После вторжения в Украину российские власти ввели тотальный контроль за тем, что публикуется в прессе. Журналистика в России и раньше теряла свободы: журналистов и редакции признавали «иностранными агентами», медиа получали статус «нежелательных организаций», на авторов и редакторов заводили уголовные дела. Но после начала войны, на фоне введения статьи о дискредитации вооруженных сил РФ, многие журналисты в России оказались под угрозой уголовного преследования. В связи с этим за рубеж были вынуждены уехать многие редакции: телеканал «Дождь», «Медиазона», Русская служба Би-Би-Си и другие. По оценкам проекта «Сетевые свободы», в 2022 году Россию покинуло не менее тысячи журналистов. Многие обосновались за границей и продолжают освещать события, происходящие в России. Для уехавших СМИ есть термин – «журналистика в изгнании». Как правило, напрямую тех, кто уехал, никто не изгонял из России. Но государство приложило немало усилий к тому, чтобы работать журналистом в России стало невыносимо.
Весной 2023 ученые шведского Университета Гетеборга Елена Йоханссон и Дженни Виик начали исследование российской журналистики в изгнании. Они попросили журналистов, уехавших за границу, заполнить подробную анкету. Участники отвечали на вопросы о том, как эмиграция, война и репрессии со стороны государства повлияли на их профессию, в чем журналисты видят свою миссию и надеются ли вернуться в Россию. О том, в каком состоянии находится журналистика, изгнанная из России, и что этот отъезд значит для российской аудитории, «Голос Америки» поговорил с автором исследования Еленой Йоханссон.
Голос Америки: Елена, почему вы решили заняться темой журналистики в изгнании?
Елена Йоханссон: Для меня это личное. Когда началась война, у меня несколько месяцев была депрессия, и я не знала, что делать. У меня было чувство, когда утром просыпаешься и понимаешь, что твой папа на самом деле педофил, мама – серийный убийца, брат говорит: «Родителей все равно надо любить, несмотря ни на что». А тебя считают при этом предателем, и ты вообще не знаешь, как дальше с этим жить. Когда все немного успокоилось, я поняла, что надо что-то с этим делать. И более того, я сама когда-то работала в журналистике в России. И я подумала, что сейчас очень много журналистов вынуждены были уехать. Я читала и видела, что там происходит, как им там приходится, как их прессуют. Я вижу многих моих бывших коллег. Я вижу, как они себя ведут, что они делают. Часть из них протестует, уезжает. Другая часть как-то пытается приспособиться. А какая-то часть вообще выбилась в первые ученики. И вот на все это, конечно, смотреть очень горько.
Г.А.: Вы сама работали журналистом в России?
Е.Й.: Я очень давно работала на телевидении на одном из федеральных каналов в новостях. Это было как раз, когда пришел Путин к власти. Я, в общем-то, быстро поняла... Ничего особенного вроде не происходило тогда. Но было ощущение, что с каждым днем все труднее и труднее дышать. Это нельзя было объяснить, это сидело как бы в стенах. Я очень хорошо помню ситуацию, когда разгромили НТВ. Я на НТВ проходила стажировку в свое время, и там было много знакомых и близких людей. И мы с коллегой сбежали с работы, побежали туда, пробрались за кулисы. Там как раз шла программа Киселева в прямом эфире, Познер выступал. И вот у меня было ощущение, как будто на тебя наваливается что-то такое страшно необъяснимое, и ты не можешь понять и не можешь артикулировать, что это такое. Но ты просто знаешь, что это все добром не кончится. В результате я поменяла сферу деятельности: вместо того, чтобы заниматься журналистикой непосредственно, я стала ее преподавать.
Г.А.: А насколько вообще точен термин «журналистика в изгнании»?
Е.Й.: Это очень хороший вопрос, мы сами над этим думали. Где начинается это изгнание? Вот «Медуза» – это журналистика в изгнании или нет? С одной стороны, да, потому что они уехали тогда, когда условия изменились настолько, что они не смогли работать в России. Но с другой стороны, «Медуза» никогда не существовала в России. Это медиа, которое было основано за границей и продолжает работать за границей. Можем ли мы говорить, что это медиа в изгнании? Или это скорее диаспоральное медиа? Эта классификация требует уточнений. Но сама журналистика в изгнании – это не типично русская история. Это было всегда. Были сирийские журналисты, вынужденные уехать из страны. Есть тибетские журналисты, которые из-за границы продолжают писать о том, что происходит в стране. У них интересно работает связь с источниками через каких-то специальных коммуникаторов. То есть, информация к ним приходит даже не из вторых, а из третьих рук. И я могу сказать, что пока в России не закрыли социальные медиа, не закрыли интернет, мы еще не в самом худшем положении. Не знаю, что будет дальше. Но бывает и хуже. То, что случилось с российской журналистикой, это катастрофа, но мы не одни такие. Журналистика вообще довольно уязвимый институт в недемократических режимах.
Г.А.: С чего началось ваше исследование?
Е.Й.: Совместно с Советом Европы мы пригласили к себе в Гетеборг журналистов в изгнании и организации, которые их поддерживают. У Совета Европы была мысль это сделать перед саммитом, чтобы понять, как они могут помочь. А у нас был исследовательский интерес. И вот мы устроили такой воркшоп в апреле в Гетеборге. А после пригласили некоторых журналистов к нам в университет на семинар. Они рассказали студентам и преподавателям, чем они занимаются, каково им вообще сейчас работать. И как продолжение этого проекта мы решили сделать такой опрос среди уехавших журналистов. Благо мы обзавелись контактами и связями. И мы запустили онлайн-анкету, на которую сейчас ответило уже более ста журналистов. Наша выборка довольно репрезентативна. По некоторым данным, около тысячи журналистов покинули Россию после войны. А нам удалось собрать более 100 ответов. Это примерно в равных долях мужчины и женщины. Есть журналисты, которые определили свой гендер как «другое». Их два человека. А всего мы набрали 103 ответа. Это довольно молодые люди в возрасте до 44 лет, в основном. У половины, как минимум, есть высшее журналистское образование или релевантное профессиональное – медиа, коммуникация, реклама, пиар. Другая половина имеет высшее образование в других сферах. Много филологов, психологов, юристов. Большинство из ответивших на данный момент проживают в Латвии, Германии и Грузии. На четвертом месте Литва. Кроме того, есть один-два человека из других стран. Как минимум, около 60% из них продолжают сотрудничество с медиа, оставшимся в России или учрежденными в России, но вынужденными уехать. Практически 90% журналистов в изгнании работают на онлайн-медиа. Половина трудоустроены на постоянную занятость. Остальные или занимаются фрилансом, или работают на временных проектах. Среди респондентов, в основном, репортеры и редакторы или даже шеф-редакторы. Многие совмещают несколько должностей. То есть, работают не только репортерами, но и видеооператорами, дизайнерами. Был даже один бухгалтер.
Г.А.: А кроме совмещения, как изменилась работа журналистов после отъезда из России?
Е.Й.: Некоторые подчеркнули, что испытывают выгорание и усталость от работы, что, в общем, понятно. Переезд – это сложный жизненный вызов, и с ним тяжело справиться большинству людей. Или вот такой ответ: до войны журналист писал на какие-то социальные темы типа бездомности, домашнего насилия, феминистской повестки. А теперь – только о путинских репрессиях, о войне в Украине и немного на криминальные темы. «Изменились правила, – пишет один журналист. – Нет цензуры, не надо ставить пометки об иноагентах, изменился воздух вокруг. Это плюс». Вот очень интересный ответ: «Люди в России боятся говорить, потеряны большинство источников, больше нет возможности куда-то поехать и написать репортаж». Многие подчеркивают, что стало трудно собирать информацию из первых рук. Очень многие пишут о том, что работа в поле сменилась работой с открытыми источниками, с базами данных. Работа стала удаленной, прямого контакта с людьми стало меньше. «Сложнее осознавать, что мы все еще важны для наших читателей. Это так, но теперь все время сомневаешься». Профессиональная усталость на грани выгорания – это общий тренд. О хороших переменах пишут мало. Вот, например: «Я начала более свободно мыслить и воплощать то, о чем раньше только мечтала. Я понимаю, что без наших действий для многих в России завтра не настанет». Или вот: «Я пишу на интересующие меня темы, то, что я думаю и знаю, а не то, что удобно обществу или начальству». За всем этим сквозит профессиональное выгорание, усталость и стресс. Ну, господи, жизнь людям сломали. А журналист – это же творческая профессия. Надо не только выживать, а при этом еще и творить. Я просто преклоняюсь перед людьми, которые в такой ситуации могут что-то делать. Конечно, это очень-очень тяжелая ситуация для всех, кто был вынужден уехать не по своей воле. Это очень ресурсозатратная история – быть журналистом в изгнании.
Г.А.: В анкете есть вопрос о миссии журналиста. Как ее видят участники исследования?
Е.Й.: Мы получили такое количество разнообразных ответов! Многие пишут: быть точным и правдивым, говорить правду, доносить информацию. «Не оставлять людей в России одних, а значит, поддерживать в них готовность к политическому участию. Возможно, не сейчас, а когда для этого появится больше возможности». Есть журналисты, которые написали, что их миссия - противостоять пропаганде. Несколько неожиданно: «Зафиксировать происходящее для истории». Один журналист пишет о том, что миссия имеет две составляющих: первая – показать европейской аудитории, что надо разделять Россию и путинский режим, и что простые россияне – такие же жертвы войны, которых годами отравляли ядом пропаганды и запугивали. И вторая – нести россиянам альтернативную новостную повестку в условиях, когда монополия на информацию – у нынешних властей. Еще один очень интересный ответ: «Я хочу предоставить людям информацию, из которой в будущем сможет прорасти оформленное политическое действие». То есть, сеять семена разумного, доброго вечного. «Раньше миссия была помочь людям исправить их ситуацию в лучшую сторону, чтобы об их проблемах узнали те, кто может их устранить. Сейчас я нахожусь в состоянии выгорания в поиске себя в новой стране и того, как сегодня использовать свои знания, навыки и умения. Моя миссия – это пережить, этот период жизни». Просто один очень разрывающий душу ответ: «Можно я не буду отвечать, а то я расплачусь». «Сейчас – выжить». В общем, люди оказались в сложной ситуации, и несмотря на это, они стремятся выполнять свою работу максимально хорошо.
Г.А.: В каком состоянии находится журналистика в изгнании?
Е.Й.: Мы хотели узнать ценности журналистов, вынужденных покинуть страну. Есть несколько исследований на эту тему. Например, одно такое исследование показывает, что журналисты в изгнании в ряде случаев становятся политическими активистами. Было интересно понять, насколько подобная тенденция проявляется в случае с российскими журналистами. Согласно нашим данным, российские журналисты в изгнании разделяют ценности западной журналистики. Они, например, говорят, что наиболее важные профессиональные ценности – это объективность, точность информации и редакционная независимость. Никто не выбрал стремление повлиять на ситуацию. Они выбрали то же, что выбрали бы и западные журналисты. Они считают, что должны противостоять пропаганде.
Г.А.: В основном уехали журналисты, которые пишут о политике?
Е.Й.: 80% уехавших журналистов занимаются политическими темами. Затем идут война и общество.
Г.А.: А культурные журналисты уехали?
Е.Й.: Есть, есть культурные журналисты – 28%. Но они же наверняка совмещают. Мало кто пишет о чем-то одном.
Г.А.: Опрошенные столкнулись с арестами, обысками, признанием иноагентами и другими угрозами, из-за которых многие журналисты уехали из России?
Е.Й.: Вы знаете об отравлении Елены Костюченко и других журналистов. Никто от такого не гарантирован. И расслабляться, даже будучи за границей, не приходится. Уже есть и блокировки разных медиа, и признание иноагентами. Да, можно физически не заблокировать медиа, но объявить его иноагентом или нежелательной организацией. И если при аресте у тебя найдется в телефоне приложение этого медиа или перепост, это будет лишний минус в карму, как говорил Пелевин. Когда у нас проходил воркшоп, я разговаривала с некоторыми из них. После воркшопа мы пошли в бар – поговорить, выпить немножко. У одного из журналистов был день рождения, мы его поздравляли. И вот там были несколько журналистов, которые прошли через аресты. Мне было просто дико слышать то, как они между собой обсуждают, какие посылки лучше всего передавать в тюрьму. Вот как вы думаете, что? Вот я теперь знаю.
Г.А.: Наверное, печенье?
Е.Й.: Орехи и шоколад. Потому что это калорийно, не портится, занимает мало места, и это всегда пропустят. Вот что сейчас волнует наших журналистов. Для них это совершенно обыденная тема. Мне рассказывали, например, как их обыскивали, как вломились утром в квартиру, бросили на пол, связали. Конечно, это слушать – волосы дыбом встают.
Г.А.: Как журналисты в изгнании видят свое будущее?
Е.Й.: Подавляющее большинство респондентов уехали из России в прошлом году, после начала войны. В основном, уезжали из Москвы и городов-миллионников. Многие ответили, что причина их релокации была связана с профессиональной деятельностью. Когда мы спросили, где бы вы хотели находиться при благоприятных обстоятельствах через три года, половина сказала, что хочет вернуться в Россию.
Г.А.: Только половина?
Е.Й.: Да. А вторая половина либо хочет остаться в стране, в которой сейчас они находятся, либо переехать в другую страну.
Г.А.: Что для вас стало самым неожиданным в исследовании?
Е.Й.: У меня было подозрение. До войны вся российская медиасфера была поделена на медиа, которые обслуживают две аудитории. Первая – это телевидение, потому что Россия – это телевизионная страна, и прежде всего, это подконтрольные государству телеканалы. Они работали на большую часть российской аудитории, которая не привыкла особо думать, не любит анализировать, не настолько у нее развито критическое мышление. А вторая группа медиа обслуживала так называемое «информационное гетто» – это аудитория «Эха Москвы», «Новой газеты», бывшая аудитория «Ведомостей». То есть, это люди более образованные, которые пытаются найти ответы на волнующие их вопросы, которые умеют критически мыслить и анализировать информацию. Эти медиа плюс социальные сети работали на эту группу людей. И вот те журналисты, которые работали в нелояльных к Кремлю медиа, разделяли западные ценности и стандарты журналистской профессии. То есть, были ориентированы на то, что журналисты – это, прежде всего, сторожевые псы, которые критикуют власть, контролируют власть предержащих, выискивают социальные проблемы и начинают их обсуждать. И я думаю, что, поскольку теперь они вытеснены за границу, или закрыты, или трансформировались во что-то другое («Ведомости», например, или «Коммерсантъ»), то и журналисты уехали и унесли с собой эти ценности. А вот аудитория их осталась. Что теперь делать этой аудитории? Это большой вопрос.
Форум