В этом году многие российские журналисты, оставшиеся верными своей профессии, встречали 3 мая за границами своей страны. Репрессии в отношении медиа, которые после возвращения Владимира Путина в Кремль десять лет назад только усиливались, после начала открытой войны России против Украины приобрели абсолютно новый размах.
Наиболее жестко были атакованы независимые вещательные медиа традиционного формата: власти практически моментально после нападения на Украину закрыли радио «Эхо Москвы» и вынудили закрыться телеканал «Дождь», которые пытались давать согражданам правдивую и сбалансированную информацию о начавшейся агрессии. Однако досталось и печатным изданиям, и интернет-журналистике – против людей, которые просто делали свою работу, начали заводить уголовные дела за распространение «фейков» о действиях российской армии в Украине.
«Путин понимает: кто контролирует медиа, контролирует власть»
Наступление на медиа, которое российская власть неуклонно ужесточала, преследовало две главные цели. Так считает выступивший в начале этой недели в Стэнфордском университете главный редактор телеканала «Дождь» Тихон Дзядко, покинувший Россию в начале марта этого года из-за явной угрозы его безопасности. Первой задачей российской власти, по мнению Тихона Дзядко, было исчезновение в России независимой журналистики вообще:
«Российская власть очень хорошо понимает силу средств информации. Путин сам является продуктом медиа, в 1996 году он видел, что Борис Ельцин был переизбран на второй срок благодаря медиа, и он полностью понимает мысль, что тот, кто контролирует медиа, контролирует и власть… У «Дождя» в первые дни войны выросла аудитория – до 20 миллионов зрителей, и Кремлю это понравиться не могло».
«Когда вы творите ужасные вещи – военные преступления или преступления против человечности, – вам, естественно, не нужны независимые медиа, потому что они об этом расскажут, и у вас будут проблемы. Если у людей будет больше реальной информации, они не будут поддерживать войну и Кремль» - отмечает журналист, и добавляет, что второй задачей власти было «промыть мозги российской аудитории, убеждая его в том, что в Украине полно нацистов, и что вообще Украина – это неудавшееся государство, управляемое Соединенными Штатами».
«Мы над этим посмеивались, потому что эта пропаганда была полностью лживой, но, похоже, мы недооценили силу этой пропаганды: именно из-за нее множество людей сейчас в России верят во все это и поддерживают то, что власти называют «специальной военной операцией» - констатировал Тихон Дзядко.
«Свободы были подарены, поэтому их не ценили»
Вера властям и поддержка войны стали возможны еще и потому, что многие годы российское общество относилось к независимой информации легко, не осознавая ее ценности. Россиянам свобода прессы досталась без особых усилий, и они никогда не были готовы защищать ее как нечто реально завоеванное – так считает Сергей Пархоменко, бывший главный редактор журналов «Итоги» и «Вокруг света», старший советник Института Кеннана в Вашингтоне.
В интервью Русской службе «Голоса Америки» Сергей Пархоменко говорит, что «как и в случае с другими демократическими свободами, это результат того, что все эти свободы были подарены. А поскольку они были подарены, то их как-то и не ценили. Никто особенно не боролся за свободу прессы, за исключением тех самых людей, которые внутри этой свободной прессы работали, которые понимали, что это большое достижение и большое счастье».
Эксперт Института Кеннана полагает, что в позднем СССР и в первые годы независимой России чтение газет взахлеб и большое уважение к независимым телепрограммам было частью поведения людей, которым вдруг показали нечто ранее не разрешенное, и диктовалось это поведение обычным любопытством:
«Это было потребление, которое даже не требовало промышленных успехов, и оно началось еще в конце 1980-х годов. Люди довольно быстро насытились, а смысла этого всего не поняли, не поняли, что свободная пресса является, прежде всего, инструментом контроля, инструментом обратной связи. Помните большое раздражение по поводу «чернухи», как жаловались на то, что «пресса все время описывает какие-то ужасные вещи» и спрашивали: «А где же хорошие новости?» Общая незрелость демократических институтов выразилась и в этом - смысл этого института остался непонятен».
При этом Сергей Пархоменко тоже говорит, что Владимир Путин очень рано осознал опасность успешной независимой журналистики для него лично: «Путин и вся его группировка хладнокровно ее изводили, потому что понимали, что это – враг. Они довольно быстро сообразили, что это вещь, которая ограничивает власть, сковывает в движениях, создает какую-то ненужную им подотчетность. Им не хотелось ни перед кем отчитываться, поэтому они это изводили. Изводили, прежде всего, экономическими методами – взяли под контроль рекламный рынок, взяли под контроль рынок распространения. Они действительно лишили индустрию возможности стоять на ногах, они высосали из нее всю кровь, и это сделали достаточно хладнокровно».
«Мы перешагнули порог в тоталитаризм»
Так же хладнокровно Кремль теперь ведет сразу несколько войн: войну с Украиной, войну с инакомыслием и войну с прессой. Тех, кто видел истоки нынешней ситуации, кто рассказывал о российских солдатах в Украине еще в середине 2010-х, эта ситуация повергает в отчаяние – они описывали процесс, результат которого оказалось невозможным предотвратить.
Один из таких журналистов – специальный корреспондент «Новой газеты» Павел Каныгин, который в 2015 году рассказывал о попавших в плен к украинской армии спецназовцах военной разведки России, от которых очень долго отказывалось российское руководство. Тогда же Каныгина захватывали пророссийские сепаратисты, силы которых сейчас под управлением офицеров армии России обстреливают украинские города.
В интервью «Голосу Америки» Павел, уже полтора месяца находящийся за пределами России, говорит, что восхищается журналистами, оставшимися в стране и пытающимися заниматься своей профессией, но видит, что темные времена для российской прессы – действительно темные, и тьма будет только сгущаться:
«Это очень доблестная доля – остаться в Москве и что-то пытаться там сделать, но, мне кажется, что сейчас ничего живого там создать не удастся. Никакой журналистики ты там сделать не сможешь: глубина компромисса будет такой невообразимой, что просто невозможной для достойной работы. Мне кажется, мы перешагнули порог в тоталитаризм и уже там находимся. И это только начало пути, а путь будет длинный».
Очевидно, что решение уехать из страны, на языке которой и для граждан которой ты делаешь журналистику, довольно мучительно – особенно для репортера такого остро социального издания, как «Новая газета», не боявшаяся писать о «ближнем круге» Путина и преступлениях властей Чечни тогда, когда этого еще никто не делал. Размышления Павла Каныгина это хорошо иллюстрируют:
«Сейчас мы уехали, и этот вакуум, который там образовался, (критических мнений стало резко меньше, и те, кто там остался, сидят тихо или пытаются уехать) очень быстро двигает общество к принятию этого тоталитаризма, беззащитности, беспомощности перед ним. С одной стороны, мы спасли себя персонально, когда уехали, а с другой, очень ослабили защиту для тех, кто остался. Если бы мы все остались, сотни журналистов, нас бы всех посадили. Может быть, стоило и дальше сопротивляться? Есть здесь некая дилемма, конечно».
«Жизнь работает на нас»
По словам Павла Каныгина, «слово, написанное сейчас в Москве или в Нижнем Новгороде, может быть, весит больше, чем слово, сказанное в Мюнхене, в Париже или в Лондоне», однако нужно «продолжать работать и думать о том, как сохранить мосты, как сохранить средства доставки информации, потому что журналисты есть, есть руки, есть мозги, есть источники, есть способы узнать, что-то разнюхать, позвонить, спросить, раскопать – даже на расстоянии».
Тихон Дзядко говорит, что собирается делать именно это: «Мы настроены на перезапуск «Дождя» через пару месяцев откуда-нибудь из Европы, а пока мы вещаем на YouTube с моей женой, Катериной Котрикадзе, и людям нужна эта информация - лишь за 2 недели у нас появилось более 180 тысяч подписчиков, половина которых находятся в России».
По мнению главреда «Дождя», очень многое зависит от того, насколько хорошо важность русскоязычной независимой журналистики будет понята странами Запада:
«Западные чиновники и политики должны максимально сотрудничать с русскоязычными независимыми медиа - они обязаны объяснять свою позицию, давать интервью и уделять внимание этим журналистам. Сотрудничество сейчас важно в принципе, должна быть широкая взаимная поддержка и среди журналистов».
Сергей Пархоменко, в свою очередь, убежден, что большую роль должны сыграть способы обхода барьеров, которые сооружает российская власть для независимых новостей:
«Медиа могут существовать где угодно – они перестроятся, люди сформируют новые структуры и будут существовать. Вопрос – в связи между производителем журналистского контента и его потребителем, ее, как мы видим, можно обрезать, но если эта проблема будет преодолена, если эти каналы будут найдены, если после закрытия YouTube найдутся какие-то другие способы коммуникации с аудиторией, тогда это все будет существовать».
Технические средства доставки информации, как говорит эксперт Института Кеннана, будут соревноваться с теми, кто эту информацию ограничивает:
«Работа идет, и прогресс виден – речь, например, идет о «непосредственном интернете» из космоса, со спутника, который приходит прямо к потребителю. Тоталитарное государство будет с этим бороться, будет запрещать продажу мобильных телефонов, имеющих соответствующий блок в своем устройстве – значит, технология должна с этим справиться и научиться отправлять этот сигнал на тот блок, без которого телефон не работает».
Сергей Пархоменко уверен, что война и кризис в России подтолкнут людей к пониманию того, что независимые медиа нужны:
«Люди в Бурятии, даже те из них, кто никогда в жизни не заходил в интернет ни за чем, кроме как за играми или покупками – для них вдруг выясняется, что с помощью интернета можно искать пропавшего сына и пытаться понять – он жив или нет, или участвовать в чате, где обсуждаются эти пропавшие дети. Это как с судом: человек, который всю жизнь говорил, что «мне суд не нужен, я судиться не собираюсь», вдруг поссорился со своим соседом по участку на предмет установки забора, и вдруг выясняется, что все-таки надо идти в суд. И тут он начинает интересоваться – а где же у нас здесь суд? А справедливый ли у нас суд? А продажный ли у нас судья? Люди постепенно будут вынуждены начать больше интересоваться окружающей их жизнью, и они будут искать каналы и способы, будут страдать от того, что нет надежных источников. Так что, я думаю, что в этом смысле жизнь работает на нас».
