Игоря Владимировича Ильинского (1901–1987) нет смысла подробно представлять читателям. Образы его героев в кино – от «Аэлиты» до «Гусарской баллады» – давно стали классикой и, одновременно, остаются востребованы все новыми поколениями зрителей. Его сценические работы – сначала в ТИМе (Театре имени Мейерхольда), а затем в Малом театре считаются важными вехами советского театрального искусства. И, наконец, он неподражаем как чтец русской литературной классики, демонстрирующий удивительное мастерство перевоплощения.
24 июля исполняется 120 лет со дня рождения Игоря Ильинского. В связи с юбилеем корреспондент Русской службы «Голоса Америки» по сервису WhatsApp побеседовал с живущим в Москве его сыном Владимиром Игоревичем Ильинским.
Олег Сулькин: Володя, мы много лет знакомы, еще со времен стажерства в АПН, поэтому я обращаюсь к тебе на ты.
Владимир Ильинский: Конечно, Олег!
О.С.: В 23 года Игорь Ильинский дебютировал в кино в фантастическом фильме «Аэлита» и за несколько лет стал самым популярным комиком в стране. Как он относился к своему раннему триумфу? Гордился им?
В.И.: Как сказать... Он в принципе ничем не гордился. Ранние свои фильмы серьезно не воспринимал. Он считал, что это было комикование в духе американских комиков, в первую очередь, Чаплина. Что касается знаменитого антирелигиозного фильма «Праздник святого Йоргена», позднее он вообще стыдился, что сыграл в нем. С возрастом отец стал человеком верующим, а фильм, по его мнению, глумился над церковью.
О.С.: Его раннему киногерою свойственна чаплинская эксцентрика. Да и экранный его образ несколько походил на Чарли: пыльные брюки, кургузый пиджачок, походка вприпрыжку. Он что-то говорил дома о Чаплине, как-то оценивал это сходство?
В.И.: Не помню каких-либо прямых высказываний. Но где-то в середине 60-х мы вместе с ним и мамой поехали с дачи в Москву, чтобы посмотреть французский фильм «В компании Макса Линдера», где все построено на эксцентрике и гэгах. Когда ему было неинтересно, его силой с дачи не вытащить. Дача во Внуково для него была святым местом. Он отдыхал там душой и телом, репетировал, читал, написал книгу воспоминаний «Сам о себе». На втором этаже дачи был открытый балкон, он любил сидеть там, любоваться природой, читать. К сожалению, уже лет десять как дачи у нас нет.
О.С.: Почему?
В.И.: Мы ее продали. Она вся разваливалась. Я пытался несколько лет ее поддерживать. Но это требовало огромных финансовых вливаний. Я на это не способен. Я не человек бизнеса, и дети у меня тоже не по этой части.
О.С.: Это правда, что много лет назад на даче вы обнаружили «жучок» в телефоне?
В.И.: Да. Его обнаружили где-то в конце 80-х, а когда поставили, непонятно. Телефон у нас на даче появился в середине 60-х. Мы были первые в дачном поселке, кому провели телефон. Отец пробил это дело, иногда он решал вопросы благодаря своей фамилии. К нам все соседи ходили звонить. Впрочем, сейчас это не актуально – у всех мобильники.
О.С.: Еще о «жучке». Что мог такого сказать народный артист, что интересовало спецслужбы? Он же не ученый-ядерщик.
В.И.: Все непросто. Можно вспомнить 1939 год, когда был арестован Мейерхольд. Отец ходил куда-то, пытался объяснять, что это ошибка, что Мейерхольд не может быть врагом народа. На 10-летний юбилей своего театра он подарил отцу книгу Сталина «Вопросы ленинизма» с дарственной надписью. Этот подарок о многом говорит. И вот когда отец стал хлопотать за Мейерхольда, один следователь сказал ему: Игорь Владимирович, я вас люблю и уважаю, не ходите никуда, вы ему ничем не поможете, а себе сделаете только хуже. Известно, что отец не подписал письмо отречения от Мейерхольда. Отец вообще был правдорубом, вольнодумцем, не стеснялся высказываться честно и прямо. Потом он общался с эмигрантами, уехавшими из Советского Союза, с людьми, которые были раньше его друзьями. Тогда это не было принято.
О.С.: То есть он сильно рисковал. «Волга-Волга», принесшая ему огромную славу, снималась и вышла на экраны в самый разгар Большого Террора. Его коллеги и друзья неожиданно исчезали, их отправляли в ГУЛАГ, а некоторых – на тот свет. Трагичен финал Мейерхольда и Зинаиды Райх. Оператора «Волги-Волги» Нильсена обвинили в шпионаже и расстреляли. Как Игорь Владимирович относился к репрессиям? Боялся ли ареста?
В.И.: Он говорил, что спустя годы в каких-то высоких кабинетах видел доносы на себя. Он не называл имен, но можно было понять, что это люди, близкие к нему и его семье. Любимым фильмом Сталина была комедия «Волга-Волга». Назвать врагом народа актера, исполнившего одну из главных ролей, чинушу Бывалова, видимо, ни у кого в сталинском окружении не поднималась рука. Но отец говорил мне, что у него на всякий случай был собран чемоданчик с самыми необходимыми вещами.
О.С.: Насколько достоверна история про комплимент Сталина?
В.И.: Это абсолютно реальная история. Вернее, две истории. Одна про то, как Сталин, увидев на каком-то приеме в Кремле отца, подошел к нему и сказал: «А, товарищ Бивалов! Ви бюрократ, и я бюрократ, ми паймем друг друга». А однажды Сталин сидел в боковой директорской ложе на спектакле Малого театра о революции, в котором отец играл революционного матроса и произносил пафосный монолог в нескольких шагах от ложи. И вдруг папа услышал оттуда реплику с характерным сталинским акцентом: «Ма-ла-дэц!».
О.С.: После Бывалова Игорь Владимирович сыграл в кино несколько ролей недалеких, нетерпимых, вороватых и трусливых бюрократов, из которых заметно выделяется Огурцов в «Карнавальной ночи». Как он относился к тому, что для него в кино долгие годы фактически существовала лишь одна ниша – советского бюрократа? Не переживал?
В.И.: Я бы не сказал, что он сильно переживал. Да, его по этой причине очень мало снимали. Ему было это самому неинтересно. Он комиком был в начале своей карьеры, а вообще-то он драматический артист. Он хотел играть более глубокие, сложные роли. Вообще, если вы хотите понять, что такое Ильинский, послушайте, а лучше посмотрите его чтецкие работы – «Историю Карла Иваныча» Толстого или «Старосветских помещиков» Гоголя, рассказы Чехова и Зощенко. Это – настоящий Ильинский, а не Бываловы-Огурцовы!
О.С.: Малый театр давал ему эти возможности?
В.И.: Все было сложно, во многом из-за его характера. Он же Лев по гороскопу. Говорят, Львам присуще упрямство, если он чего решил, его не свернешь. Сложности в театре были постоянно. Он не стеснялся называть вещи своими именами, говорить про плохой спектакль, что он плохой. В театре вся труппа делилась на клан Ильинского и остальных. Если ты входил в первый, то получал роли только в спектаклях Ильинского, и ни в каких других. Не сложились отношения у него с Михаилом Царевым, еще с мейерхольдовских времен. Когда Мейерхольда реабилитировали, отец ходил, смотрел рассекреченные документы. Вернулся домой потрясенный. Мама рассказывала, что он рухнул в постель и полчаса рыдал, уткнувшись в подушку. Отец перестал здороваться с Царевым, ничего о причинах нам впрямую не говорил, но надо полагать, тому причиной была какая-то бумага по делу Мейерхольда, подписанная Царевым.
О.С.: А каково было в театре в такой обстановке вашей маме, Татьяне Александровне?
В.И.: Она поступила в Малый театр, переехав в Москву из Тамбова, где она была примой в местном театре. Шла война, и вскоре органы предписали ей немедленно покинуть столицу. У нее была немецкая фамилия – Битрих.
О.С.: Ваша мама – немка по рождению?
В.И.: Да, этническая немка. Она осталась в Москве, в театре, но ей пришлось сменить фамилию на Еремееву. Это псевдоним, фамилия ее друзей и соседей по квартире, когда она жила в Архангельске. Примы Малого были недовольны: взяли выскочку с периферии. А когда мама вышла замуж за отца, все стали называть ее «мадам Ильинская».
О.С.: Я читал, что у него было очень мало друзей. Называют Анатолия Кторова, Самуила Маршака. Почему, как ты думаешь, он был столь избирателен?
В.И.: Я помню, в гости к нам часто приходил Михаил Соколов. Он музыкант, работал в консерватории. Они много ездили по стране с концертами. Отец читал рассказы как чтец, а делал он это великолепно. Михаил Георгиевич ему аккомпанировал на фортепиано. Соколов заходил к нам часто, они с отцом пили чай, беседовали, играли в шахматы. Маршака он очень ценил. Отец читал со сцены его переводы Бернса. Когда сына Маршака не хотели хоронить на Новодевичьем, он ходил к директору кладбища и настоял, чтобы его там похоронили. С Кторовым они сдружились в молодости, вместе играли в кино. А потом большей частью созванивались. Но я помню, как пару раз мы с отцом ходили на спектакли во МХАТ с Кторовым. Как правило, отец не заводил «полезные» знакомства, а если хлопотал, то чаще за других.
О.С.: Как он относился к Америке? Бывал ли там на гастролях, в гостях?
В.И.: Нет, не бывал. Хотя друг юности актер Аким Тамиров, уехавший в Америку и снимавшийся в Голливуде, в частности, в «Сестре его дворецкого», приглашал его неоднократно в гости. Они переписывались с отцом. А когда Тамиров как-то приехал в Россию, отец повез его на свою дачу по пустынному тогда Минскому шоссе. В районе Баковки машину отца остановил милиционер и сказал: трасса закрыта, вам надо вернуться в Москву. Отец был в недоумении. Развернулись и поехали назад. Мама рассказывала, что в тот день у входа в их квартиру дежурили два сексота. Возможно, они контролировали передвижения гостя-американца. А на дачу перекрыли проезд, видимо, потому что гость уходил от их прослушки.
О.С.: Не было ли у твоих отца и матери сожаления, что ты не выбрал семейную профессию актера, а стал занимался журналистикой, переводами, а потом и вовсе стал ведущим радиопередач по рок-музыке?
В.И.: Я был домашним ребенком, слегка зажатым. Сейчас бы сказали – закомплексованным. Правда, дома любил что-то изображать для своих. Скажем, копировал походку Юла Бриннера в «Великолепной семерке», пародировал Сиплого из «Оптимистической трагедии». Но я не рвался в актеры. Когда я был в десятом классе, отец меня спросил, не собираюсь ли я поступать в театральный или ВГИК. Но у меня были совсем другие интересы. Я слушал «Битлов», играл в футбол, хоккей. Режиссер Григорий Чухрай, разговаривая с отцом и, узнав, что я заканчиваю школу, сказал ему, что набирает курс и готов меня взять, причем без экзаменов. Когда отец мне это рассказал, я сильно напрягся. Я и так время от времени слышал за своей спиной шепоток: ну да, конечно, для него все по протекции. В общем, я отказался. И поступил в Иняз. Лет через 15–20 я пожалел, что не воспользовался советом отца. Когда я стал работать на радио, перестал зажиматься, ощутил внутреннюю свободу. Но это все пришло слишком поздно. Я продолжаю жить в своем мире, в кругу своих интересов. В театре, например, я был в последний раз лет пять назад. По-прежнему увлечен спортом, правда, сейчас больше как зритель.
О.С.: Это, наверное, тоже от отца?
В.И.: Да, любовь к спорту – от него. Он меня и на лыжи поставил, и на коньки. Какое удовольствие было идти с ним на каток «Динамо»! Идешь по Петровке, под ногами снежок хрустит. Приходим, надеваем коньки. Ярко светят прожектора, звучит громкая музыка. Какое-то бесконечное счастье. На даче играли в теннис, отец сам сделал корт на нашем участке, а зимой мы заливали корт водой и играли в хоккей.
О.С.: Игоря Владимировича щедро, по высшему счету, награждали званиями, премиями и орденами. Как он воспринимал многочисленные награды?
В.И.: Да, у него были все возможные для артиста награды. Как-то его пригласили на так называемый правительственный концерт и предупредили, чтобы он надел звезду Героя Соцтруда. Звезда эта так устроена, что нужно дырявить лацкан пиджака. Отец сказал маме: я не собираюсь портить свой парадный костюм. И попросил ее пришить ему звезду. В таких случаях он говорил: давай-ка мне «Гертруду», просили надеть.
О.С.: Ты же единственный сын Игоря Владимировича, да? Расскажи о своей семье.
В.И.: Я женат, мою жену зовут, как и маму, Татьяной Александровной, она испанист по образованию, работает в журнале «Иностранная литература». У нас два сына. Старшему, Антону, – 45 лет, младшему, Игорю, – 42 года. Оба закончили журфак МГУ. Старший перепробовал несколько профессий, сейчас на вольных хлебах. Младший на «Эхе» делает музыкальную передачу и переводит фильмы. У Антона есть дочь Александра, ей 14 лет. Когда она была маленькая, любила изображать артистку. Сейчас – нет, но посмотрим, что будет дальше.
О.С.: Ну вот и продолжательница актерской династии...
В.И.: Да, есть некоторые надежды.
О.С.: Носишь ли ты шарфик отца? Это я где-то вычитал.
В.И.: Ношу его кашне в межсезонье. Лежат его шарфики и кепка. Когда отец умер, мама часть его вещей раздарила. Мне тоже предлагала, но почти ничего не подходило, у нас с отцом очень разные размеры. Помню, как мама открывала в их спальне платяной шкаф, где хранились его вещи, и я чувствовал его присутствие, его запах. Комната наполнялась им, живым. Было и приятно, и безумно тяжело.
