Как власти Центральной Азии используют религию (в первую очередь – мусульманскую идентичность) в качестве бренда во взаимоотношениях с исламским, а также с немусульманским миром – этому феномену была посвящена конференция, состоявшаяся на днях в Школе международных исследований Элиота при Университете имени Джорджа Вашингтона. Темы выступлений отражали многообразие аспектов проблемы.
Лука Анчесчи (Luca Ancesci) из Университета Глазго (Великобритания) подчеркнул значение государственного контроля в развитии религиозных связей между жителями Центральной Азии и странами Персидского залива. Натали Коч (Natalie Koch) из Университета Сиракуз (США) обратилась к вопросу о роли культов «отцов-основателей» в национальных идеологиях (сопоставив культ Сапармурада Ниязова (Туркменбаши) в постсоветском Туркменистане с культом шейха Зайда ибн Султан Аль Нахайяна – создателя Объединенных Арабских Эмиратов). Бруно Де Кордье (Bruno De Cordier) из Университета Гента (Бельгия) рассказал о роли Исламского банка развития в экономической и политической жизни центрально-азиатских стран. Профессор-исследователь Университета Джорджа Вашингтона Себастьян Пейруз (Sebastien Peyrouse) посвятил свое выступление самой сущности рассматриваемого феномена: использованию ислама в целях политического пиара.
О том, как постсоветские правительства сегодняшней Центральной Азии, с одной стороны, контролируют религиозную жизнь подвластных стран, а с другой – используют религию для создания привлекательного образа власти, и о контексте, в котором это происходит, корреспондент Русской службы «Голоса Америки побеседовал с Себастьяном Пейрузом по окончании дискуссии.
Алексей Пименов: Светские авторитарные режимы, которым противостоят исламистские группировки, в том числе террористические, – таково наиболее распространенное представление о сегодняшней Центральной Азии. Что в нем, на ваш взгляд, верно, а что неверно?
Себастьян Пейруз: Что в этой картине неверно, так это прежде всего бинарное, черно-белое представление о происходящем. А именно, что на одной стороне – светские режимы, поддерживающие и систематически контролирующие традиционный ислам – в противоположность экстремистскому исламизму.
Но так дело обстоит далеко не всегда. Человек, скрупулезно соблюдающий предписания ислама в повседневной жизни, вовсе не обязательно представляет потенциальную опасность для государства. Между тем такие люди рассматриваются как экстремисты. Это мы видим в Узбекистане. В Казахстане – в меньшей степени. Но в какой-то мере – повсюду (в Центральной Азии).
Необходимо подчеркнуть и другое: не всякого, кто выступает с критикой власти с позиций ислама, следует непременно отождествлять с воинствующим мусульманским экстремизмом. Если человек критикует правительство с мусульманской точки зрения, то это не означает, что он обязательно возьмется за оружие и начнет вооруженную борьбу.
А.П.: Государства Центральной Азии позиционируют себя как светские…
С.П.: Официально – да. Поскольку в странах Центральной Азии ни одна религия не объявлена государственной. Ни одна конституция здесь не содержит упоминания об исламе. Этого нет ни в Узбекистане, ни в Туркменистане – не говоря уже о других государствах. В этом смысле все эти режимы – светские.
А.П.: Как обстоит дело на практике?
С.П.: Это противоречивая картина. Скажем некоторые мечети финансируются государством. Это можно понять, поскольку после провозглашения независимости у людей не было денег на возведение мечетей. Тем не менее, противоречие налицо: в светском государстве религия полностью отделена от государства. Во всех государствах Центральной Азии – иная ситуация: религия находится под постоянным и систематическим контролем государства. Причем это касается самых разных религий. Религия не допускается к участию в политике. Так обстоит дело везде – кроме, возможно, Таджикистана. Впрочем, как мы видим сегодня, и здесь распущена Исламская партия возрождения. Повторяю, противоречие налицо: эти режимы именуют себя светскими – и вместе с тем контролируют все, что связано с религией.
А.П.: Что здесь играет большую роль – местная специфика или черты, роднящие страны Центральной Азии с другими государствами постсоветского пространства?
С.П.: Существует такой фактор, как наследие Советского Союза. Во всех постсоветских государствах – кроме балтийских – государственная власть внимательно следит за всем, что относится к религиозной сфере. Государства стремятся контролировать религию – и вместе с тем использовать ее как инструмент. Власть демонстрирует уважение к правам верующим – как на международной арене, так и на внутриполитической. Религия используется как бренд, помогающий при взаимодействии и с заграницей, и с собственным населением.
А.П.: Каково значение российского фактора в сегодняшней Центральной Азии?
С.П.: Конечно, в девяностых годах Россия утратила значительную часть своего прежнего влияния в регионе. Но, даже несмотря на это, влияние России, с точки зрения политико-экономических отношений, всегда сохранялось и сохраняется сегодня. Да, многие в политических элитах Центральной Азии задаются вопросом: как иметь дело с Россией после трагедий в Украине? Но большинство полагает, что отношения с Россией необходимо поддерживать, – чтобы уравновесить влияние Китая.
Огромное влияние, которого многие опасаются. Кроме того, многие во властных структурах Центральной Азии знают Россию. Знают, как работает российская политическая система, – поскольку сотрудничали с ней многие годы. И я убежден, что Россия и в дальнейшем будет играть весьма существенную роль в Центральной Азии (откуда, не забудем, в Россию прибывает большое количество мигрантов).
А.П.: Вот уже много лет эксперты говорят о ситуации в Центральной Азии как о «переходе» (transition). От чего к чему?
С.П.: Официально – от централизованной плановой экономики к свободному рынку. А с политической точки зрения – от чрезвычайно авторитарного режима, унаследованного от советских времен, – к демократическим нормам. Но в действительности термин «переход» нередко используется правительствами, чтобы продемонстрировать, что они, что называется, над этим работают. Конечно, на протяжении двадцати лет произошли большие изменения. В первую очередь – экономические. Казахстан и Кыргызстан осуществили много реформ. Но, с другой стороны, в плане политических свобод многое осталось, как прежде. Это относится и к свободе слова, и к свободе вероисповедания.
Поэтому «переход» – возможно, не совсем адекватный термин. Правительства стремятся убедить собственное население и международных партнеров в том, что они стараются изменить ситуацию. Но посмотрите на Узбекистан или Туркменистан – там мало что меняется. Я бы сказал, что тут действительно можно говорить о переходе, но только не в том смысле, в каком о нем говорит руководство этих стран.
