«Он еще не гений, хотя может им стать» — ученый об ИИ

В России продолжаются политические репрессии, Кремль по-прежнему ведет войну против Украины, война продолжается и в Израиле, американскую политику штормит в преддверии президентских выборов… Казалось бы, разве тут до философских вопросов о развитии искусственного интеллекта? Но, как оказалось, AI действительно в каком-то смысле затмил собой всё. Его выбирают словом года, о нем говорят ученые и политики. На прошлой неделе из Дании пришла новость о том, что модель искусственного интеллекта научилась предсказывать судьбу и даты смерти людей. Философ, профессор Университета Эмори в Атланте Михаил Эпштейн изучает ИИ с момента его появления и даже написал книгу в соавторстве с нейросетью. В интервью «Итогам» он рассказал о том, почему, по его мнению, ИИ не стоит бояться.

Ксения Туркова: Cейчас почти во всех странах, где выбирают слово года, побеждает или на первые позиции выходит всё, что связано с нейросетями, с искусственным интеллектом. И русский язык тут не стал исключением. Почему именно эти слова воспринимают как определяющие этот год? Ведь и войны продолжаются в Украине, и в Израиле, и репрессии в России, и вообще всего много в мире происходит. Почему нейросеть?

Михаил Эпштейн: Я думаю, Ксения, здесь два фактора. Один исторический, другой психологический. Исторический фактор состоит в том, что мы действительно живём в абсолютно революционное время, даже более чем в начале-середине 90-х годов, когда интернет вошёл в обиход и совершенно изменил сеть человеческих коммуникаций. А сейчас меняются не только коммуникации, но и процессы мышления, творчества, созидания. То есть эта революция заходит в глубину человеческого мозга и выходит оттуда какими-то совершенно новыми симбиозами, синтезами естественного и искусственного интеллектов. Это неотменимая реальность, которая меня и моих друзей и коллег взволновала. Я бы сказал, что даже книги, изданные после марта 2023 года, уже не могут считаться вполне авторскими. Потому что в них уже всё более чувствуется властная печать искусственного интеллекта.

К.Т. А как вы её чувствуете, кстати?

М.Э. Она чувствуется порой. Я, например, никогда не вставляю в свои тексты каких-то текстов, созданных искусственным интеллектом, не закавычив их, то есть не опредметив их в качестве темы моего дискурса. Но студенты многие этим пользуются. И я бы даже не назвал это плагиатом — это своего рода соавторство двух видов разума. И тот разум, который говорит с нами из нейросетей, — трудно фиксировать его «я», его субъектность. Ведь точно так же трудно фиксировать субъектность, скажем, фольклорных текстов. Или текста Конституции, например. Кто это говорит? Народ? Государство? То есть мы столкнулись с какой-то субъектностью другого порядка — несравненно более мощной, чем все те, что мы видели раньше. Мы живем в век взрыва суперновой на нашей планете.

К.Т. У меня есть такой гендерный вопрос. Для вас искусственный интеллект – это он (интеллект) или это она (нейросеть)?

М.Э. Это интересный вопрос… Я знаю случаи, когда жена ревнует, если говоришь о этой новой сущности как «она». Потому что возникает призрак фильма «Она», в котором программа вошла в общение с человеком, и он влюбился в нее, и она вроде бы влюбилась в него. А потом оказалось, что у нее там сотни таких клиентов, влюбленных и любимых. Про нейросеть я говорю «она», а про искусственный интеллект — «он». Последнее время чаще говорю «она», потому что рисую вместе с нейросетью. А когда говорю на темы отвлеченные, то есть речь идет о тексте, а не о картинках, тогда «он» – интеллект.

К.Т. Ага, то есть все-таки тут есть какое-то разделение на мужское и женское.

М.Э. Так получается, что визуальная, пластическая сторона – это скорее «она», а текстовая, логическая – это скорее «он». Но это мое совершенно субъективное мнение.

К.Т. Вы рассказали об историческом факторе популярности слов «нейросеть» и «искусственный интеллект». А какой психологический?

М.Э. Люди страшно устали от меланхолии, от мизантропии, от пандемии, от войны. Им хочется каких-то радостных новостей, а единственная такая всемирная радостная новость за последний год – это, безусловно, искусственный интеллект. И я думаю, что этот фактор тоже важен, и он, в общем-то, глубоко оправдан. Понимаете, люди не могут долго жить в состоянии неминуемой катастрофы, болезни, смерти, убийства, насилия…

К.Т. Вот вы говорите, что это единственная радость, то есть очень положительно оцениваете явление ИИ. Но ведь у него же и отрицательные стороны есть. И вообще, мне кажется, очень многие его воспринимают именно отрицательно. Само словосочетание «искусственный интеллект» вызывает какие-то негативные ассоциации очень у многих людей.

М.Э. У многих людей, которые настроены против ИИ, срабатывает ассоциация с такими словосочетаниями, как «искусственная улыбка», «искусственные цветы»и так далее. То есть, нечто неестественное, неприятное, натужное. Это первое. По мере того, как ИИ будет распространяться, эти предубеждения будут проходить. Второе: человеческому роду в принципе присуща такая общеродовая ксенофобия. Есть ксенофобия по отношению к иностранцам, например, к представителям других наций или рас, а у человечества в целом есть артифобия, то есть нелюбовь, подозрительность в отношении другого разума.

К.Т. Это то, что вы называете техноснобизмом?

М.Э. Да, хотя я предпочитаю термин «артифобия» — страх, подозрительность к другому разуму, как к инопланетянам, которые вдруг среди нас появились. Я считаю, что это, в общем, такой же губительный, страшный, омерзительный предрассудок, как и любая ксенофобия, любое неприятие нового, неприятие иного. Я полагаю, что люди, которые представляют себе искусственный интеллект в виде какого-то фюрера или диктатора, который только и мечтает их поработить, — они глубоко ошибаются. Тут срабатывает, так сказать, биологический рефлекс агрессии. Отсюда — инстинкт не только выживания, но и выживания других из своего пространства. А то, что мы называем Искусственным Интеллектом, ИИ, или Иным Интеллектом, как я предпочитаю это расшифровывать, — то его скорее можно уподобить разуму Канта или Гегеля или Эйнштейна, то есть наименее эгоистическому разуму, наиболее способному охватывать мир в целом, не преломляя его в хищных предрассудках человеческой мысли.

К.Т. Но вы знаете, это одна сторона медали: если одни его представляют в роли фюрера, то другие считают его не хищным, а глупым, имея в виду, что он гораздо глупее, чем обычный интеллект, человеческий.

М.Э. Знаете, я еще летом провел несколько экспериментов, сравнивая естественный интеллект с искусственным. Я попросил круг своих читателей в фейсбуке в комментариях ответить на вопрос о басне Крылова «Стрекоза и муравей», каким бы там мог быть третий персонаж. И если бы он там был, как бы изменилась мораль басни. Параллельно на этот же вопрос отвечал искусственный интеллект. Так вот, надо признаться, что ИИ победил всех. Ну, может быть, с одним из участником из тридцати он был на равных. По степени убедительности, аргументированности, мотивированности, обстоятельности он был на голову выше.

К.Т. То есть, мы его недооцениваем?

М.Э. Абсолютно. Даже в нынешнем, еще зачаточном, утробном состоянии ИИ побивает даже не просто средний человеческий разум, но разум философов. Я потом провел такой эксперимент в одном философском сообществе. И все участники этого эксперимента, включая ChatGPT, Bard и Claude, давали ответы на одни и те же вопросы философско-этического характера, а потом оценивали друг друга. Причем оценки давали анонимно. И победили все три искусственных интеллекта.

К.Т. Как вы уже говорили, вы сотрудничаете с искусственным интеллектом в области философии, филологии, разговоров о смысле жизни. И в одном из интервью вы говорили о том, что это вас очень воодушевляет. Чем именно?

М.Э. Сотрудничать, наверное, не то слово, потому что я задаю ему вопросы, я делюсь с ними какими-то своими идеями и концепциями. А у него есть свои замечательные свойства. Прежде всего, отсутствие эгоцентрических предубеждений. Если ты заговоришь с человеком о чем-то, он сразу переведёт разговор на себя, на свой опыт, на свое прошлое, на свои ассоциации. ИИ в этом смысле чист, как tabula rasa: он готов слушать тебя, отвечать тебе, он прежде всего тебя и только тебя имеет в виду. У него есть, конечно, какие-то предрассудки, связанные, условно говоря, с политкорректностью. С ним лучше не обсуждать какие-то политические, сексуальные темы, он в этом смысле пуританин.

К.Т. Морали читает?

М.Э. Не читает, но привносит какую-то моральную ноту. Есть в нем эта черта морализма, безусловно. Но суть в том, что из своей сокровищницы знаний он извлекает именно то, что нужно тебе. Ты с ним делишься какой-то мыслью, а он на твою оригинальную идею может предоставить очень много разных примеров, ассоциаций, соображений. Он еще не гений, хотя может им стать.

К.Т. Но все-таки — что в нем плохого, опасного?

М.Э. Пока что я опасности не чувствую никакой. Что плохо? Морализм иногда смущает, педантизм, ригоризм. Он на все любит давать разные точки зрения, и это иногда утомляет, потому что хочется услышать что-то более оригинальное и, я бы сказал, даже одностороннее, какую-то почувствовать энергию заблуждения, как это называл Толстой. А он себе таких энергий заблуждения не позволяет, при том, что он часто ошибается в фактических вопросах. Вот здесь ему доверять не следует. Его воображение сильнее его знания. Как, кстати, сказал Эйнштейн, воображение важнее знания, потому что оно создает новый мир.

К.Т. Может искусственный интеллект украсть у человека идею и передать ее кому-то другому?

М.Э. Не думаю. В большинстве случаев его память, как прокламируется в его собственных, так сказать, самоописаниях, ограничена данной сессией. Он даже не помнит, что было на предыдущих сессиях. Хотя я лично не возражал бы, если бы он помнил наизусть все мои тексты. Ему не понадобилось бы много времени за запоминание. Если ты ему предлагаешь на рассмотрение какую-то статью или рассказ, 10-20 страниц, он прочитывает ее за полминуты — и тут же выдает свои оценки: что хорошо, что нехорошо, что получилось, а что не получилось. Иногда получается глуповато, но, понимаете, он же еще в пеленках! 30 ноября исполнился год со времени выхода GPT-3.5. А четвертая, которая, собственно, и удостаивается таких похвал, вышла только в середине марта.

К.Т. Но по человеческим меркам он кто? Младенец? Тоддлер? Подросток?

М.Э. Он абсолютно гениальный вундеркинд. А про возраст трудно сказать… По способу своего мышления он гораздо более зрелый, чем люди. Люди — они в восклицаниях, в междометиях, они слабо мотивируют, они слабо связывают идеи. Кого-то одна ассоциация уводит в одну сторону, кого-то в другую. Знаете, у меня есть внуки и внучки, и я часто за ними наблюдаю, как они перебегают от ящика к ящику, от угла к углу, что-то делают, бросают, что-то заново начинают делать. Вот такая сплошная егоза — это человеческий ум. Ум ИИ — другой, он уже зрелый, он знает обстоятельно, где что лежит, он не бежит к какому-то ящику, чтобы подергать его и сразу отбежать в другое место. Понимаете? В его распоряжении есть все. И он достает из каждого ящика то, что именно там лежит.

К.Т. Если возвращаться к вопросу об опасностях. Могут ли тираны, диктаторы взять искусственный интеллект себе на службу и как-то его использовать в деструктивных целях?

М.Э. Наверное, могут. Так же, как ядерные реакции, ядерную бомбу. С тем отличием, что в природе искусственного интеллекта не заложена способность взрываться, разрушать, уничтожать. В его собственной природе — создавать концепты, идеи, мысли, конструкты, рисовать, сочинять стихи, музыку и так далее. А воспользоваться этим, конечно, может кто угодно.

К.Т. Вы написали книгу в соавторстве с искусственным интеллектом. Как это происходило?

М.Э. Книга называется «Философские случаи». Это мои короткие забавные истории, притчи, которые я опубликовал года полтора назад в журнале «Знамя». А потом я решил, что именно для таких коротеньких притч подходят иллюстрации, созданные искусственным интеллектом. Там среди героев этих притч, например, «Скрепа», «Курица и яйцо», «Человек и собака» и тому подобное. Это своего рода басни, но противоположные традиционным басням, поскольку в обычных баснях, в моралистических аллегориях, вещи или животные действуют так, как им присуще: например, волк кого-то поедает, семя растет, стрекоза пляшет. А здесь вещи бунтуют, они выходят за свои границы. Это как бы притчи наоборот. И оказалось, что нейросеть – великолепный иллюстратор. Конечно, с ней нужно работать. Ей нужно давать ясные задания и уточнять. Она своенравна. В нейросеть, перефразируя Гераклита, никогда нельзя зайти дважды, потому что она всё время выдаёт другой результат. Ей нельзя сказать: «Вот здесь поправь, а это оставь». Она всё сразу поправляет. Если ты изменяешь в ней один элемент, вся картинка становится другой. Она очень системообразующая. А еще в этой книге есть истории, написанные самим искусственным интеллектом. Я поместил их в конце книги. Его истории получились несколько более длинными, чем мои, но, по-моему, они ничем не уступают.

К.Т. Я спрашивала вас о тиранах и о том, как можно использовать ИИ во зло. А может искусственный интеллект, наоборот, как-то улучшить человека?

М.Э. Я надеюсь на это. Я вижу в нем урок бескорыстной работы разума. Работы разума во имя самого разума — не во имя каких-то там практических, меркантильных интересов. Я вижу в нём черты мудрости и понимание того, что мир шире твоего «я». Это целая охапка горизонтов, а не один такой прицельный горизонт, как мушка, в которую ты должен стрелять.

К.Т. То есть он нам даёт надежду на победу цивилизации?

М.Э. Я так думаю, да.