие мертвые заимствования, как правило, из английского. Можно себе представить, что, если забивать таким асфальтом живую почву языка, в течение нескольких десятилетий этот язык перестанет быть языком кириллицы. Потому что большая часть слов на этом языке «прозрачнее» на латинице. Посмотрите на современные медиа или жаргон в интернете. Если представить на латинице слово «краудфандинг», то оно понятно и прозрачно, а на кириллице оно выглядит неуклюже – это все равно что передать латиницей слово «ощущение».
К.Т. А кто за это несет ответственность? За то, чтобы язык пополнялся новыми, живыми словами?
М.Э. Во Франции, например, есть институция, которая защищает французский от влияния английского, придумывает новые слова для обозначения новых явлений. В Израиле есть такая институция. Вообще иврит – невероятно быстро развивающийся язык. Компьютер там не компьютер, а «думающая машина». И для иврита как для молодого языка это даже не защита языка, а нападение, он находится в состоянии творческой возбудимости. А в русском языке такой институции нет. Несколько лет назад я пытался создать Центр творческого развития русского языка при Петербургском университете, но ни малейшей помощи, никакого содействия мне не оказали. Так что все это живет внутри сетей, внутри нашего сообщества.
К.Т. То есть словотворчеством полезно заниматься, чтобы обеспечить себе будущее, чтобы не отстать от времени?
М.Э. Да, просто чтобы язык жил! Вы представляете, если ветки на дереве все время редеют? Вот, например, слов с корнями –люб-, -добр- и –зол- (а это несущие понятия любого языка) в русском языке становится не больше, а меньше. Было больше 100 слов с корнем –люб-, а стало около 40. Мы говорим о демографическом упадке, а это взаимосвязанные вещи: насколько население чувствует волю и желание жить, настолько чувствует ее и язык. Нация – это язык. А мертвечина проявляется в механическом заимствовании. Легче украсть, чем нажить или создать свое, это печально. Но в последние несколько лет я чувствую некоторое оживление. Народ стал раскочегариваться.
Так что если мы – филологи, лингвисты – можем предложить некий конструктивный путь для движения страны, то это не обязательно связано с политическими высказываниями. Это определяется сутью нашей профессии – делать язык живым.
К.Т. Как думаете, что из списка этого года будет актуально через год?
М.Э. Я прежде всего хочу сказать, что в этом списке есть слова, которые возникли не в 2017 году, а раньше, они просто приобрели особую актуальность в этом году. Я думаю, что большинство этих слов и выражений – например, хайп или фейк – вирусные. Хайп и фейк вообще очень важны для характеристики этого года. С одной стороны, фейк – искажение истины, подделка, с другой – хайп, невероятная социальная и коммуникативная активность по поводу того, что вполне может оказаться фейком. Это сочетание – может быть, благодаря Трампу и концепции альтернативных фактов – вошла в атмосферу 2017 года.
К.Т. А какое слово хотелось бы выбросить, оставить в уходящем году?
М.Э. Почти все слова из номинации «Антиязык». Такие страшные слова, как «недобитки» – в отношении журналистов, которых «еще не добили», «лишние граждане» – это словосочетание произнес мэр Москвы Сергей Собянин, «переход на военные рельсы» – надеюсь, что это тоже уйдет в прошлое.
Есть еще «Трампутин» и «трампутинизм» как характеристика такой тенденции в политике.
К.Т. Но пока есть Трамп и Путин, эти слова никуда не денутся.
М.Э. Да, на что-то мы все обречены.
