ВАШИНГТОН —
«В школе, где я преподаю, есть молодая учительница из Волгограда, – рассказывает руководитель Лаборатории дидактики литературы Института содержания и методов обучения РАО Борис Ланин. – Я спросил у нее: "Как вы относитесь к тому, что волгоградцы хотят на шесть дней переименовать свой город в Сталинград?" Она ответила: "А что же в этом плохого?"»
«А я-то знаю: /не умер Сталин», – писал еще в пятьдесят девятом Борис Чичибабин. Сегодня, через шестьдесят лет после своей физической смерти – и через пятьдесят семь после первого публичного разоблачения – «вождь народов» по-прежнему – в центре политической дискуссии. Почему?
Возвращенная молодость
«Плохо разоблачили, – считает Борис Ланин. – Не сделали разоблачение – хотя бы на какое-то время – государственной идеологической задачей. Морочили голову речами о наступающем через двадцать лет коммунизме, а надо было сначала рассчитаться с прошлым. Вот и оказалось, что сталинский миф, сталинская пропаганда гораздо более эффективны и живучи, чем все, что следовало за ними».
Но в постсоветской России как будто давно уже никто никому не морочит голову разговорами о наступающем коммунизме. В том числе и молодой учительнице из Волгограда…
«Городу нужно чем-то гордиться, – констатирует Борис Ланин. – А чем гордиться? Разрушающимися памятниками? Губернатором, который сослан к ним из другого региона? И который празднует свой день рождения на винокурне в Италии – вместе с челядью из местного законодательного собрания?»
Губернатор – зримый и сегодняшний. А Сталин? «Даже для почитателей, – продолжает Ланин, – это скорее миф. Поскольку людей, которые помнили бы тот разгул беззакония, которым прежде всего запомнился – и должен запомниться – сталинский этап нашей истории, уже практически не осталось. А миф – остался: о порядке, о человеческом бескорыстии, об абсолютной управляемости общества. Этим мифом и живет… часть населения».
«Опросы показывают, что Сталин по-прежнему популярен, – подчеркивает профессор Университета штата Флорида Роберт Джелайтли (Robert Gelately), недавно опубликовавший книгу "Проклятие Сталина" (Stalin’s Curse). – В особенности – среди людей старшего поколения, болезненно реагирующих на экономические трудности. Возможно – отчасти потому, что в России не проводились судебные процессы, посвященные преступлениям коммунистического режима, – по типу нюрнбергского, на котором были осуждены злодеяния нацистов».
Историк Ирина Павлова находит такое объяснение не весьма убедительным. «Сегодняшние поклонники Сталина – не только старики, – сказала она корреспонденту Русской службы "Голоса Америки". – Нет, это молодежь. Подтверждения? На сайте журнала "Форбс" на вопрос: «Поддерживаете ли вы использование Волгоградом наименования «город-герой Сталинград?» пятьдесят процентов опрошенных ответили положительно».
А вот и другая иллюстрация. «Писатель Герман Садулаев, – продолжает Павлова, – 1973-го года рождения – полагает, что "следует ввести уголовную ответственность за приравнивание советского строя к германскому нацизму. За любые пассажи на тему: "сталинизм" (или, вернее, социализм и весь советский строй) – то же самое, что гитлеровский нацизм (вариант – "еще хуже"). Вот просто так, без изысков: уголовную ответственность». Поэтому он (Садулаев) – «за Сталинград. За наш Сталинград. Навсегда».
Два Сталинграда
«Парадоксально, но факт, – сказал в интервью Русской службе "Голоса Америки" московский политолог Дмитрий Шушарин, – в нашем обществе бытуют две – противоположные по содержанию – трактовки Великой Отечественной войны. Люди воевавшие – и ставшие потом писателями или общественными деятелями – спорят друг с другом так, точно они воевали на разных войнах. Или даже по разные стороны линии фронта. С одной стороны – понимание войны как народного, гражданского подвига. Того, о котором когда-то написал Давид Самойлов: "… Те ребята, /что в сорок первом шли в солдаты /И в гуманисты – в сорок пятом". И действительно совершенного людьми, в сорок пятом задумавшимися о послевоенном устройстве мира – на основе тех ценностей, за которые они боролись: борьбы с фашизмом и цивилизационного единства с союзниками».
«Этому, – продолжает Шушарин, – противостоит государственническая, державная трактовка войны – как завоевания. Как подчинения соседних народов. Как утверждения сталинского строя. Как подвига, совершенного не столько солдатами, сколько Сталиным и его маршалами».
Две трактовки – и обе восходят к Сталинграду. «Именно в пору сталинградского перелома, – писал еще в конце пятидесятых Василий Гроссман, – … когда пламя Сталинграда было единственным сигналом свободы в царстве тьмы, … народная война… дала возможность Сталину открыто декларировать идеологию государственного национализма».
А негосударственный? «Национальное сознание, – напоминал автор "Жизни и судьбы", – проявляется как могучая и прекрасная сила в дни народных бедствий. Народное национальное сознание в такую пору прекрасно, потому что оно человечно, а не потому, что оно национально. Это – человеческое достоинство, человеческая верность свободе, человеческая вера в добро, проявляющиеся в форме национального сознания. Но пробудившееся в годы бедствий национальное сознание может развиваться многообразно… У начальника отдела кадров, оберегающего коллектив учреждения от космополитов и буржуазных националистов, и у красноармейца, отстаивающего Сталинград, по-разному проявляется национальное сознание…»
Неизбывное свойство истории – проецироваться на современность. В том числе – военной, в том числе – сегодня. «Солдатский подвиг, – констатирует Дмитрий Шушарин, – оттеснен на задний план. Бесчисленные сериалы (я называю их военно-фантастическими) создают впечатление, что война была выиграна войсками НКВД, разведкой, СМЕРШем».
Т.е. – выиграна Сталиным.
«Будьте гегельянцем, учитель…»
…Советует офицер СС Лисс заключенному-коммунисту Мостовскому – на страницах все того же гроссмановского романа. Вспоминая о судьбе немецких коммунистов – в третьем рейхе заключенных под стражу рейхсфюрером Гиммлером. А в сталинском СССР – наркомом Ежовым. Дескать, не все ли равно, чьими руками выполняется историческая задача…
Одно проецируется на другое. Но как? «Сталинское время, – подчеркивает Борис Ланин, – воспринимается сегодня как время, когда реально наказывали. А что на одного наказанного за дело приходилось десять тысяч наказанных без дела – это уже забылось».
Запрос на репрессии? «Нет, – считает педагог, – на отказ от безнаказанности. На ту самую диктатуру закона, на правовое государство, которое нам обещали в 99-м-2000-м годах. Почему Сталин? Благодаря эффективности сталинистской пропаганды и, наоборот, абсолютной неэффективности и пропаганды, и руководства, которое пришло после Сталина. Ведь очевидно, что качество управления после Сталина все-таки ухудшалось».
«Вот она, суть дела! – считает Ирина Павлова. – В том-то и проблема, что у многих, даже осуждающих Сталина за репрессии, ассоциируемая с его именем модель управления Россией не вызывает принципиального отторжения. Ведь дальше происходило "качественное ухудшение"! После всех разочарований девяностых для большинства населения все еще актуален этот миф – при Сталине якобы был порядок, и при нем в целом справедливо наказывали за совершенные преступления. Это, безусловно, диагноз и приговор: и власти (так называемым реформаторам), и интеллигенции».
Опять виновата интеллигенция? Да, отвечает историк: «Это ее представители – в том числе из так называемой прогрессивной общественности – с энтузиазмом участвовали в инспирированном "сверху" процессе ресталинизации. Идущем без малого пятнадцать лет – с середины девяностых, когда верховная власть объявила задачу поиска "национальной идеи" и обозначился поворот к так называемой объективиcтcкой историографии. Ведь это же конкретные люди (и имена их прекрасно известны) писали и издавали массовым тиражом красочно оформленные книги о Сталине-государственнике. Это они делали ностальгические документальные и художественные фильмы о советской эпохе и о Сталине, которыми заполонили российские экраны. Это их усилиями в головах людей оказались крепко-накрепко связанными "Сталин" и "Победа". Это их усилиями в массовое сознание вбиты клише о неоднозначности сталинской эпохи. О том, что все это – "наша история". Об исторической ценности сталинской модернизации…»
Сталин без вариантов
Но ведь и о преступлениях «отца народов» в те же самые годы говорилось немало. «В том-то и дело, – убеждена Павлова, – что пресловутая "десталинизация" на поверку обернулась болтовней, стержень которой – простая дихотомия, озвучиваемая бессменными Сванидзе-Кургиняном: Сталин – преступник, у которого "руки по локоть в крови" против Сталина – государственника, строителя Державы и Победителя. А суть вопроса о сталинской модели управления страной была похоронена под этой болтовней. И в сознание народа – успешно внедрен миф о безальтернативности его исторической судьбы и об обреченности его быть государственным народом, находящимся в полной зависимости от верховной власти».
Но ведь Сталин – это, в конце концов, день минувший. А нынешний? «Характерно, – продолжает Павлова, – что многочисленные эксперты рассуждали о складывающемся в России авторитарном режиме, но при этом всячески избегали сравнения его со сталинским режимом. Если сравнение и проводилось, то по линии личностей Путин-Сталин. И, как правило, тут же вышучивалось как неадекватное».
«Дебаты вокруг Сталина – не реальные, а лишь кажущиеся таковыми, – считает Борис Ланин. – Фронда! Никто – ни элиты, ни население – не хочет ни закрывать границы для себя и для своих детей, ни снижать уровень потребления до аскетического. Никто не желает, чтобы за него решали, что ему читать и что смотреть».
У Ирины Павловой – другое мнение. «В условиях информационного общества, – полагает историк, – массового насилия и не требуетcя. Можно, как говорил Глеб Павловский, и без него создавать у населения ситуацию массового помрачения».
Не репрессии сами по себе, но модель управления составляет сущность сталинизма, убеждена Павлова. «Конечно, – уточняет она, – в основе этой модели лежат российские исторические традиции, но именно при Сталине она получила свое законченное оформление. И в определенном смысле это – действительно почти идеальная модель. Но модель чего? Управления страной? Развития общества? Нет – модель удержания власти группой лиц – оказавшихся у власти в данный момент. Верховная власть действует в своей стране как захватчик на оккупированной территории в обстановке строжайшей секретности. А население живет на положении заложника – под надзором спецслужб и внутренних войск, даже не сознавая своего положения. В августе девяносто первого остался нетронутым механизм коммунистического властвования с его инфраструктурой секретности. А позднее, когда Владимир Путин вернул практику назначения губернаторов, все окончательно встало на свои места. Правда сегодняшнего исторического момента – в том, что поклонники Сталина и продолжатели его политической практики победили. Если не прятать голову в песок, а трезво смотреть на российскую действительность, то придетcя признать: будущее России сегодня принадлежит им».
«Я верю, – сказал корреспонденту Русской службы "Голоса Америки" Роберт Джелайтли, – что Владимир Путин – националист – хочет блага своему народу и не станет повторять ошибок диктатора Сталина».
«А я-то знаю: /не умер Сталин», – писал еще в пятьдесят девятом Борис Чичибабин. Сегодня, через шестьдесят лет после своей физической смерти – и через пятьдесят семь после первого публичного разоблачения – «вождь народов» по-прежнему – в центре политической дискуссии. Почему?
Возвращенная молодость
«Плохо разоблачили, – считает Борис Ланин. – Не сделали разоблачение – хотя бы на какое-то время – государственной идеологической задачей. Морочили голову речами о наступающем через двадцать лет коммунизме, а надо было сначала рассчитаться с прошлым. Вот и оказалось, что сталинский миф, сталинская пропаганда гораздо более эффективны и живучи, чем все, что следовало за ними».
Но в постсоветской России как будто давно уже никто никому не морочит голову разговорами о наступающем коммунизме. В том числе и молодой учительнице из Волгограда…
«Городу нужно чем-то гордиться, – констатирует Борис Ланин. – А чем гордиться? Разрушающимися памятниками? Губернатором, который сослан к ним из другого региона? И который празднует свой день рождения на винокурне в Италии – вместе с челядью из местного законодательного собрания?»
Даже для почитателей, это скорее миф. Поскольку людей, которые помнили бы тот разгул беззакония, которым прежде всего запомнился – и должен запомниться – сталинский этап нашей истории, уже практически не осталось. А миф – остался: о порядке, о человеческом бескорыстии, об абсолютной управляемости общества. Этим мифом и живет… часть населенияБорис Ланин, руководитель Лаборатории дидактики литературы Института содержания и методов обучения РАО
«Опросы показывают, что Сталин по-прежнему популярен, – подчеркивает профессор Университета штата Флорида Роберт Джелайтли (Robert Gelately), недавно опубликовавший книгу "Проклятие Сталина" (Stalin’s Curse). – В особенности – среди людей старшего поколения, болезненно реагирующих на экономические трудности. Возможно – отчасти потому, что в России не проводились судебные процессы, посвященные преступлениям коммунистического режима, – по типу нюрнбергского, на котором были осуждены злодеяния нацистов».
Историк Ирина Павлова находит такое объяснение не весьма убедительным. «Сегодняшние поклонники Сталина – не только старики, – сказала она корреспонденту Русской службы "Голоса Америки". – Нет, это молодежь. Подтверждения? На сайте журнала "Форбс" на вопрос: «Поддерживаете ли вы использование Волгоградом наименования «город-герой Сталинград?» пятьдесят процентов опрошенных ответили положительно».
А вот и другая иллюстрация. «Писатель Герман Садулаев, – продолжает Павлова, – 1973-го года рождения – полагает, что "следует ввести уголовную ответственность за приравнивание советского строя к германскому нацизму. За любые пассажи на тему: "сталинизм" (или, вернее, социализм и весь советский строй) – то же самое, что гитлеровский нацизм (вариант – "еще хуже"). Вот просто так, без изысков: уголовную ответственность». Поэтому он (Садулаев) – «за Сталинград. За наш Сталинград. Навсегда».
Два Сталинграда
«Парадоксально, но факт, – сказал в интервью Русской службе "Голоса Америки" московский политолог Дмитрий Шушарин, – в нашем обществе бытуют две – противоположные по содержанию – трактовки Великой Отечественной войны. Люди воевавшие – и ставшие потом писателями или общественными деятелями – спорят друг с другом так, точно они воевали на разных войнах. Или даже по разные стороны линии фронта. С одной стороны – понимание войны как народного, гражданского подвига. Того, о котором когда-то написал Давид Самойлов: "… Те ребята, /что в сорок первом шли в солдаты /И в гуманисты – в сорок пятом". И действительно совершенного людьми, в сорок пятом задумавшимися о послевоенном устройстве мира – на основе тех ценностей, за которые они боролись: борьбы с фашизмом и цивилизационного единства с союзниками».
«Этому, – продолжает Шушарин, – противостоит государственническая, державная трактовка войны – как завоевания. Как подчинения соседних народов. Как утверждения сталинского строя. Как подвига, совершенного не столько солдатами, сколько Сталиным и его маршалами».
Две трактовки – и обе восходят к Сталинграду. «Именно в пору сталинградского перелома, – писал еще в конце пятидесятых Василий Гроссман, – … когда пламя Сталинграда было единственным сигналом свободы в царстве тьмы, … народная война… дала возможность Сталину открыто декларировать идеологию государственного национализма».
А негосударственный? «Национальное сознание, – напоминал автор "Жизни и судьбы", – проявляется как могучая и прекрасная сила в дни народных бедствий. Народное национальное сознание в такую пору прекрасно, потому что оно человечно, а не потому, что оно национально. Это – человеческое достоинство, человеческая верность свободе, человеческая вера в добро, проявляющиеся в форме национального сознания. Но пробудившееся в годы бедствий национальное сознание может развиваться многообразно… У начальника отдела кадров, оберегающего коллектив учреждения от космополитов и буржуазных националистов, и у красноармейца, отстаивающего Сталинград, по-разному проявляется национальное сознание…»
Неизбывное свойство истории – проецироваться на современность. В том числе – военной, в том числе – сегодня. «Солдатский подвиг, – констатирует Дмитрий Шушарин, – оттеснен на задний план. Бесчисленные сериалы (я называю их военно-фантастическими) создают впечатление, что война была выиграна войсками НКВД, разведкой, СМЕРШем».
Т.е. – выиграна Сталиным.
«Будьте гегельянцем, учитель…»
…Советует офицер СС Лисс заключенному-коммунисту Мостовскому – на страницах все того же гроссмановского романа. Вспоминая о судьбе немецких коммунистов – в третьем рейхе заключенных под стражу рейхсфюрером Гиммлером. А в сталинском СССР – наркомом Ежовым. Дескать, не все ли равно, чьими руками выполняется историческая задача…
Сталинское время воспринимается сегодня как время, когда реально наказывали. А что на одного наказанного за дело приходилось десять тысяч наказанных без дела – это уже забылосьБорис Ланин, руководитель Лаборатории дидактики литературы Института содержания и методов обучения РАО
Запрос на репрессии? «Нет, – считает педагог, – на отказ от безнаказанности. На ту самую диктатуру закона, на правовое государство, которое нам обещали в 99-м-2000-м годах. Почему Сталин? Благодаря эффективности сталинистской пропаганды и, наоборот, абсолютной неэффективности и пропаганды, и руководства, которое пришло после Сталина. Ведь очевидно, что качество управления после Сталина все-таки ухудшалось».
«Вот она, суть дела! – считает Ирина Павлова. – В том-то и проблема, что у многих, даже осуждающих Сталина за репрессии, ассоциируемая с его именем модель управления Россией не вызывает принципиального отторжения. Ведь дальше происходило "качественное ухудшение"! После всех разочарований девяностых для большинства населения все еще актуален этот миф – при Сталине якобы был порядок, и при нем в целом справедливо наказывали за совершенные преступления. Это, безусловно, диагноз и приговор: и власти (так называемым реформаторам), и интеллигенции».
Опять виновата интеллигенция? Да, отвечает историк: «Это ее представители – в том числе из так называемой прогрессивной общественности – с энтузиазмом участвовали в инспирированном "сверху" процессе ресталинизации. Идущем без малого пятнадцать лет – с середины девяностых, когда верховная власть объявила задачу поиска "национальной идеи" и обозначился поворот к так называемой объективиcтcкой историографии. Ведь это же конкретные люди (и имена их прекрасно известны) писали и издавали массовым тиражом красочно оформленные книги о Сталине-государственнике. Это они делали ностальгические документальные и художественные фильмы о советской эпохе и о Сталине, которыми заполонили российские экраны. Это их усилиями в головах людей оказались крепко-накрепко связанными "Сталин" и "Победа". Это их усилиями в массовое сознание вбиты клише о неоднозначности сталинской эпохи. О том, что все это – "наша история". Об исторической ценности сталинской модернизации…»
Сталин без вариантов
Но ведь и о преступлениях «отца народов» в те же самые годы говорилось немало. «В том-то и дело, – убеждена Павлова, – что пресловутая "десталинизация" на поверку обернулась болтовней, стержень которой – простая дихотомия, озвучиваемая бессменными Сванидзе-Кургиняном: Сталин – преступник, у которого "руки по локоть в крови" против Сталина – государственника, строителя Державы и Победителя. А суть вопроса о сталинской модели управления страной была похоронена под этой болтовней. И в сознание народа – успешно внедрен миф о безальтернативности его исторической судьбы и об обреченности его быть государственным народом, находящимся в полной зависимости от верховной власти».
Но ведь Сталин – это, в конце концов, день минувший. А нынешний? «Характерно, – продолжает Павлова, – что многочисленные эксперты рассуждали о складывающемся в России авторитарном режиме, но при этом всячески избегали сравнения его со сталинским режимом. Если сравнение и проводилось, то по линии личностей Путин-Сталин. И, как правило, тут же вышучивалось как неадекватное».
«Дебаты вокруг Сталина – не реальные, а лишь кажущиеся таковыми, – считает Борис Ланин. – Фронда! Никто – ни элиты, ни население – не хочет ни закрывать границы для себя и для своих детей, ни снижать уровень потребления до аскетического. Никто не желает, чтобы за него решали, что ему читать и что смотреть».
У Ирины Павловой – другое мнение. «В условиях информационного общества, – полагает историк, – массового насилия и не требуетcя. Можно, как говорил Глеб Павловский, и без него создавать у населения ситуацию массового помрачения».
Не репрессии сами по себе, но модель управления составляет сущность сталинизма, убеждена Павлова. «Конечно, – уточняет она, – в основе этой модели лежат российские исторические традиции, но именно при Сталине она получила свое законченное оформление. И в определенном смысле это – действительно почти идеальная модель. Но модель чего? Управления страной? Развития общества? Нет – модель удержания власти группой лиц – оказавшихся у власти в данный момент. Верховная власть действует в своей стране как захватчик на оккупированной территории в обстановке строжайшей секретности. А население живет на положении заложника – под надзором спецслужб и внутренних войск, даже не сознавая своего положения. В августе девяносто первого остался нетронутым механизм коммунистического властвования с его инфраструктурой секретности. А позднее, когда Владимир Путин вернул практику назначения губернаторов, все окончательно встало на свои места. Правда сегодняшнего исторического момента – в том, что поклонники Сталина и продолжатели его политической практики победили. Если не прятать голову в песок, а трезво смотреть на российскую действительность, то придетcя признать: будущее России сегодня принадлежит им».
«Я верю, – сказал корреспонденту Русской службы "Голоса Америки" Роберт Джелайтли, – что Владимир Путин – националист – хочет блага своему народу и не станет повторять ошибок диктатора Сталина».
