МОСКВА. Мария Алехина, участница группы Pussy Riot, получившая за акцию этой группы под названием «Богородица, Путина прогони» в 2012 году тюремный срок, а еще – мама маленького сына, дружащая с певицей Мадонной, объехавшая полмира и выступающая за права российских заключенных... Короче – человек, как нельзя более подходящий для серьезной беседы о многом важном в российской жизни, которая и состоялась у Русской службы «Голоса Америки» с Машей Алехиной в день православного Рождества.
Данила Гальперович: Когда в свое время ты и твои коллеги по Pussy Riot обращались к Богородице с вполне определенной просьбой, многие сочли это выражением пренебрежением к вере. У тебя самой есть какое-то отношение к вере, почему вы обращались тогда именно к Богородице? Может быть, у тебя есть какое-то собственное ощущение и от Рождества, от того, что с ним связано?
Мария Алехина: У меня, безусловно, есть ощущение Рождества, оно у меня есть каждый год. Но я думаю, что, если мы говорим о той нашей акции, то здесь, прежде всего, стоит сказать, что это, все-таки, был художественный жест. Не стоит это рассматривать как молитву, это очевидно. Что мы тогда подвергали критике, мне кажется, не только не исчезло – оно пришло к некоему апогею. Мы же видим политическую ситуацию и поддержку путинского режима религиозными институтами, то есть, то, что мы критиковали тогда.
Собственно, наша повестка в данном случае не изменилась, изменилась, наверное, страна, изменилась реальность, в которой мы живем. Она стала гораздо более понятной, наверное, даже для тех, кто не интересуется политической ситуацией – мы видим заметное ухудшение уровня жизни, отток капитала, массовую эмиграцию, не говоря уже о том, чем Россия сейчас является для всего мира – страной-агрессором. Это – большая трагедия. Я абсолютно убеждена, что граждане нашей страны меньше всего хотят быть агрессорами или воевать с кем-либо, но, к сожалению, при фактическом отсутствии независимых медиа они не имеют возможности сформировать точку зрения, отличную от государственной.
Д.Г.: И Интернет в этом смысле не особо помогает, хотя на него были большие надежды у многих.
М.А.: Да, большинство россиян не используют Интернет. Они не имеют возможности элементарного сравнения российской прессы с зарубежной, и получения хотя бы сколько-то объективной картины происходящего в стране. Буквально сейчас мы узнали, что произошел теракт во Франции, были убиты сотрудники сатирической газеты. Для всего мира, мне кажется, и для каждого человека абсолютно очевидным должен являться тот факт, что журналиста нельзя ни при каких обстоятельствах убивать, и никак на него физически воздействовать за публикации, за карикатуры, за слово.
Но, одновременно с этим, мы видим, например, господина Проханова, которого можно назвать одним из идеологов нынешнего политического режима, и который в эфире федерального канала оправдывает террористов. Я не думаю, что данный человек больше никогда не будет появляться на федеральных каналах или каким-то образом будет осужден со стороны кого-либо из наших политиков. Таким образом, мы понимаем, что рядовой, обычный гражданин нашей страны увидит только эфир телеканала «Россия-24» и его мнение будет сформировано в большой части мнением господина Проханова. Это огромная трагедия, на самом деле. Потому что, когда оправдывают убийство в ежедневном режиме во все эфирное время, практически во всех новостных выпусках, это не приводит, как мы понимаем, ни к чему хорошему.
Д.Г.: Вы с Надей Толоконниковой недавно артистически «подмели» Манежную площадь с совершенно определенным призывом. Означает ли это, что ты и Надя поддерживаете то, что делает Алексей Навальный? Каков твой взгляд на взаимоотношения российской власти и Навального, на действия, которые были предприняты как им самим, так и властями в его отношении?
М.А.: Я могу определенно сказать, что мы полностью поддерживаем оппозиционную повестку Навального и его антикоррупционную деятельность. Мы внимательно следим за всеми расследованиями, которые он проводит. Мы считаем это безумно важной работой, в которой нуждается наша страна, потому что каждому известно, что наши чиновники воруют, но мало кто делает такие подробные и понятные расследования, какие делает Алексей Навальный.
И приговор, который был вынесен ему и в отношении его брата Олега 30 декабря, мы считаем, естественно, абсолютно незаконным. Кроме того, мы считаем его просто подлым. Потому что шантажировать своего политического оппонента путем посадки на несколько лет лагерей членов его семьи – это тот жест, который можно назвать одним из самых низких не только для политика, но и для человека вообще, какой бы властью он не обладал. Соответственно, мы сделали этот агитационный ролик с призывом выходить и протестовать против данного приговора. Мы и сами были на Манежке, в частности, я провела там ночь с некоторыми другими оппозиционерами – Марией Бароновой, Петром Верзиловым, Арсением Бобровским, некоторыми другими нашими коллегами и общими знакомыми.
Протест нельзя назвать настолько многочисленным, чтобы власть отреагировала на него освобождением Олега Навального, но, на мой взгляд, он является невероятно важным для каждого человека, который считает должным и нужным выйти на площадь и показать, что мы существуем. И вопрос о количестве людей, на мой взгляд, не решающий. Потому что в условиях нынешней политической ситуации выйти на площадь – это уже большой шаг и большое решение. У нас в последние 3 года уже существует довольно большая история политических репрессий – «Дело 6 мая», несколько других дел. И если после этого люди выходят, это значит, что нам есть на что надеяться.
Д.Г.: Прошел год с того момента, как вы вышли из заключения. Что для тебя за этот год изменилось? Что было самым важным?
М.А.: Я думаю очень важным весь тот опыт, который мы получили при создании нашей правозащитной организации. Мы сделали правозащитную организацию «Зона Права», которая занимается защитой прав заключенных. Мы создавали ее в политическом контексте, когда правозащита считается чем-то инородным, чужим и чуть ли не вражеским, хотя на наш взгляд, защита прав человека – это намного более важно, чем многое из того, что у нас позиционируется как национальные интересы.
Потому что человеческая жизнь ценна везде, как в России, так и в любой другой стране. И защищать эту жизнь – я не понимаю, как это может осуждаться. Но, так или иначе, многие из правозащитных организаций были признаны «иностранными агентами». Некоторые офисы закрывались, подвергались атаке. И когда ты делаешь правозащитную организацию в таких условиях, ты находишься в состоянии глухой обороны, когда ты знаешь, что твои телефоны прослушиваются, что в твой офис каждый раз может прийти прокурорская проверка.
В конце концов, тебя не регистрируют. Например, нашей организации отказали в регистрации три раза без каких-либо причин: официальной причиной отказа является то, что Министерство юстиции не понимает, что означает название нашей организации. Так они написали в ответе. Также, на мой взгляд, большим изменением была ситуация с российскими медиа, которые буквально закрывали на наших глазах. Когда уже мы освободились, была фактически закрыта «Лента.ру», была расформирована «Русская планета». Мы также создали СМИ – тематическое, оно называется «Медиазона». Мы стараемся, во-первых, расширяться, во-вторых, освещать события, связанные с насилием в полицейских участках, с незаконным осуждением и ситуацией в тюрьмах настолько объективно, насколько это возможно.
Д.Г.: То есть, ты довольно быстро почувствовала, что в стране изменилась атмосфера?
М.А.: Да, мы вышли совсем в другую страну, мы еще думали, может, это с нами что-то не так. И на протяжении многих месяцев мы не понимали этого и, мне кажется, даже до сих пор не поняли. Потому что когда нас посадили, наша страна была полной надежд: люди выходили на площадь в разных городах. Несмотря на то, что мы понимали, что придет третий срок Путина, но все-таки существовала какая-то общая надежда. И вот мы вышли с тем же самым настроением, и нам потребовался год для хотя бы какого-то частичного осознания того, что это другая страна с другой повесткой, с уже даже другой идеологией и, скорее всего, с другим будущим. Нам до сих пор довольно сложно принять, что идет война. Скорее всего, она не закончится в ближайшее время. Теперь мы должны будем реагировать, пересматривая формы нашего высказывания.
Д.Г.: А Pussy Riot сами по себе как арт-коллектив живы, в смысле какой-то концепции и какого-то развития?
М.А.: Да, безусловно, мы живы. Но мы считаем, что то сатирическое (сегодня «сатирическое» - это явно слово дня) высказывание, которое мы транслировали как прямой политический протест в условиях России 2012 года, сейчас, по крайней мере, в условиях войны, на наш взгляд, недопустимо. Потому что государство в данном случае выступает, поймите правильно мою горькую иронию, с гораздо более сильных художественных позиций. И здесь не место, по крайней мере, для нас, чтобы шутить – люди умирают. Безусловно, мы должны высказываться по этому поводу. Я думаю, что в ближайшее время вы об этом услышите. Но и форма будет несколько изменена.
Д.Г.: Еще раз о вере, которая сегодня тоже явно слово дня. У тебя есть после увиденного в прошлом году какие-то надежды, может быть, христианского свойства, что в России что-то изменится, хотя бы в отношении к вере?
М.А.: Я думаю, если мы говорим о вере, то само осуждение, которое ты упоминал вначале — оно не настоящее, оно является медиапродуктом ненависти, которая появилась как раз благодаря нашему «гаранту». Я, честно, не встретила ни в одной среде человека религиозного или имеющего отношение к религии, который действительно испытывал бы к нам чувство ненависти или какого-то глубокого оскорбления.
Если и было какое-то непонимание, то не самый длинный диалог между мной или между Надей и человеком, у которого возникало подобное непонимание, разрешал этот вопрос довольно быстро. Конечно, то, что мы видели с экранов, радикально отличается от реальности. Собственно, и наша история, и многие другие истории, которые освещаются нашими СМИ, не имеют практически отношения к реальности. Поэтому мы должны больше давать голос самим людям.
Д.Г.: Но все же трудно отрицать то, что уровень нетерпимости вырос. Многие люди чувство агрессии или ксенофобию, которая в них живет, легализуют с помощью религиозной нетерпимости. В принципе, они таким образом делают это недоступным для осуждения, потому что прикрывают агрессию и ксенофобию оскорбленными чувствами, разве нет?
М.А.: Я действительно верю в диалог, как бы наивно это ни звучало. По крайней мере, я верю в него на человеческом уровне, на уровне человека в демократическом государстве, где он имеет возможность быть услышанным. Я разрешала недопонимания на уровне такого диалога, и тот как накал ненависти, который ты имеешь в виду, в действительности искусственный. Трагедия в том, что сейчас большинство в него верит. Я – нет.
