Во сколько обходится Москве военно-воздушная кампания в Сирии, и почему российское руководство идет на связанные с ней затраты? «Это не несет какой бы то ни было серьезной нагрузки на бюджет», – заявил Владимир Путин в ходе последней пресс-конференции.«Вероятно, это утверждение небезосновательно, – считает директор Центра военно-политического анализа при вашингтонском Институте Хадсона (Hudson Institute) Ричард Вайц (Richard Weitz). – Проводятся же военные учения на территории России. А теперь проводятся операции в Сирии – возможно, ненамного более дорогостоящие».
Старший научный сотрудник Американского совета по внешней политике (American Foreign Policy Council) Стивен Бланк (Stephen Blank) вносит в эту картину существенное дополнение. «Сначала, – поясняет Бланк, – Россия расходовала на сирийскую кампанию четыре миллиона долларов в день; затем эта цифра достигла восьми миллионов, да и позднее продолжала расти. Конечно, речь идет о большой нагрузке на бюджет. Речи о том, что это не так, призваны изобразить дело таким образом, будто ухудшение экономической ситуации в стране никак не связано с авантюризмом Путина».
Каково же подлинное соотношение средств и целей в данном случае? Об этом – эксклюзивное интервью Дмитрия Горенбурга (Dmitry Gorenburg) – старшего научного сотрудника Центра русских и евразийских исследований имени Дэвиса при Гарвардском университете – Русской службе «Голоса Америки».
Алексей Пименов: Давайте начнем с финансового аспекта проблемы: есть нагрузка на бюджет или нет?
Дмитрий Горенбург: Конечно, нагрузка есть. Ричард Вайц прав: учения проводятся – в том числе и во время операций. Вместе с тем я не слышал, чтобы какие-то учения отменялись. Таким образом, операции проводятся в дополнение к учениям, а не вместо них. И это, разумеется, отражается на расходах. Если бы, скажем, объявили, что основные осенние учения отменены, а вместо них проводятся операции в Сирии, то картина была бы иной. Но, с другой стороны, нам не стоит выступать в роли бюджетных контролеров российского правительства.Они лучше знают, сколько у них денег, тогда как мы можем лишь гадать. И если они рассчитали, что ресурсов на эту операцию у них хватит, значит, так оно и есть. И невозможно себе представить, что они отменят операцию из-за ограниченных финансовых возможностей.
А.П.: А как в данном случае обстоит дело с военно-техническими возможностями? В начале октября прошло сообщение, что что четыре российские крылатые ракеты, выпущенные из акватории Каспийского моря по целям в Сирии, упали на территории Ирана. Глава Пентагона Эштон Картер высказал тогда предположение, что причиной падения ракет могла стать их неисправность. Ваш комментарий?
Д.Г.: Говоря о качестве российских вооружений, не следует спешить с обобщениями. Если говорить конкретно о ракетах «Калибр», которые упали в Иране, то это – довольно новая технология, и процент ракет, достигших своих целей, примерно равен проценту американских «Томагавков», поражавших цели в начале 90-х, когда ими начинали пользоваться всерьез. Неполадки в данном случае не выходят за рамки того, что обычно происходит, когда новые вооружения впервые используются не на учениях, а в условиях боевой операции. Тот факт, что четыре ракеты упали, не означает, что мы имеем дело с оружием плохого качества.
Разумеется, есть и проблемы. Если, к примеру, говорить о военно-морском флоте, то есть проблемы с двигателями кораблей. Эти проблемы были всегда: двигатели изготавливались в основном на Украине. А те, что строились в России, были среднего качества. Например, были проблемы с двигателями корветов класса «Стерегущий», из-за чего их и решили заменить немецкими. Но когда начался кризис с Украиной, пришлось свернуться к российским двигателям.
Другой пример – недостаточное качество ракет «воздух-воздух», используемых самолетами. В общем, у разного оружия – разное качество.
А.П.: В каких случаях его можно назвать высоким?
Д.Г.: Например, в случае «Калибра». Другой пример – российские истребители. Или противокорабельные ракеты: они лучше, чем некоторые американские варианты. Конечно, в целом американские вооружения намного лучше. Однако и денег на них тратится намного больше. Да и в течение тех двадцати лет, когда Россия ничего не строила в военной области, американцы продолжали совершенствовать свою технику. Но после 2010 года, когда министром обороны был Сердюков и когда была введена в действие Государственная программа вооружений (по 2020 год), начали строить всерьез. Уже в предшествующие пять-восемь лет разрабатывались новые версии вооружений, новые макеты. Но строить начали в 2008-2010 годах.
А.П.: Как вы оцениваете качественные изменения, произошедшие в те годы?
Д.Г.: Опять-таки по-разному. В общем, ракеты – получше, корабли – похуже. И, кроме того, у России есть хорошие вертолеты.
А.П.: Возвращаясь к оружию, применяемому в Сирии: правозащитники, в частности Human Rights Watch, обвиняют российских военных в применении оружия неизбирательного действия, в частности, кассетных бомб. С какой целью они применяются?
Д.Г.: Цель – держать на плаву Асада и дать сирийским войскам возможность восстановить контроль над всеми территориями, над которыми его можно восстановить. И, разумеется, ослабить оппозицию. Мне представляется, что использование подобного оружия объясняется тем, что первоначальные усилия, призванные помочь Асаду, используя другие виды оружия, не возымели желаемого действия. Потому и идет в ход оружие, предназначенное для уничтожения живой силы противника. И, конечно, при принятии решения об этом, скорее всего, была принята во внимание и нехватка тяжелых вооружений у оппозиции.
А.П.: Почему российская поддержка Асада в конце концов привела к прямому военному участию в конфликте? Какая стратегическая задача при этом решается?
Д.Г.: Становилось все яснее, что без подобной помощи Асад продержится недолго. Может быть, несколько месяцев или год. Время работало против него. А вот почему для России было так важно поддержать Асада – тут можно назвать несколько причин. Первое – это связи с правительством, база в Тартусе, экономические связи, продажа оружия. Второе – стремление продемонстрировать российское влияние на Ближнем Востоке. И, наконец, третье: показать Америке и другим западным странам, что с Россией надо считаться. И тем самым выйти из изоляции, в которой Россия оказалась, когда начался конфликт в Украине. Продемонстрировав Америке, что без России мировых конфликтов не решить.
А.П.: Эти цели достигаются?
Д.Г.: В общем, да. Американские дипломаты, в частности Джон Керри, встречаются с российскими представителями и обсуждают с ними дела Ближнего Востока. Силы Асада – в наступлении. То, что оппозиции удастся его победить, теперь маловероятно. И то, и другое – успех России. Не так уж важно, что правительственные войска захватили не слишком значительную территорию. Главное, что сегодня они не отступают, а наступают.
А.П.: Как вы представляете себе дальнейшее развитие событий – учитывая еще и российско-турецкое обострение?
Д.Г.: Мне кажется, что конфликта с Турцией Путин не ожидал. И похоже, что для него он стал личным конфликтом с Эрдоганом. Кстати, на пресс-конференции он довольно открыто сказал, что именно его возмутило. Плохо, конечно, что сбили самолет. Но, с его точки зрения, еще более возмутительно то, что, сбив самолет, вместо того, чтобы решить проблему один на один, Турция обращается в НАТО и просит защиты у Америки. Думаю, что у США, Россия и других сил, участвующих в конфликте, есть шанс договориться – о компромиссе, о перемирии, о том, что Асад, может быть, уйдет не сразу, а позже; здесь могут быть положительные моменты и для России, и для Америки. Вопрос в том, согласятся ли с этим воюющие стороны – оппозиция и сирийское правительство.
Поскольку Асад зависит от России больше, чем раньше, то если Путин скажет, что надо соглашаться, у него не будет иного выхода, кроме как согласиться. Но я не уверен, что на это согласится оппозиция – особенно та ее часть, которую поддерживает Турция, столь явно настроенная сегодня против Путина и против России. Поэтому война, скорее всего, будет продолжаться. И это, помимо всего прочего, будет на руку ИГИЛ. Набирающему сторонников не в последнюю очередь именно потому, что в Сирии идет кровавая война.
