«Правда о взрывах 1999 года в Москве и Волгодонске неизвестна и поныне: слишком мало фактов», – сказал в интервью Русской службе «Голоса Америки» сотрудник «Новой газеты» Роман Шлейнов. И уточнил: «Так думают не только журналисты. Аналогичное мнение высказали и члены общественной комиссии, расследовавшей обстоятельства преступления. Есть материалы суда, названы виновные, однако имеющейся информации недостаточно, чтобы сделать сколько-нибудь определенные выводы».
Следует отметить и другое: общественный интерес к событиям десятилетней давности существенно поубавился. «Если в 2006 году террористическая угроза воспринималась как одна из основных, то сегодня такие проблемы, как безработица, наркомания, алкоголизм, волнуют россиян значительно больше, – отмечает сотрудник ВЦИОМ Степан Львов. – Конечно, терроризм и в наши дни осознается как опасность, но сейчас это, так сказать, проблема второго порядка. Если еще 3-4 года назад она занимала в рейтинге проблем первые строчки, то сегодня социально-экономические заботы отодвинули ее на седьмую-восьмую позиции».
И все же: кто несет ответственность за сентябрьские взрывы? Прежние версии сохранились, а вот показатели их популярности изменились. По словам Степана Львова, если в 1999 году около 50% опрошенных винили в случившемся президента Ельцина, то сегодня это мнение разделяет менее 8%. Если еще в 2006-2007 годах для 47-48% террористическая угроза имела ярко выраженную этническую окраску, то сегодня лишь 38% процентов россиян видят ее источник в чеченцах и других «лицах кавказской национальности».
Значительно более устойчивым оказалось представление о причастности к сентябрьским терактам российских спецслужб. «Доля тех, кто считает эту версию правдоподобной, осталась примерно на том же уровне, что и в 2000 году», – подчеркивает Степан Львов. Точнее – в 2000 году она составляла 21%, а в 2009 – 22%.
По мнению Романа Шлейнова, разнообразие версий объясняется в первую очередь тем, что, в отличие от американской администрации, создавшей после 11 сентября 2001 года большую комиссию по расследованию терактов, в России следствие по делу о взрывах было строго засекречено. Тем не менее, полагает журналист, даже из тех отрывочных сведений, которые все-таки стали достоянием гласности, явствует, что в ходе следствия некоторые важные вопросы не только остались без ответа, но даже не были заданы.
Один из этих вопросов связан с показаниями Марка Блюменфельда – арендодателя помещения во взорванном доме на улице Гурьянова – того самого помещения, в которое была заложена взрывчатка. По свидетельству правозащитника Валентина Гефтера, Блюменфельд сомневался в том, что на портрете, который ему показали, изображен именно Ачимез Гачияев, сегодня признанный одним из главных исполнителей московских терактов. «И суть вопроса состоит в том, что могло быть два человека – не только Гачияев, но и еще некто», – подчеркивает Роман Шлейнов. «Более того, – продолжает журналист, – потом стали появляться различные версии на этот счет. И в частности – что этим вторым мог быть человек, связанный с ФСБ. И Гачияев в своих письмах об этом писал. И непонятно, почему этим вопросом не интересовался суд?»
Впрочем, этот вопрос – не единственный. «Михаил Трепашкин – адвокат одной из потерпевших – опознал по первому фотороботу человека, которого он с 99 года помнил и видел в совсем другой ситуации, – вспоминает Роман Шлейнов. – Им якобы являлся некто Владимир Михайлович Романович, агент ФСБ. Впоследствии Романович погиб в автомобильной катастрофе».
«Все это нуждается в прояснении, – продолжает Шлейнов. – Да, Трепашкин не говорил о нем ни общественной комиссии, которая работала с ним достаточно плотно, ни мне, но все эти свидетельства должны были быть проверены. По крайней мере, нужно было задавать вопросы. Но вопросов не последовало. Последовало другое: Михаила Ивановича Трепашкина отправили в колонию – на несколько лет. Предварительно подбросив ему пистолет в машину. А заодно еще и патроны – в квартиру. Правда, потом сотрудники ГИБДД выяснили, что пистолет просто не мог находиться там, где его якобы нашли. Так что в деле остались только патроны. Вдобавок Трепашкина обвинили в разглашении государственной тайны. Не думаю, что он был таким уж хранителем секретов родины. Но, так или иначе, он был устранен из процесса».
Третий вопрос, пока остающийся без ответа, связан с именем Татьяны Королевой, причастной, по словам Шлейнова, к регистрации фирмы Гачияева. «Гачияев, – рассказывает журналист, – действовал с поддельным паспортом на имя Лайпанова. Королеву задержали в промежутке между первым и вторым взрывами. Но утром 13 сентября – отпустили. И странно, что никто не задавал ей вопросов на суде, – потому что в суде она не допрашивалась. Не знаю, что она могла бы прояснить, но это вполне возможно…»
Впрочем, и этим дело не ограничивается. «Марк Блюменфельд, – продолжает свой рассказ Роман Шлейнов, – сообщил в ходе следствия, что там были еще два человека, заинтересованные в том, чтобы он сдал им помещение, – сотрудники МВД Измаилов и Верблюд. И они тоже якобы видели субарендатора… Но их тоже не вызвали на суд. А ведь они, с их профессиональной памятью на лица, могли бы многое вспомнить…»
Чем же объяснить все эти странности? «Думаю, что напрямую спецслужбы не имеют отношения к взрывам, – считает адвокат Борис Кузнецов, – другое дело – непринятие мер по предотвращению этих преступлений и, конечно, очень низкий уровень агентурно-оперативной работы среди боевиков». «Вот условия, при которых сентябрьские взрывы стали возможны, – продолжает юрист. – По-настоящему у нас на протяжении длительного времени не занимались борьбой с терроризмом. Отвлекались значительные средства – на крышевание коммерческих структур, а также на то, чтобы создавать видимость деятельности. Организовывались, так сказать, шпионские процессы – о разглашении государственной тайны и т.д. – там, где никаким шпионажем и разглашением и не пахло: к примеру, дело Сутягина или дело Мананы Асламазян. А с главной своей задачей – обеспечением государственной безопасности – ФСБ не справлялась».
Борис Кузнецов приводит и другие примеры. «По делу Хуцишвили, – рассказывает он, – мне известен ученый, доктор химических наук, который изобрел отравляющее вещество на фосфорорганической основе – и снабжал им боевиков. И это при том, что организация, где он работал, относилась к департаменту боеприпасов!» «И, судя по материалам дела, которое мне удалось увидеть, – вспоминает адвокат, – сотрудники ФСБ были напрямую причастны к распространению этого боевого отравляющего вещества».
Что же могло случиться в Москве и Волгодонске в сентябре девяносто девятого? «Я беседовал с представителями спецслужб, – рассказывает Роман Шлейнов, – и у меня было ощущение, что это тот случай, когда агентура смогла выйти из-под контроля своих кураторов». «В истории подобное бывало, – констатирует журналист. – Столыпина убили в театре, причем убийца был агентом охранки. И одновременно – революционером-террористом. Он спокойно получил билет в театр – на спектакль, на котором присутствовал Столыпин. А потом появились версии о причастности охранки к убийству. Но, скорее всего, он был двойным агентом. Ему доверяли – и никому не приходило в голову, что он вынашивает какой-то другой план…»
Сентябрьские взрывы девяносто девятого принесли не только человеческие жертвы – они, как единодушно констатируют эксперты, резко изменили политический климат в стране. Помнят ли об этом сегодня? По словам Степана Львова, в наши дни россияне «подзабыли о роли Владимира Путина в устранении террористической угрозы и в решении проблем на Кавказе. Для сегодняшнего общественного мнения важнее его социально-экономические мероприятия. А также то, что он отодвинул от власти ненавистных олигархов…»
Итак, память о смертоносных сентябрьских взрывах жива. Как все живое – изменчива. И прочно вписана в контекст российской политической жизни.
