Ортопед Андрей Волна: «... Может быть, вся моя предыдущая карьера строилась для того, чтобы я сейчас мог спасать людям ноги в Украине»

Травматолог и ортопед Андрей Волна вместе с украинскими коллегами творит в Украине чудеса, ставя людей на ноги после тяжелейших, как правило, минно-взрывных ранений. Применяя уникальную методологию, они выращивают пациентам новые кости, а в рамках акции «Сохрани конечности раненому» еще и собирают средства на специальные медицинские системы, позволяющие добиваться нужного эффекта.

Хирург Андрей Волна был известным и вполне преуспевающим человеком в России, руководил новой, с иголочки, клиникой в Подмосковье. Но из-за антивоенной позиции был вынужден вместе с женой и тремя несовершеннолетними детьми покинуть страну. Осели они в Эстонии, где получили приют и убежище. Андрей востребован, давно преподает в Давосе (Швейцария). Но при первой возможности уезжает работать волонтером в Украину, где лечит раненых украинских военных и мирных жителей.

Виктор Владимиров: Какая это по счету ваша командировка в Украину с начала войны?

Андрей Волна: Вторая. Как человек, находящийся под международной защитой, по идее, я могу въезжать без визы в Украину, потому что она присоединилась к Женевской конвенции. Но так как я все равно гражданин страны-агрессора, мне нужно получать украинскую визу, и это занимает несколько месяцев. Первоначально был отказ, потом повторная подача документов. В итоге получил визу, предусматривающую суммарное пребывание в стране только на 90 дней. В первую свою поездку я провел 60 дней в Украине. Потому мне потребовалось лететь в Швейцарию, где я с 1998 года преподаю в Давосе.

В.В.: У вас плотный рабочий график?

А.В.: Я подгадал свое возвращение так, чтобы проработать в Киеве в клинике до 11 февраля (наш разговор состоялся в конце января – В.В.), потом переберусь на запад страны, где украинские коллеги решили провести обучающие курсы по боевой травме. А 20 февраля должен покинуть территорию Украины и запросить в консульстве в Таллинне новую визу. Была бы моя воля, я бы проводил в Украине практически все время, пользуясь лишь короткими возможностями, чтобы навестить семью. Но, к сожалению, пока не могу себя этого позволить, потому что все строго регламентировано. Война есть война.

В.В.: Что стало для вас главным побудительным мотивом работать в Украине?

А.В.: Сама как таковая широкомасштабная агрессия, развязанная Кремлем. Вообще в Украину я всегда ездил регулярно. Мои родители отсюда родом. Отец из Одесской области, город Ананьев. Мама родилась в семье репрессированного: моего деда посадили в 37-м. Все корни по материнской линии из Винницкой области. Начиная с 2007 года я каждый год приезжал в Украину. Сначала меня, как ни парадоксально, пригласили туда американские коллеги. Потому что тогда Украина стала проводить травматологические курсы по международным стандартам, и первые, кто приехали туда преподавать, были американцы. В связи с возникшими коммуникативными проблемами организаторы вышли на меня, и я с удовольствием откликнулся. Подружился с украинскими коллегами, а затем уже вместе мы оперировали и консультировали пациентов. Поэтому когда случилась широкомасштабная агрессия, у меня не было ни малейших сомнений, что я должен быть там, на строне света.

В.В.: Как вы отреагировали на начало войны?

А.В.: Прямо на второй день вторжения в Украину я записал антивоенное видеообращение к россиянам, и оно получило довольно широкий резонанс. Все-таки в России я был довольно хорошо известен, причем не только в профессиональной среде. Вскоре хорошо информированные знакомые из числа пациентов предупредили меня, что я нахожусь на прицеле у силовиков. И мы вместе с женой (она тоже врач и антивоенный активист) и тремя несовершеннолетними дочками уехали в Эстонию, где попросили убежища. Ровно через полгода мне выдали необходимые документы и открыли украинскую визу, и я немедля оказался в Киеве.

В.В.: Как организована в Украине медицинская помощь раненым?

А.В.: Вся эвакуация проводится по земле. Использование вертолетов, как это делали американцы во Вьетнамской войне, исключено. Машины тут же посбивают. Поэтому мобильные бригады парамедиков собирают на поле боя раненых, оказывают им первую помощь и доставляют пациентов в прифронтовой госпиталь. Там идет борьба за жизнь пациента и за сохранение конечностей (я травматолог, поэтому говорю на профессиональном языке – «конечности»). Приоритет – сохранение жизни. Если для этого раненому необходима ампутация, то ее выполняют.

В.В.: С какими типами ранений вы преимущественно сталкивались?

А.В.: Российские военные используют в основном два типа противопехотных мин, которые на сленге называются “лепесток” и “черная вдова”. “Лепесток” – относительно маломощная небольшая мина, которую легко спрятать. Она отрывает или передний отдел стопы, или пятку – в зависимости от того, как на неё наступят. Человек, конечно, становится небоеспособным. Как правило, приходится формировать культю и выполнять ампутацию, ничего не поделаешь. “Черной вдовой” называют мину, поскольку количество летальных исходов от нее намного больше. Она сразу же отрывает голень и даже бедро.

В.В.: Чем именно приходится заниматься?

А.В.: Реконструктивной хирургией – там, где это становится возможным. Я работаю в Киеве, где находится один из головных госпиталей. К нам поступают пациенты, у которых, как правило, сохранилась конечность. Или, допустим, одна рука или нога ампутированы, а другими можно заниматься. Больше 90% пациентов с минно-взрывными ранениями. Это когда взрывом вырывает кости и куски ткани, но сосуды и нервы остаются. Или у человека голеностопный сустав и коленка более-менее в нормальном виде. Бывают кровоточащие или истекающие гноем раны – в зависимости от сроков эвакуации. Там есть живые мышцы и кожа, но нет кости. Мы с коллегами как раз и занимаемся восстановлением кости.

В.В.: Это сложный и длительный процесс?

А.В.: Тут существуют несколько классических и новых технологий. Их комбинация приемлема для каждого раненого. И мы делаем все, чтобы спасти ногу и вернуть её в должный вид. Есть два пути. Первый – метод (Гавриила) Илизарова (советский хирург и изобретатель – В.В.). Мы его используем тогда, когда из остатков здоровой кости её в зоне дефекта выращивают на миллиметр в сутки. Это хорошо работает на голени, хотя и требует много времени. Обычно стандартный дефект – около 15 сантиметров. На «реконструкцию» уходит 150 дней. Плюс еще нужно заложить примерно 200-250 дней на то время, когда регенерат (новая кость) приобретет черты нормальной кости и сможет нести нагрузку. Но на бедре или плече аппарат Илизарова очень дискомфортен и для пациента, и для хирурга. Поэтому применяется технология, которую впервые лет 20 назад предложил хирург Маскуле. Эта технология последовательно требует подготовки ложа для новой кости, её забора и выращивания новой кости. Растет она значительно быстрее, чем по Илизарову.

В.В.: Какие сложности этому сопутствуют?

А.В.: Проблема в том, что при минно-взрывных ранениях возникает большое количество инфекций. Образуется очень много неживых тканей, и требуется очень много хирургических обработок. Перенести эту технологию из мирного времени в военное полностью не получается. Поэтому то, что мы вместе делаем – это не отдельно взятый уникальный метод. Уникальность заключается в комбинации известных техник, включая технику фиксации переломов и технику выращивания кости, взятой из другого места. Загвоздка в том, что новой кости нужно много, а для этого требуется специальное оборудование. В среднем из одного здорового бедра можно забрать 90 кубических сантиметров кости – размером примерно с мороженое “эскимо”. Это уже много. Можно еще взять из голени. Кость, которую собрали, укладывается в больное место по специальной технике. Еще нужен заменитель кости. Их на рынке много. Но необходим заменитель с антибактериальным эффектом, потому что если вдруг возвращается нагноение, которое у 100 % пациентов было на этапах медицинской эвакуации, то вся работа идет насмарку. Так вот, остановились на финском заменителе, обладающим антибактериальным эффектом за счет изменения кислотной среды в ране, где микробы не выживают.

В.В.: Во что обходится лечение, достаточно ли всего необходимого?

А.В.: То, чем забирают кость, стоит около 4 тысяч евро. Часть, которую нельзя стерилизовать заново, стоит где-то половины стоимости системы и тут же выбрасывается. А оставшуюся часть – металлические римеры – можно обрабатывать, стерилизовать и использовать раз 8-10. В принципе кубик искусственной кости (в специальных шприцах) стоит около 500 Евро, а их иногда нужно 4-6. Причем, замещение дефекта описанным выше способом можно провести в период от 6 до 8 недель с момента подготовки ложа, куда будет уложена кость, чтобы хирурги без проблем взяли пациента в операционную с сделали все, что нужно… В общем нужны огромные деньги. Ни одно государство, по-моему, самостоятельно с этим не справится. В Украине большие надежды возлагают на волонтерскую помощь. Системы привозят и американцы, и европейцы. Мы тоже этим занимаемся (в рамках акции «Сохрани конечность раненому» – В.В.)

В.В.: На вашей практике уже зафиксированы конкретные положительные примеры?

А.В.: Однозначно да. Очень много негативных примеров было тогда, когда из-за нехватки трансплантантов пытались использовать керамическую кость – заменитель без антибактериальной активности. Но это в прошлом. Сегодня приятно наблюдать за результатами наших трудов.

В.В.: Вы работаете исключительно с украинскими коллегами или есть еще и другие российские врачи помимо вас?

А.В.: В прошлый приезд работал с волонтерами из США. Приезжали датчане, польский хирург, специалист в области пластической хирургии. Но с российским паспортом сейчас попасть в Украину невозможно. Насколько я знаю, российских врачей в Украине нет. Парамедики есть, но это те, кто был здесь еще до войны.

В.В.: Возникали ли у вас проблемы во взаимоотношениях с врачами, пациентами, не мешает ли языковой барьер?

А.В.: Нет, проблем в общении не было. Я с детства говорю по-украински, немного понимаю. Украина – абсолютно двуязычная страна, и никаких проблем ни языковых, ни коммуникативных не было. Но, конечно, я остаюсь готовым к негативным реакциям в свой адрес. Потому что как бы то ни было – я все равно “представитель страны-агрессора”. К тому же я хорошо понимаю, что переживают люди, попавшие к нам после тяжелейших ранений. Однако пока ни разу не столкнулся с какой-то негативной реакцией со стороны пациентов.

В.В.: А каково, по вашему мнению, вообще отношение в российском врачебном сообществе к этой войне?

А.В.: Я черпал впечатления только от бесед с коллегами, с которыми некогда работал. Знаю, что в российском Университете дружбы народов на кафедре травматологии не просто царит безразличное отношение к войне, там со стороны профессуры полная поддержка войны. В чатах, где я состоял, меня впрямую называли предателем. Всегда на это отвечал, что предателем я бы считался, если бы Украина напала на Россию, а никак не наоборот. Это Россия прежде всего предала Украину, а потом уже меня со всеми моими предками, да и остальных россиян, которые этого еще не понимают (или делают вид, что не понимают). Ну, а те, кто не поддерживает войну, наглухо закрылись. Сейчас я ни с кем не разговариваю из бывших коллег. Да и со мной боятся говорить. Страх сковал людей в России.

В.В.: Сегодня многие говорят, что в страшном сне невозможно было представить, что в России наступит фашизм. Как вы к этому относитесь?

А.В.: Знаете, еще в 2012 году, я в «Живом журнале» опубликовал статью, которая называлась «Здравствуйте, я фашизм. Я к вам жить пришел». Тогда еще был жив Борис Немцов и Крым не оккупировали, но уже случилась Болотная площадь, судили девочек из Pussy Riot. И мне показалось, что фашизм итальянского типа, каким он был при Муссолини, потихоньку уже стал укореняться в России, с его корпоративной «культурой», лозунгами «государство всё, человек ничто» и тому подобное. Словом, наступление фашизма прослеживалось. И уезжать (из страны) надо было раньше. Но всегда же затягивает рутина. У меня была прекрасная работа, я руководил клиникой, присоединившись к проекту еще на стадии строительства. Мог заказывать практически всё необходимое оборудование, собрал команду специалистов. У меня была зарплата, которая не всегда доступна в Европе на такой же должности. Потом думаешь, что пронесет... Конечно, ничего сладкого в эмиграции нет. Однако, может быть, вся моя предыдущая карьера, как я иногда говорю себе, строилась для того, чтобы я сейчас мог спасать людям ноги в Украине. Возможно, все остальное было только подготовительным этапом для этого…