Вначале, как обычно, – коротко о главном. «Грузия готовит кампанию против зимних Олимпийских игр-2014 в Сочи, разрабатывая... мероприятия, способные, по мнению аналитиков, разжечь пламя насилия на Кавказе», – сообщила на днях российская журналистка Александра Одынова в газете Moscow Times. Упомянув среди источников опасности черкесскую диаспору. Черкесы, напомнила журналистка, сравнивают план проведения игр в Сочи с тем, как если бы Олимпиаду вдруг решили провести в Освенциме.
«С черкесской точки зрения, все это олимпийское строительство в Сочи ведется, попросту говоря, на черкесских костях, – констатирует заведующий отделом Кавказа московского Института этнологии и антропологии РАН Сергей Арутюнов. – Ведь именно в этих местах они были окончательно разбиты в последней – чрезвычайно кровопролитной – битве Кавказской войны. Случилось это сто пятьдесят лет назад – в мае 1864 года, т.е. спустя пять лет после того, как имам Шамиль сдался в плен русским...»
Впрочем, комментируя итоги только что состоявшейся в Тбилиси международной конференции по Кавказу, лидер «Черкесского конгресса» Руслан Кешев уточнил: «Признание геноцида черкесов – это не самоцель. Целью “Черкесского Конгресса” является восстановление единства черкесского народа на исторической Родине».
Как говаривал лермонтовский Печорин, «завязка есть». Впрочем, завязка ли? «Россия открыла ящик Пандоры», – сказал сразу же после признания Москвой независимости Абхазии и Южной Осетии директор тбилисского Института международного права Мамука Арешидзе. Недавно – в новом интервью Русской службе «Голоса Америки» – грузинский политолог вернулся к вопросу о «цепной реакции»: «Если тысячи абхазов и осетин имеют право стать независимыми, то ведь там живет восемьсот тысяч, миллион, полтора миллиона... Почему они лишены права на самоопределение? Ведь это – сложившиеся нации, причем довольно многочисленные... Правы оказались те, кто предвидел: полыхнет весь Северный Кавказ... И вот – спокойная Кабарда и черкесы поднялись. И обратились к нам с просьбой: признать геноцид черкесского народа в годы Кавказской войны….»
Есть, однако, и другие мнения. «Период парада суверенитетов на Кавказе уже прошел, – считает корреспондент “Кавказского узла” Луиза Оразаева. – Северный Кавказ уже узнал, что суверенитет – это когда власть недосягаема снизу и бесконтрольна сверху. И что ведет это лишь к национальной трагедии…»
Старые вопросы и диаметрально противоположные ответы – только на новом витке дискуссии. «Геноцид черкесов… уже не игнорируется, как это было раньше», – с удовлетворением констатирует британский публицист Стивен Шенфилд (Stephen Shenfield). «Черкесский вопрос... раскручивается искусственно», – возражает российский политолог Сергей Марков. Подчеркивая: «Черкесская проблема использовалась во все времена против стабильности в России».
Когда же появляется в русской политике черкесский вопрос? В десятом ли веке, когда с черкесскими воинами встретились в бою дружинники киевского князя Святослава, совершившего поход на Северный Кавказ? Или в шестнадцатом, когда первый российский самодержец взял в жены «из черкас пятигорских девицу» – княжну Гуашаней, после крещения превратившуюся в царицу Марию Темрюковну? (Образ которой не единожды воссоздавался на русской сцене и на экране – как в государственно-патриотическом варианте («Орел и орлица» Алексея Толстого), так и в незамысловато-карикатурном («Царь» Павла Лунгина). Попытаемся все же начать со времен не столь отдаленных.
Причуды памяти
«Знали мы… и о судьбе немцев Поволжья, крымских татар, чеченцев и ингушей, кабардино-балкарцев! Знали, но... » – так в начале семидесятых – на страницах автобиографической повести «Генеральная репетиция» – вспоминал о первых послевоенных годах Александр Галич. Авторское «но», обрывающее перечень народов, «наказанных» диктатором-генералиссимусом, неожиданно обретает дополнительный смысл. Примечательна обмолвка поэта, отличавшегося, по отзывам современников, незаурядной для советского писателя образованностью. И, скорее всего, просто запамятовавшего, что как раз именно кабардинцев – в отличие от их иноязычных соседей – балкарцев и карачаевцев – «отец народов» переселять не стал.
Откуда же путаница? И почему судьба черкесов оказалась не замечена советской либеральной интеллигенцией, в общем, не так уж плохо осведомленной об успехах «руководящей и направляющей» партии в национальном вопросе? Не потому ли, что, как вспоминает Сергей Арутюнов, «старались все-таки не бередить память о Кавказской войне, когда черкесы понесли колоссальные потери»? «Ведь это, пожалуй, единственный народ на Кавказе, восемьдесят процентов которого живет в эмиграции, за рубежом – в Турции, в Иордании и других странах», – отмечает он. Итак, сколько же на Земле черкесов? «Есть разные оценки, – констатирует этнограф. – Некоторые говорят о пяти миллионах, а кое-кто – даже о шести. Думаю, что людей, которых с полным правом можно назвать черкесами, будет миллиона четыре».
Дороги изгнания
Покидать родные места черкесы начали не в девятнадцатом столетии, а значительно раньше. «Их издавна вывозили на чужбину, – рассказывает Арутюнов, – и в качестве приглашенных наемных воинов, и в качестве покупных рабов». «Не забудем, – продолжает ученый, – что были времена, когда весь правящий класс Египта составляли мамлюки – а ведь набирались они из черкесов».
И все же главный рубеж в черкесской истории – май 1864 года. Именно тогда – последними среди горцев – черкесы были разгромлены российскими войсками в сражении на Красной поляне. Последствия чего не замедлили сказаться на судьбах всего Кавказа.
«Со стороны царских войск, это был настоящий террор, – констатирует старший научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН Ахмет Ярлыкапов. – Выжигались целые аулы. Да и кавказцы сражались отчаянно». Тактика выжженной земли – не редкость для колониальных войн: генерал Кавеньяк жег алжирские селения не с меньшим рвением, чем генерал Евдокимов – аулы Дагестана и Кабарды. А вот результаты зависели от многих обстоятельств. «К маю 1864 года на Кавказе остается около 5% черкесского населения» (по отношению к предвоенному – А.П.), – отмечает Руслан Кешев.
Почему же главный удар обрушился именно на черкесов? «Чеченцев и дагестанцев тоже порой заставляли выселяться, – продолжает свой рассказ Ахмет Ярлыкапов, – однако – в значительно меньшей степени. Ведь жили-то они на неудобных землях. Другое дело – плодородная земля Кубани – скажем, территория современного Ставропольского края. Очень привлекательная для колонизации. Потому-то Российская империя и была заинтересована в том, чтобы вытеснить контролировавших ее черкесов и ногайцев».
«Им не разрешили оставаться в горных аулах, представляющих собой неприступные крепости, – поясняет Сергей Арутюнов, – и предоставили выбор: перебраться на равнину, где их могли контролировать военные власти, или выселиться в Турцию. В большинстве своем они предпочли второе. И оказались в черноморских портах, в ожидании кораблей. В условиях чрезвычайной скученности. И гибли от голода и эпидемий... А те, кто выжил, плыли потом на переполненных шаландах. А там ведь и шторма случаются...» «Да и в Турции не были готовы к приему, – продолжает эксперт. – Султанские власти отнеслись к этому делу достаточно безответственно. Не подготовились... И вновь прибывшие умирали от болезней и голода – почти так же, как полвека спустя будут гибнуть чеченцы, карачаевцы и балкарцы, вышвырнутые из телячьих вагонов в голую казахстанскую степь».
Семейные предания привносят в картину бедствия иные тона. Прадеду и прабабке Джона Хагора, возглавляющего Ассоциацию черкесов Калифорнии, повезло. «Они просто-напросто бежали, спасаясь от физической расправы, – рассказывает Джон, – и, в конце концов, нашли прибежище на иорданской земле. Там семья и обосновалась. Мой отец жил в Турции, но затем тоже перебрался в Иорданию. А незадолго до моего рождения семья переехала в США».
Главным центром черкесской диаспоры Соединенные Штаты, разумеется, не назовешь: численность американской черкесской общины не превышает десяти тысяч человек. В большинстве своем черкесы по-прежнему живут на землях бывшей Османской империи: в Турции, Иордании, Египте, Сирии, Израиле. И еще в Германии.
Народ в изгнании – не такая уж редкость в мировой истории. Типичны и последствия.
«Нынешнее поколение – уже пятое, живущее на чужбине, – констатирует Джон Хагор. – И родным языком сегодня владеет не более десяти процентов черкесов в диаспоре. Речь идет о нашем выживании как народа. Поэтому мы и стремимся и к объединению – сознавая, что единственный способ предотвратить гибель нашей культуры – это связь с родной землей. У черкесов должна быть возможность жить на ней и вкладывать свои силы и средства в ее развитие».
Каковы же результаты? «Вот уже два десятилетия черкесская диаспора пытается напрямую сотрудничать с российскими властями – спокойно и уважительно, – продолжает Хагор. – Но, к несчастью, после прихода Путина к власти ситуация серьезно изменилась к худшему. Черкесский язык исключен из школьных программ. Резко изменились законы репатриации – они стали значительно менее удобными для черкесов. И тогда диаспоры пришли к выводу: необходимы международные – публичные – действия. Нас вынудили вступить на этот путь…»
Как же складывались судьбы черкесского народа на его исторической родине?
Об этом читайте в следующей статье.
Кавказ – Россия – Грузия: Олимпиада по черкесскому вопросу
