В жюри конкурса документального кино Московского международного кинофестиваля в этом году – Джон Алперт, один из сильнейших американских репортеров и режиссеров-документалистов. 15 премий «Эмми», номинация на «Оскар», уникальные сюжеты, интервью с государственными деятелями по всему миру: от Фиделя Кастро до Саддама Хуссейна.
Джон Алперт в Москве не первый раз. Беспокойный, он сидит в кинотеатре «Октябрь» в ожидании фильма конкурсной программы. Даже сидя, он притоптывает ногами и хлопает руками. На нем удобная обувь, в носок спрятан кошелек, и, кажется, ему не хватает только камеры, чтобы начать снимать новый социальный репортаж – на этот раз о событиях в России.
О том, что в жизни может изменить кино, американский документалист рассказал в интервью корреспонденту Русской службы «Голоса Америки».
Анастасия Лаукканен: В октябре 2011 года вы были в Москве на презентации своего фильма «На площади Тахрир». Тогда эксперты уже пытались сравнить Россию и Египет и думали о том, насколько может повториться сценарий «арабской весны» в России. Вы следили за продолжением событий? Наблюдали за протестами оппозиции в Москве и Санкт-Петербурге?
Джон Алперт: Я ничего не снимал, ни выборов, не протестов, ничего из того, что происходило в России. Мне бы очень хотелось, но… Мне нужно быть очень осторожным, выбирая сюжеты, особенно те, которые вряд ли можно показать по телевизору. Или те, на которые сложно найти спонсора. Потому что нам нужна спонсорская поддержка, чтобы поддержать наш общественный медиа-центр (Downtown Community Television Center – один из первых в США общественных медиа-центров, основанный Алпертом в 1972 году – А.Л.). Поэтому даже если мне что-то очень интересно, я не могу просто так тратить наши ресурсы. Это все будет за счет наших студентов или молодых режиссеров, которым нужно оборудование. И, к сожалению, я не нашел никого, кто бы проспонсировал фильм такого рода.
Но я видел много фильмов о ваших событиях, очень интересных фильмов, включая ленту, показанную вчера на фестивале (документальная картина «Завтра» Андрея Грязева об арт-группе «Война» – А.Л.). И я думаю, что намного лучше и интересней то, что российские режиссеры делают фильмы, посвященные этим событиям, а не я снимаю здесь фильм.
А.Л.: Вы следили за событиями? За людьми на площадях? Вы можете сравнить это с чем-нибудь, например, с событиями в Египте? Можете предсказать, куда ведет этот путь?
Д.А.: Знаете, когда я был на площади Тахрир, я не думал, что революция победит. Я думал, что на нас сейчас нападут и убьют. Все так чувствовали – в воздухе было напряжение. Было совершенно неясно, что будет делать армия. И тот факт, что армия в конце концов отступила, помог избежать поразительного по масштабу кровопролития. Но сейчас мы не знаем, что на самом деле происходит в Египте. Потому что армия и, скажем так, недемократические силы сохранили за собой контроль над ситуацией. Они позволяют людям голосовать и протестовать, но не меняют само управление страной. Эта революция была поразительной. Она вдохнула в людей веру в свои силы. Но это был только первый день, первый шаг длинного-длинного пути.
Даже если вы посмотрите на США, наша демократия фантастически несовершенна. И мы работаем над ней более двухсот лет, а она иногда скатывается в худшую сторону! Демократия – это не магия. Но есть этот волшебный момент, когда революция побеждает, и ты испытываешь это на себе, как мурашки по коже. Потому что силы добра могут вдруг победить мощнейшие силы зла. Я сам испытал это, я видел это, это здорово!
Мне кажется, россиянам нужно понять, что это только первый шаг – и при этом очень сложный.
А.Л.: На акциях протеста часто говорили о новых ощущениях – осознании своего голоса. Может быть, вы слышали, что большинство акций проходили мирно…
Д.А.: …и я очень рад, что российские режиссеры играют в этом свою роль, могут сыграть роль, помогая людям понять, что происходит, рассказывая, внушая смелость…
А.Л.: А какова, по вашему мнению, роль кинорежиссера в таких исторических ситуациях?
Д.А.: О, режиссер может сделать очень многое. Он может сделать фильм, который объясняет ситуацию. Фильм может рассказывать о расизме, о несправедливостях, о войне, о бедности. Документальное кино – это очень мощный инструмент. Он помогает схватить момент исторического процесса! Миллионы людей могут увидеть, что произошло в центре толпы на площади, или что произошло за углом – ситуации, которые в противном случае остались бы навсегда незамеченными. Это очень мощный инструмент, но он возлагает на режиссера большую ответственность, а иногда и подвергает риску.
А.Л.: А вам самому удалось изменить что-нибудь с помощью своих фильмов?
Д.А.: С помощью моих фильмов? Да. Удалось. Например… Мы помогли свергнуть диктатора Филиппин – благодаря нашим репортажам, которые раскрывали его коррупционные преступления. Простите меня, «Голос Америки», но американское правительство, на мой взгляд, тогда делало очень плохие вещи. Они поддерживали этого ужасного для страны диктатора, потому что он был им удобен. Когда американцы увидели мои репортажи о нем и репортажи других режиссеров, они сказали: «Эй! Не поддерживайте больше этого парня!». И правительство не могло уже так легко оказывать поддержку этому правителю.
Что еще мы сделали… Мы помогли изменить отношение в американской армии к проявлению чувств. Ведь если ты признавался, что у тебя проблемы или стресс, тебя считали слабым. Но наш фильм показывают всем американским солдатам. Мы объяснили, что такова реакция тех, кто идет на войну, что она нормальна.
Я спас фермы людей, которые пытались у них забрать. Я строил дома для бездомных на Филиппинах… Быть режиссером документального кино – это поразительно. Режиссеры игровых фильмов придумывают и живут в своих фантазиях. Они ничего не могут изменить. Хотя они могут получить много денег. Но мы работаем с реальным миром.
А.Л.: До того, как вы стали режиссером, вы тоже пытались что-то изменить к лучшему?
Д.А.: Да, я много пытался, но я ничего не мог. Я только протестовал и дрался с полицией. Вы, ребята, не деретесь с полицией так, как это делали мы. У меня вся голова в шрамах от схваток. Но это ничего не меняло!
Но как только я сделал фильм, сразу что-то пошло по-другому. Внезапно из слабака я превратился в того, кто может что-то сделать. Это круто. И все – с помощью камеры.
А.Л.: А что сильнее – кино или журналистика?
Д.А.: Это все медиа. А медиа – это сильный инструмент. Главное, и самое сложное, это донести свое послание, показать его людям. Это сложно, сложно и в странах, где телевидение контролируется государством, и там, где телевидение совершенно коммерческое, как в США.
А.Л.: Журналисты считают, что нельзя вмешиваться в ситуацию. Нужно только снимать, документировать, что бы ни происходило. Вы же все время говорите о возможности изменить ситуацию. Это другая философия?
Д.А.: Нет, не я меняю ситуацию. Я рассказываю людям, что происходит, так, чтобы они могли что-то изменить.
А.Л.: А что еще можно сделать? Какие инструменты есть, кроме медиа?
Д.А.: Знаете, что мы делаем в Америке? Мы учим детей из очень бедных или неблагополучных семей, родители которых сидят в тюрьме или употребляют наркотики. И мы учим их, как снимать фильмы о своем мире, о своей жизни. Не все смогут что-то изменить вокруг, они ведь совсем еще дети. Но почти все радикально меняют свою собственную жизнь. Большая часть из них не могла закончить школу. А наши студенты заканчивают, поступают в колледж, выигрывают гранты.
Еще у нас есть оборудование для съемок. Так что если ты режиссер и хочешь снять какое-то особенное событие, ты можешь прийти в наш центр и взять камеру напрокат – очень недорого.
Мы всегда верили, что камера в руках у людей – это важно. Это советское, кстати говоря, понимание, но, мне кажется, его так и не осознали в Советском Союзе. Но я очень хочу, чтобы люди чувствовали такую же страсть к возможности что-то изменить с помощью медиа, какую испытываю я.
Мы можем привлечь к чему-то внимание. Будто сказать: смотрите! Смотрите, что происходит сейчас. Потому что если вы не увидите это сейчас и не сделаете с этим что-нибудь, потом будет хуже! Придется платить.
Иногда я просыпаюсь и думаю: что я могу сделать, чтобы сделать этот мир немного лучше, чтобы сделать мою страну немного лучше? И кино позволяет мне это сделать. Потому что если бы сделать ничего нельзя было, можно только идти обратно спать.
А.Л.: Всегда интересно спрашивать – вы работаете сейчас над каким-нибудь новым проектом?
Д.А.: К счастью, я всегда работаю (смеется).
Джон Алперт в Москве не первый раз. Беспокойный, он сидит в кинотеатре «Октябрь» в ожидании фильма конкурсной программы. Даже сидя, он притоптывает ногами и хлопает руками. На нем удобная обувь, в носок спрятан кошелек, и, кажется, ему не хватает только камеры, чтобы начать снимать новый социальный репортаж – на этот раз о событиях в России.
О том, что в жизни может изменить кино, американский документалист рассказал в интервью корреспонденту Русской службы «Голоса Америки».
Анастасия Лаукканен: В октябре 2011 года вы были в Москве на презентации своего фильма «На площади Тахрир». Тогда эксперты уже пытались сравнить Россию и Египет и думали о том, насколько может повториться сценарий «арабской весны» в России. Вы следили за продолжением событий? Наблюдали за протестами оппозиции в Москве и Санкт-Петербурге?
Джон Алперт: Я ничего не снимал, ни выборов, не протестов, ничего из того, что происходило в России. Мне бы очень хотелось, но… Мне нужно быть очень осторожным, выбирая сюжеты, особенно те, которые вряд ли можно показать по телевизору. Или те, на которые сложно найти спонсора. Потому что нам нужна спонсорская поддержка, чтобы поддержать наш общественный медиа-центр (Downtown Community Television Center – один из первых в США общественных медиа-центров, основанный Алпертом в 1972 году – А.Л.). Поэтому даже если мне что-то очень интересно, я не могу просто так тратить наши ресурсы. Это все будет за счет наших студентов или молодых режиссеров, которым нужно оборудование. И, к сожалению, я не нашел никого, кто бы проспонсировал фильм такого рода.
Но я видел много фильмов о ваших событиях, очень интересных фильмов, включая ленту, показанную вчера на фестивале (документальная картина «Завтра» Андрея Грязева об арт-группе «Война» – А.Л.). И я думаю, что намного лучше и интересней то, что российские режиссеры делают фильмы, посвященные этим событиям, а не я снимаю здесь фильм.
А.Л.: Вы следили за событиями? За людьми на площадях? Вы можете сравнить это с чем-нибудь, например, с событиями в Египте? Можете предсказать, куда ведет этот путь?
Д.А.: Знаете, когда я был на площади Тахрир, я не думал, что революция победит. Я думал, что на нас сейчас нападут и убьют. Все так чувствовали – в воздухе было напряжение. Было совершенно неясно, что будет делать армия. И тот факт, что армия в конце концов отступила, помог избежать поразительного по масштабу кровопролития. Но сейчас мы не знаем, что на самом деле происходит в Египте. Потому что армия и, скажем так, недемократические силы сохранили за собой контроль над ситуацией. Они позволяют людям голосовать и протестовать, но не меняют само управление страной. Эта революция была поразительной. Она вдохнула в людей веру в свои силы. Но это был только первый день, первый шаг длинного-длинного пути.
Даже если вы посмотрите на США, наша демократия фантастически несовершенна. И мы работаем над ней более двухсот лет, а она иногда скатывается в худшую сторону! Демократия – это не магия. Но есть этот волшебный момент, когда революция побеждает, и ты испытываешь это на себе, как мурашки по коже. Потому что силы добра могут вдруг победить мощнейшие силы зла. Я сам испытал это, я видел это, это здорово!
Мне кажется, россиянам нужно понять, что это только первый шаг – и при этом очень сложный.
А.Л.: На акциях протеста часто говорили о новых ощущениях – осознании своего голоса. Может быть, вы слышали, что большинство акций проходили мирно…
Д.А.: …и я очень рад, что российские режиссеры играют в этом свою роль, могут сыграть роль, помогая людям понять, что происходит, рассказывая, внушая смелость…
А.Л.: А какова, по вашему мнению, роль кинорежиссера в таких исторических ситуациях?
Д.А.: О, режиссер может сделать очень многое. Он может сделать фильм, который объясняет ситуацию. Фильм может рассказывать о расизме, о несправедливостях, о войне, о бедности. Документальное кино – это очень мощный инструмент. Он помогает схватить момент исторического процесса! Миллионы людей могут увидеть, что произошло в центре толпы на площади, или что произошло за углом – ситуации, которые в противном случае остались бы навсегда незамеченными. Это очень мощный инструмент, но он возлагает на режиссера большую ответственность, а иногда и подвергает риску.
А.Л.: А вам самому удалось изменить что-нибудь с помощью своих фильмов?
Д.А.: С помощью моих фильмов? Да. Удалось. Например… Мы помогли свергнуть диктатора Филиппин – благодаря нашим репортажам, которые раскрывали его коррупционные преступления. Простите меня, «Голос Америки», но американское правительство, на мой взгляд, тогда делало очень плохие вещи. Они поддерживали этого ужасного для страны диктатора, потому что он был им удобен. Когда американцы увидели мои репортажи о нем и репортажи других режиссеров, они сказали: «Эй! Не поддерживайте больше этого парня!». И правительство не могло уже так легко оказывать поддержку этому правителю.
Что еще мы сделали… Мы помогли изменить отношение в американской армии к проявлению чувств. Ведь если ты признавался, что у тебя проблемы или стресс, тебя считали слабым. Но наш фильм показывают всем американским солдатам. Мы объяснили, что такова реакция тех, кто идет на войну, что она нормальна.
Я спас фермы людей, которые пытались у них забрать. Я строил дома для бездомных на Филиппинах… Быть режиссером документального кино – это поразительно. Режиссеры игровых фильмов придумывают и живут в своих фантазиях. Они ничего не могут изменить. Хотя они могут получить много денег. Но мы работаем с реальным миром.
А.Л.: До того, как вы стали режиссером, вы тоже пытались что-то изменить к лучшему?
Д.А.: Да, я много пытался, но я ничего не мог. Я только протестовал и дрался с полицией. Вы, ребята, не деретесь с полицией так, как это делали мы. У меня вся голова в шрамах от схваток. Но это ничего не меняло!
Но как только я сделал фильм, сразу что-то пошло по-другому. Внезапно из слабака я превратился в того, кто может что-то сделать. Это круто. И все – с помощью камеры.
А.Л.: А что сильнее – кино или журналистика?
Д.А.: Это все медиа. А медиа – это сильный инструмент. Главное, и самое сложное, это донести свое послание, показать его людям. Это сложно, сложно и в странах, где телевидение контролируется государством, и там, где телевидение совершенно коммерческое, как в США.
А.Л.: Журналисты считают, что нельзя вмешиваться в ситуацию. Нужно только снимать, документировать, что бы ни происходило. Вы же все время говорите о возможности изменить ситуацию. Это другая философия?
Д.А.: Нет, не я меняю ситуацию. Я рассказываю людям, что происходит, так, чтобы они могли что-то изменить.
А.Л.: А что еще можно сделать? Какие инструменты есть, кроме медиа?
Д.А.: Знаете, что мы делаем в Америке? Мы учим детей из очень бедных или неблагополучных семей, родители которых сидят в тюрьме или употребляют наркотики. И мы учим их, как снимать фильмы о своем мире, о своей жизни. Не все смогут что-то изменить вокруг, они ведь совсем еще дети. Но почти все радикально меняют свою собственную жизнь. Большая часть из них не могла закончить школу. А наши студенты заканчивают, поступают в колледж, выигрывают гранты.
Еще у нас есть оборудование для съемок. Так что если ты режиссер и хочешь снять какое-то особенное событие, ты можешь прийти в наш центр и взять камеру напрокат – очень недорого.
Мы всегда верили, что камера в руках у людей – это важно. Это советское, кстати говоря, понимание, но, мне кажется, его так и не осознали в Советском Союзе. Но я очень хочу, чтобы люди чувствовали такую же страсть к возможности что-то изменить с помощью медиа, какую испытываю я.
Мы можем привлечь к чему-то внимание. Будто сказать: смотрите! Смотрите, что происходит сейчас. Потому что если вы не увидите это сейчас и не сделаете с этим что-нибудь, потом будет хуже! Придется платить.
Иногда я просыпаюсь и думаю: что я могу сделать, чтобы сделать этот мир немного лучше, чтобы сделать мою страну немного лучше? И кино позволяет мне это сделать. Потому что если бы сделать ничего нельзя было, можно только идти обратно спать.
А.Л.: Всегда интересно спрашивать – вы работаете сейчас над каким-нибудь новым проектом?
Д.А.: К счастью, я всегда работаю (смеется).
