На проходящем в Нью-Йорке 15-м международном кинофестивале Трайбека (Tribeca) состоялась мировая премьера нового документального фильма «Неприкасаемые» (Untouchable). Лента режиссера Дэвида Фейги (David Feige), как указывается в пресс-релизе, «представляет собой провокативный взгляд на законы в отношении секс-преступников, действующие в стране». Фильм переплетает истории осужденных за эти виды преступлений с трагическими историями их жертв.
Дэвид Фейги 15 лет проработал в Нью-Йорке общественным защитником, то есть адвокатом, назначаемым судебными органами тем обвиняемым, кому не по карману нанять обычного адвоката. Один из авторов телесерии канала TNT «Raising the Bar» и 75 часов телевизионных программ, посвященных американской юстиции. «Неприкасаемые» – его дебют в документальном кино.
Дэвид Фейги ответил по телефону на вопросы корреспондента Русской службы «Голоса Америки».
Олег Сулькин: Вы много лет практиковали как адвокат. Что побудило вас попробовать свои силы в документальном кино? Что стало главным импульсом?
Дэвид Фейги: Замысел фильма зрел долгие годы по мере того, как наказания для секс-преступников становились все суровей и суровей, а трактовка этого вида преступлений все шире и шире. Я все активней работал как сценарист телевизионных проектов в Голливуде, и в какой-то момент решил сделать документальный фильм.
О.С.: В бытность адвокатом, общественным защитником, вам доводилось вести дела такого рода?
Д.Ф.: Конечно. Разумеется, ими моя практика не ограничивалась. Я вел дела в широком диапазоне от мелких краж до финансовых афер, от проезда «зайцем» в сабвее до убийств.
О.С.: Наверное, от вас потребовалась смелость, чтобы углубиться в тему сексуальных преступлений, особенно, в той ее части, которая касается обращения общества с преступниками и способов их наказания.
Д.Ф.: Я, пожалуй, с вами соглашусь. Да, понадобилась определенная смелость. Ведь три года назад, когда мы начали этот проект, в американском обществе еще только зрела дискуссия о будущем нашей судебно-правовой системы и ее предлагаемой реформы, которая идет сегодня. Я делился с друзьями и коллегами своими планами снять кино про секс-хищников и педофилов. Знаете, что мне говорили почти все? Не лезь в это, лучше забудь. Нарвешься на неприятности, заработаешь головную боль. Это как ступить на минное поле. Никто у тебя этот фильм не купит, никто не захочет показывать.
О.С.: Почему, по-вашему, возникла такая реакция?
Д.Ф.: Моя концепция воспринимается как очень провокативная. Я считаю, что при рассмотрении проблемы сексуальных преступлений нужно объективно рассматривать обе стороны – и жертву, и преступника. Остракизм и ненависть по отношению к такому преступнику в обществе мешает судебной системе принимать разумные решения, превращает цивилизованный процесс наказания в средневековую охоту на ведьм. Ужесточение наказания к добру не приводит.
О.С.: Общественное мнение всецело на стороне жертв. Это нормально и естественно. Но когда вы показываете, в какие невыносимо тяжкие условия пенитенциарная система ставит осужденных за эти преступления, как методично загоняет их в категорию неприкасаемых, неизбежно возникает вопрос: а правильно ли все это? Вы этого добивались? И есть ли, на ваш взгляд, рациональный и гуманный подход к наказанию секс-преступников?
Д.Ф.: Подход, наверное, есть. Но я намеренно избегал конкретизации. Не в этом задача фильма. Люди предпочитают думать удобными формулами – хорош или плохо. И при этом забывается существование проблемы. Моя цель – не поставить точку в дискуссии, а начать серьезный разговор.
О.С.: Когда вы знакомите зрителя с влиятельным флоридским лоббистом Роном Буком и его дочерью Лорен, жертвой сексуального насилия, то тем самым обозначаете самую типичную концепцию наказания. Чем преступнику больнее, считают Рон Бук и его единомышленники, чем больше он стреножен как член общества и обделен самыми базовыми правами, чем правильней.
Д.Ф.: Да, именно так. И каждое, даже самое осторожное предложение несколько ослабить удавку на шее осужденных и гуманизировать наказания для них, воспринимается такими людьми, как Бук, с подозрением и раздражением. Роль масс медиа огромна. Секс-преступления, конечно же, омерзительны и ужасны сами по себе. А пресса еще повышает градус страха и ненависти. И законодатели не могут не реагировать, предлагая все новые и новые способы наказаний. Один законодатель гордится, что предложил запретить бывшим секс-преступникам водить грузовички, торгующие мороженым. Другой похваляется тем, что с его подачи им запретили вступать в добровольные пожарные команды. Но мне трудно понять, что опасного для общества, если такой бывший преступник будет тушить пожары. В широком смысле мы должны задуматься, помогают ли все эти драконовские меры сделать нашу жизнь безопасней.
О.С.: Есть ли связь между ужесточением наказания и уровнем рецидивизма?
Д.Ф.: Об этом надо спросить экспертов. Но, как мне представляется, главный нерв проблемы не в длительности тюремных сроков, а в расширительности трактовки понятия сексуальное преступление. Одно дело, когда речь идет о прямом насилии над ребенком, другое, когда в эту же категорию попадают те, кто, например, мочился в общественном месте. Или, например, тинейджеры, которые по соцсетям посылают друг другу свои фото в обнаженном виде. Слишком широкая трактовка привела к тому, что сегодня в США насчитывают 800 тысяч зарегистрированных секс-преступников, которым никогда на протяжении их жизни не снять это позорное клеймо. Никогда никому из них не дается обществом такой шанс. Отбыв наказание, они остаются париями на всю оставшуюся жизнь. Во Флориде, где приняты самые суровые законы в отношении отбывших наказание за секс-преступления, они теряют жилье и работу и бомжуют, живя в палатках под мостом. Один человек, с которым я познакомился, получил четыре года тюрьмы за опоздание на 8 минут на регулярную встречу с инспектором, у которого он обязан отмечаться как зарегистрированный секс-преступник.
О.С.: Что вы можете сказать о так называемых виртуальных преступлениях, скажем, о просмотре детской порнографии? Вы согласны с тем, что их ставят на одну доску с прямым насилием над ребенком?
Д.Ф.: Очень непростой вопрос. Его можно сформулировать несколько иначе. Есть ли корреляция между ситуацией, когда человек только «смотрит» и когда человек совершает прямое действие? Насколько я знаю, это в большинстве случаев – разные люди. На мой взгляд, неправомерно приравнивать к педофилам, совершающим насилие над детьми, тех, для кого такие имиджи служат лишь платоническими сексуальными фантазиями. Дефиниции преступления настолько стерты, что суровым наказаниям подвергаются даже те, кто смотрит симуляционную детскую порнографию, анимацию. Или, например, когда с помощью фотошопа кто-то лицо ребенка наложил на видео тела обнаженной взрослой женщины. В таких случаях судят фактически за «мыслепреступление».
О.С.: Что было для вас самым трудным в работе над фильмом?
Д.Ф.: Встречаясь и беседуя с жертвами насилия и отбывшими тюремное заключение зарегистрированными секс-преступниками, мы все, члены нашей небольшой съемочной группы, не могли оставаться безучастными. Отдельные истории эмоционально потрясали, разбивали сердце. Иногда трудно было сдержать слезы.
О.С.: Ваши дальнейшие планы? Не собираетесь написать книгу на тему «неприкасаемых»?
Д.Ф.: Пожалуй, нет. Хочу снять еще несколько короткометражных фильмов. Несколько очень интересных историй не вошли в наш фильм.
