Во Франции объявили победителей 70-го международного фестиваля креативности «Каннские львы». Вручая награды, организаторы фестиваля поздравили с первым «каннским львом» Армению, которая до сих пор не получала здесь призов.
Проект Nuclear Moscow в номинации «Аудио реклама» и «Аудио крафт» представило креативное агентство Tastes like Blue. Его основатели – рекламщики Елена Паламарчук и Михаил Раков – переехали в Армению из России после начала мобилизации.
Проект Nuclear Moscow состоит из аудиодрамы «Ядерный апокалипсис. The End» о последствиях ядерной войны – и сайта с рисунками и воспоминаниями людей, переживших взрывы атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки.
Над проектом о ядерной катастрофе Михаил и Елена начали работать задолго до того, как угроза ядерной войны стала настолько острой.
Голос Америки: Вы уехали из России после 24 февраля?
Михаил Раков: Мы уехали позже. В России у нас тоже было рекламное агентство, и оно состояло наполовину из ребят из России, наполовину из украинцев. Поэтому после 24 февраля всё было для нас очень сложно. Когда началась мобилизация, мы уехали и в декабре 2022 открыли креативное агентство Tastes like Blue в Армении. Но проект начинался раньше. Изначально он не должен был быть антивоенным. Пришлось всё переделать, когда началась война.
Г.А.: Какой была изначальная концепция?
М.Р.: Мы собирались делать проект, который связан с атомной войной, но не с угрозами от правительства. Он должен был выйти к 6 и 9 августа, годовщине Хиросимы и Нагасаки. В то время очень много официальных лиц по миру заявляли, что пора бы отказаться от ядерного оружия, и мир перестал этого пугаться, а «Часы Судного дня» (проект американского журнала Bulletin of the Atomic Scientists, демонстрирующий степень ядерной угрозы – ГА) всё больше и больше приближались к полуночи. И мы хотели сделать об этом проект. Нам было интересно сделать кино для слепых, это был, по сути, эксперимент, и мы взяли тему атомной войны. Но это никак не касалось угроз со стороны правительства в то время. Потом нам пришлось переделать концовку сценария.
Г.А.: Как вы изменили концовку?
М.Р.: Концовка была другая, там не было разрушений. Соответственно, не было главного посыла, что, когда официальные лица угрожают кому-то ядерной бомбой, они угрожают нам всем. Это было написано даже после того, как мы записали актёров. Весь процесс продакшена мы сделали до войны. До 24 февраля мы думали сделать кино для слепых. Хотели говорить с Disney: «а давайте сделаем для слепых детей полнометражное аудиокино. Будем крутить его в кинотеатрах, зрячим тоже будет интересно, потому что это необычный опыт». Может быть, с Netflix что-то сделаем.
Но когда 24 февраля случилось, каждый день мы слышали по телевидению: «Давайте уничтожим Варшаву, давайте скинем на Берлин, Лондона не будет, Нью-Йорк хороший город, но его не станет». Если честно, мы очень испугались. Это ненормально. А сейчас, если ты разговариваешь с обычными потребителями телевидения, их это не пугает – как будто ракета только в одну сторону полетит.
Как-то удалось убедить людей, что ответа не будет. Всем можно спокойно сидеть по домам. Но это не так. И нас это очень сильно задело. Вот Лена, к примеру, родилась в Украине, она из Одессы. И очень многие ребята, кто с нами работал и некоторые продолжают работать, из Украины. Для нас это война стала личным делом. 24 февраля мы не знали, как проводить общий созвон.
Г.А.: Какие актеры заняты в проекте?
М.Р.: Они живут в России, и мы не можем их указывать. Но это российские актёры, кто-то играет в театре, кто-то в кино.
Г.А.: А с ними вы согласовывали изменение концепции?
М.Р.: Мы созвонились со вторым режиссером, и я сказал, что мы изменим концовку и сделаем ее чуть более радикальной. Мы не услышали «нет», но мы и не называли тех участников проекта, которые остались в России, или кто посчитал, что ему сейчас не стоит упоминаться в проекте. И таких было довольно много.
В проекте участвовало около 15 человек. Кроме записи актёров, мы делали весь проект удаленно. Мы тогда находились в России. А некоторые ребята были в Украине. Один из наших друзей живет в Днепре, и когда мы делали проект, мы слышали, как включали сирены. Он бежал от окон в коридор, и мы сразу сохраняли проект – мало ли что может случиться. Было довольно страшно.
Г.А.: Почему вы решили опубликовать проект анонимно?
Елена Паламарчук: Мы опубликовали его анонимно, потому что находились в стране. Честно говоря, мы сами немножко испугались, может быть, даже излишне. Власть вообще не любит, когда её за язык хватают. Ну вот события прошлой недели – это же просто прелесть: то будет уголовное дело, то нет. Но если я начну об этом с плакатом стоять, то я получу…
И мы испугались, но нам требовалось распространение. Мы открыли новое агентство в Армении, но у нас существует на территории России наше текущее агентство. У нас есть клиенты – это не государственные компании, частные организации, которые состоят из адекватных людей. И просто сказать: «вы плохие русские, а мы хорошие русские, мы уедем и откроем другую организацию» – было не очень...
Мы испугались и за себя, и за то, что им может влететь за то, что они связались с такими свободными радикалами. Поэтому в проекте мы подписывались как анонимные художники. Мы очень благодарны «Новой газете Европа», которая нас поддержала в этом, потому что в целом от СМИ мы получили больше отказов, чем поддержки.
От СМИ мы получили больше отказов, чем поддержки
М.Р.: Мы понимали, что многие газеты откажутся (писать о проекте). Поэтому хотели размещаться в пиратских кинотеатрах. То есть, там, где вообще в цензуры нет. И так как россияне остались без законного контента, то количество посещений всевозможных пиратских кинотеатров выросло. Но там нам говорили: «Нет, только за деньги». Блогеры вообще почти все отказались: «Не, мы в тюрьму не пойдем». Ну это было ожидаемо, но даже те, кто уехал, как-то не очень выразили интерес. Вывод такой: ядерная угроза особо мир не волнует.
Г.А.: Проект состоит из двух частей: аудио и сайт. Почему вы выбрали такую форму?
М.Р.: Нам нужно было, чтобы аудио куда-то вело. Чтобы люди посмотрели, чем это грозит. Когда мы это делали, как раз случилась Буча. И у нас был выбор – либо из Бучи ставить картинки, потому что было кошмарные кадры, либо показать весь этот кошмар (последствия ядерной войны). Но многие не верят в Бучу, а в Хиросиму верят все. И мы нашли книгу (…), для которой взрослых людей, кто пережил Хиросиму, попросили нарисовать воспоминания и написать. И мы перемешали их цитаты с официальными заявлениями из телевизора.
Г.А.: Где вы брали деньги на проект?
М.Р.: Мы оплачивали проект сами, но большинство людей, которые в нем участвовали, не брали деньги. Это нормально для креативного агентства. Часто агентства вкладывают свои деньги, чтобы сделать какой-то проект. У всех есть амбиции, кто-то хочет подать на Канны, кто-то просто хочет реализовать идею.
Е.П.: Это не первый заход, когда мы экспериментируем за свой счёт. Миша пришёл и говорит: «Будет кино для слепых». Он уже экспериментировал с аудио. У него было два проекта с попыткой создать погружение с помощью аудио. Все эксперименты мы делаем сначала за наш счёт. И если получается, мы дальше стараемся это продать, масштабировать – то есть, уже предложить рынку. Многие ребята, которые работали над проектом, не попросили гонорар. Для них это тоже, с одной стороны, был опыт. А с другой, им очень понравился сценарий.
М.Р.: Люди, которые участвовали до войны, просили гонорар, потому что это не казалось каким-то важным делом. А те, кто подключился после начала войны, почти всё делали бесплатно. Мы платили за студию, за какие-то такие вещи, но за свою работу ни саунд-дизайнер, ни композитор, ни моушн-дизайнер, ни веб-дизайнер не взяли ни копейки. И я соответственно тоже.
Г.А.: Вы искали для проекта спонсоров? Или это был принципиальный момент?
М.Р.: Нет, дело не в принципе. Понимаете, после 24 февраля было страшно прийти в компанию и сказать: давайте сделаем что-нибудь антивоенное. Была волна стукачества, заявлений... У нас была проблема: мы записали всё, и нужен был последний голос, который скажет финальную фразу. Когда я искал этот голос, я залезал ко всем кандидатам в соцсети и смотрел, что они публикуют. Есть ли там буквы Z? Есть ли там «гойда»? Написать было очень страшно, иначе мы бы подставили всех. Мне понравился один голос, и я увидел у этого человека в друзьях моего друга. Я спросил у него: «Можешь ли ты меня свести? Вот у меня есть такая идея». Я был уверен в своем приятеле, я немножко рассказал ему идею и спросил, как этот человек вообще, он поддерживает всё это или нет? Оказалось, что он против (войны), он нормальный парень. Приятель меня с ним свёл, и мы записали концовку. Но этот поиск занял месяц. Было стремно спросить, потому что ты не знаешь, чем это закончится. Поэтому никаких спонсоров мы не искали.
Г.А.: Принес ли этот проект вам какие-то проблемы?
М.Р.: Можно посмотреть комментарии на сайте «Новой газеты Европа», это единственное место, где они есть. Там ребята из Украины много писали. Насколько я помню, кто-то даже слушал из Харькова во время сирен. Ни одного негативного комментария. Ну были такие: «это бессмысленно, это не поможет» – такие всегда есть. Но, наверное, аудитория, которая нас слушала – это не Z-аудитория.
Г.А.: Партнеры в России не побоялись с вами работать после публикации проекта?
Е.П.: Наши партнеры нас поздравили. Мы опубликовали у себя в Facebook, что случились Канны, и поэтому поводу мы получили поздравления от наших текущих клиентов. Никакого осуждения не было.
Видимо, никто больше за мир в рекламной сфере не выступает
Г.А.: Вы решили открыть свои имена после Канн?
М.Р.: Мы открыли свои имена еще раньше. Это не первый фестиваль, на который мы подаем заявку, и там нужно писать творческую группу. Поэтому мы писали себя. Я, Лена и ребята из Украины, подписывали свои реальные имена – им-то нечего бояться.
Г.А.: В каких еще фестивалях вы участвовали?
Е.П.: Мы подавались в этом году на фестиваль PHNX (AdForum). Нас пригласила туда Екатерина Челпанова. Она раньше работала на Киевском международном фестивале рекламы, там мы с ней познакомились.
М.Р.: Катя – украинка. Она написала всем русским агентствам: «Будет фестиваль, я бы хотела, чтобы вы приняли участие в категории “Креативные – за мир”, если у вас есть работа в этой категории». Она лично убедила руководство фестиваля, что русские работы тоже надо принимать. Потому что, если мы выступаем за мир, то обязаны принимать всех, а не просто ограниченное число, иначе в этом мире нет смысла. И мы приняли участие в этом фестивале.
Е.П.: Судя по всему, русскоязычных работ там больше не было. Видимо, никто больше за мир в рекламной сфере не выступает. Не могу я не уколоть рынок за это. Одной рукой пишутся цитаты: «Мы за мир, мы за всё хорошее», а другой – подписываются контракты с Ростелекомом. Я не понимаю, как эти люди себя выносят, когда по утрам встают. В общем, мы приняли участие в этом фестивале. Мы вошли в шорт-лист, но не взяли награду. А в Канны мы решили подать, потому что всё, что мы теряли при этой подаче – это деньги.
Фестивали – это очень хорошая публичность. Весь европейский и американский пул крупных фестивалей – это возможность пропиарить проект, показать его в случае выигрыша, если он попадает в шорт-листы или берёт металл. Это очень хорошо освещается в прессе. Канны очень классно обеспечивают свой пиар. И они написали, что Армению поздравили с первым за 70 лет «Каннским львом». Случайно, Армения тоже молодец в этом году. Мы за неё, кстати, очень рады.
Г.А.: А почему вы подавались от Армении, а не от России?
Е.П.: Канны заблокировали подачу заявок от России.
М.Р.: Все фестивали заблокировали Россию, кроме одного большого американского фестиваля, он принимает только социальные работы. И потом, мы открыли новое агентство и не собирались от старого агентства подавать. Тем более Армения никогда не подавалась в Канны, нам было интересно, что из этого получится.
Е.П.: Риски были большие, потому что мы никому не известное новое агентство. Оно существует на уровне инстаграма и заглушки сайта, потому что сайт ещё заполняется. Приходится много работать, чтобы тебя заметили при таких условиях. Ну и да, одно дело – подаваться, условно, от Великобритании, где уже есть не просто хорошо протоптанная дорожка на фестиваль. Она еще и очень хорошо заасфальтирована, освещена, и по пути есть заправки и туалеты. И довольно трудно, когда инфраструктура никак не построена. В Армении, например, нет вообще представительства «Каннских львов». У всех стран вокруг Армении они есть, а Армения пока не сделала этого.
Г.А.: А зачем нужно такое представительство?
М.Р.: Чаще всего это агентство, которому делегировали какие-то обязанности. Оно является официальным представителем. Если у вас есть вопросы, вам Канны не ответили, вы можете написать ему, и оно разберется. Или, допустим, работу забанили – по причине санкций, например. Могу ли я вернуть деньги? Это такой буфер, который говорит с вами на одном языке и будет за вас что-то делать.
Е.П.: Еще они организуют логистику, когда от страны на фестиваль едут агентства. Очень трудно в Каннах разместиться, в период фестиваля там нет жилья.
Г.А.: Но вам это все равно не помешало подать заявку?
М.Р.: Ну да, мы просто опубликовали работу там, заполнили все необходимые технические детали: когда был опубликован проект, от какого бренда, когда проходила кампания. Работа действительна, только если выпущена (не более, чем) полтора года назад.
Г.А.: А вы ездили в Канны?
М.Р.: Нет, ни разу. Мы уже до этого выигрывали, но ни разу там не были (в 2017 году авторы проекта получили серебряного «Каннского льва» в номинации «Дизайн» за упаковку «So fresh, that is still wild» для компании Ocean Trading Company-P).
Г.А.: То есть, о своей победе вы узнали удаленно?
М.Р.: Да, причем до этого они проводили видеотрансляцию церемонии награждения, а сейчас ты должен заплатить за то, чтобы посмотреть видеотрансляцию.
Г.А.: Даже если ты участник?
М.Р.: Неважно. Канны – это очень коммерческая штука, и они пытаются заработать на всём, кроме продажи наград. Ты не можешь заплатить много денег и выиграть Каннского льва, это невозможно. В Каннах – все по-честному. Но вы должны заплатить, если хотите посмотреть все работы-победители, если хотите посмотреть онлайн церемонию награждения. Единственное – людей, которые выигрывают «золотых львов», приглашают. Они должны выйти на сцену. Но мы золотого ещё не выигрывали.
Г.А.: Вам уже прислали награды?
М.Р.: Их присылают в августе-сентябре.
Г.А.: Как команда отметила победу?
М.Р.: Мы все были в разных местах. Мы всем сразу написали. Это было ночью, поэтому кто-то увидел даже на следующее утро. А мы с Леной сразу пошли, купили вина.
Г.А.: Как реагируют люди на ваш проект?
Е.П.: Мы протестировали его на разных аудиториях. Люди старше 50-и – это отдельная категория восприятия. Я помню реакцию своего папы. Я ему дала послушать, ему очень нравилось, он вообще фанат сай-фая, но он изменился в лице на последних актах, когда пошло чтение иероглифа «Москва». Он испытал эмоциональный раздрай на уровне: мне так понравилось, но почему Москва? У этого поколения какая-то вечная битва: «а вот американцы сбросили бомбы (на Хиросиму и Нагасаки) – да, но это не значит, что мы должны сделать то же самое – но они же сделали! – ну хорошо, давай их накажем, мы можем заново поднять эту тему, но почему мы должны совершить то же самое»?
Вот к нам придёт радиоактивное облачко, и мы даже не поймём, почему курточка на мне растворилась под дождиком
Г.А.: А на какую аудиторию проект сильнее всего сработал?
Е.П.: Все остаются под впечатлением. Те, кто помоложе, они такие: да, я согласен. Молодые понимают, что за их счёт пытаются проблему решить. Те, кто старше, проходят через отрицание, гнев, торги, депрессию и принятие. У нас не было реакции на уровне «нет, мне всё равно». Вот такой абсолютно равнодушной реакции мы не получили.
М.Р.: И очень интересно, что этот проект – фантазия. Этого не было на самом деле. Но описанные в нем события воздействуют на людей в России больше, чем фотографии из Бучи. Я имею в виду людей, которые отрицают Бучу. А наша сказка по какой-то причине производит на них впечатление – возможно потому, что она не притворяется правдой. Не знаю, но это очень странно, когда людям показывают фотографии убитых детей, и на них это не производит впечатления, кроме отрицания. А когда ты им рассказываешь сказку, они начинают задумываться. Очень странный формат мышления у людей.
Г.А.: Каков лично для вас итог этого проекта?
Е.П.: Я надеюсь, что это только начало, и что победа в Каннах подстегнула интерес к проекту. Проблема никуда не ушла. Для нас как для агентства открылся продукт, и он проверен. У него есть шорт в номинации «Аудио» и «лев» в номинации «Аудио крафт». В нашей номинации было 600 заявок, и из них только 70 дошло до шортов. Это бойня, и это происходит в каждой номинации Канн. Поэтому мы довольны. Я надеюсь, что дискуссия будет продолжаться, и мы будем и дальше привлекать внимание к этому проекту.
Потому что проблема никуда не делась. Буквально на днях очередной сумасшедший учёный из приближённых к Путину (имеется в виду политолог Сергей Караганов – ГА) опубликовал статью о необходимости бомбить Польшу ядерным оружием. Это всё делается на уровне популизма. И судя по тому, как наш «дед» не хочет проигрывать, он рано или поздно разыграет эту карту. Одна лишь надежда, что разворовано всё до такой степени, что там даже кнопки уже нет. Что это никто не обслуживал, оно стухло и просто не сработает. Потому что последствия этого решения будут очень страшные. Мы живём в мире, где всё связано. Это не мир Средневековья, где мы узнаем эти новости когда-нибудь. Вот к нам придёт радиоактивное облачко, и мы даже не поймём, почему курточка на мне растворилась под дождиком. Мы все завязаны, это повлияет на весь мир в массе. Последствия будут страшными, будет обратный удар, куча людей погибнет просто так.
И вот этот лендинг (сайт), который мы сделали – я на нём была один раз, меня попросили вычитать тексты. Я вообще не видела текст. Я читала и не видела ни запятых, ни грамматических ошибок, ничего. Я вот один раз его открыла, хотя я участник этого проекта, и больше никогда его не открою. Потому что он очень страшный. Это была ситуация, где живые позавидовали мёртвым, и она может повториться. Где детей распыляет до состояния тени. Где люди задыхались в бомбоубежищах, потому что никто не знал, как это работает. И я не хочу, чтобы это повторилось из-за кучки сумасшедших. Я надеюсь, что больше людей обратит на это внимание, а не только будет перекидываться мемами по этой ситуации.
М.Р.: Мы, конечно, не тешили себя надеждами, что проект радикально что-то изменит. Но мы посчитали, что можем наполнить сосуд негодования по поводу этой проблемы. Мы не знаем, какая капля будет решающей, и он перельётся. Мы хотели поучаствовать в его наполнении, потому что это касается всех. Мы посчитали, что не этим людям решать, будет ли стоять Лондон. Будет ли разрушен Берлин. Неприемлемо говорить такое по телевидению, неприемлемо повторять это столько раз, что на людей это перестало производить впечатление. Это конкретно вина тех людей, кого мы обозначили в проекте, и всех остальных, кто участвовал в кампании по расчеловечиванию общества. Нам всем было приятно делать это проект, хоть он был страшный, и мы очень надеемся, что он свои пять копеек внесет в общее дело правосудия и отрезвления общества.
Сумасшедшие люди не должны иметь эту кнопку. Воры не должны иметь эту кнопку. Они не должны решать судьбу мира. Это неприемлемо, на мой взгляд. Им дана слишком большая власть, и у них слишком мало ответственности. И, в конце концов, общество должно осознать это. Кошмар в том, что похмелье японцев и Японии закончилось Хиросимой и Нагасаки, похмелье Германии наступило после разрушения Берлина. И общество оказалось на дне. Только после таких событий общество начинает думать: что мы сделали не так? – И признавать, что блин, наверно, мы пару раз свернули не туда. И мы бы хотели, чтобы этих событий не было.
Форум