«Я родился в Польше в очень плохое время. В 1936-м. Я родился в еврейской семье и у меня было очень немного шансов выжить. Однако я выживал до 1944 года, лета 44-го, когда, к счастью, в восточную часть Польши пришли русские. Я жил в условиях, так называемой, русской оккупации около полугода пока продолжалась война и люди погибали десятками и сотнями тысяч. Но я не знал об этом. Для меня война закончилась в конце июля 1944-го, когда первый русский вошел туда, где мы все прятались, и сказал: «Здравствуйте».
После этого я начал говорить по-русски, потому что их было очень много в Польше. Мы жили в маленьком городе Добре, к востоку от Варшавы. Линия фронта проходила по реке Висле. Варшава оставалась в руках немцев, но мы были на русской стороне. И русские солдаты находились в этом маленьком городе. Некоторые офицеры жили в нашей квартире и в квартирах соседей, потому что это были два или три дома, в которых после войны поселились некоторые выжившие евреи. И знаете: русские считали себя в большей безопасности, среди евреев в этих домах, чем среди поляков – большей частью, националистов и не всегда дружественно настроенных, а иногда – враждебных.
Я заговорил по-русски, и другие еврейские дети, выжившие в этом городе, тоже стали говорить по-русски. И с тех пор у меня неплохое русское произношение.
Рассказ о том, как мне удалось выжить был бы слишком долгим. Я рассказал об этом в некоторых из этих книг, стоящих за мной. Одна из них называется «Еврейская война», другая – «Победа». Победа пришла тогда, когда пришли русские солдаты. Я выжил, потому что меня прятали и передавали из одного укрытия в другое – в Варшаве и провинции. Моя мама была дважды нелегалом: она была еврейкой и учительницей, преподавала польский язык польским детям. Она сумела спасти меня. Из всей нашей семьи других выживших не было.
Когда мы вернулись в родной город моей матери – Добре, выяснилось, что выжило не более дюжины людей из, возможно, пятисот его еврейских обитателей. Но это другая история.
Я также выживал в коммунистической школе в послевоенной Польше. До 1967 года, до арабо-израильского конфликта, после которого польские власти начали преследовать евреев, обвиняя их в сионизме и тому подобном.
Я был писателем, я писал на польские и еврейские темы. В 1967 году я понял, что не смогу больше писать в Польше. И я стал невозвращенцем в США. Я был в составе театральной труппы, которая в конце 1967-го приехала в Нью-Йорк. Я закончил все представления, выполнил все свои обязанности, и вместо того, чтобы вернуться в Польшу, направился в другом направлении – заявил, что остаюсь в Соединенных Штатах. С тех пор – я американец.
У меня тройная идентичность: я поляк по культуре, я еврей – по истории и традициям, и я – американец. Натурализовавшийся американец, потому что я люблю Америку, я люблю американцев, и мне нравится быть американцем. То есть, я одновременно – три в одном, что делает меня богаче, как писателя. Я знаю больше о евреях и поляках, чем американский писатель. Я знаю больше, чем поляк, о евреях и американцах. И я больше знаю об Америке и Польше, чем еврейский писатель.
В моем польском дипломе одна из немногих высших оценок – за русский язык, потому что преподаватели русского меня тоже любили. Когда я переехал в Калифорнию в 1967 году, я пытался работать фрилансером – на это было не прожить. Тогда я поступил в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, на кафедру славистики – я изучал славянские языки и литературы. Но, в основном, это был русский язык и русская литература.
У нас были превосходные профессора. Моим любимым профессором был Александр Васильевич Исаченко. К несчастью, он скончался много лет назад. Я был его ассистентом. Во многом он был моим ментором. Я получил магистерскую степень по русской литературе, диплом был подписан Рональдом Рейганом, который тогда был губернатором Калифорнии.
После этого я даже стал научным сотрудником по русской литературе, и я бы остался в университете, но я получил из Вашингтона предложение, от которого не мог отказаться. Из Информационного агентства США. Я им был нужен для журнала, который они печатали на польском языке – он назывался «Америка». Он публиковался и на русском. Мы работали с русской редакцией в одном здании. Я быстро подружился с ними, благодаря нашему общему языку. А потом журнал стали издавать не ежемесячно, а раз в два месяца. Мне предложили работу на «Голосе Америки», сперва в Польской службе, где я проработал несколько лет, а потом в отделе новостей на английском.
В вещании Польской службы я работал под псевдонимом «Роберт Миллер» – меня звали почти как спецпрокурора. Потому что я не хотел выступать под настоящим именем, в Польше я был известным писателем Хенриком Гринбергом. Кроме того, у нас было правило – нам не разрешалось выражать личные мнения, мы могли лишь приводить мнения других людей. Но, как Роберт Миллер, я имел право цитировать Хенрика Гринберга, что я достаточно часто и делал. Это немного способствовало моей известности в Польше.
Я рано ушел на пенсию, потому что я у меня был статус сотрудника дипломатической службы, что позволило мне уйти на пенсию в возрасте 55 лет – после 20 лет работы. Я сделал это, чтобы стать независимым писателем. А потом в Польше внезапно все изменилось. Они стали издавать мои книги в Польше. Я приезжал в Польшу.
Это странный феномен. Я не вернулся в Польшу, как человек, но вернулся, как писатель. И я остался в Америке, как беженец из Польши. Я подчеркну, что я не перестал быть беженцем: если мне не нравится, что делает правительство в Варшаве, я говорю: «Я рад, что я беженец!». Я не перестал им быть.
Я польский еврейский писатель. Я пишу о вещах, о которых не способны написать поляки и евреи. Я комбинирую и то, и другое. И я также пишу с американской точки зрения, с позиции человека с тройной идентичностью. Интересно, на мой взгляд. Меня многие читают в «Фейсбуке».
Меня беспокоит, что, судя по всему, человечество не учится на собственном опыте. Оно повторяет старые ошибки. К примеру, ныне в тренде – даже в Америке – социализм. Социализм, который я видел, в котором я жил на протяжении наиболее важных для моего формирования лет жизни. Мне был 31 год, когда я покинул социализм. А эти молодые люди в университетах и кампусах считают, что это великолепная штука, потому что им не придется выплачивать свои кредиты. А их профессора считают, что социализм – замечателен, потому что идеологическая конкуренция намного легче, чем научная конкуренция.
Я публиковал посты, что существует реальная угроза социализма – не только в Америке, но и в некоторых других государствах Запада. К счастью, бывшие социалистические страны знают об этом больше и, надеюсь, не повторят старой ошибки.
Еще одна вещь, которая меня очень беспокоит – это антисемитизм, который распространяется под прикрытием «антисионизма». Антисионизм был изобретен коммунистами, которые не хотели показывать, что они антисемиты. И каким-то образом он был трансплантирован на Запад в этой форме. Ситуация ухудшается: через столько лет после Холокоста люди начали открыто говорить о ненависти к евреям, забывая, что слова достаточно часто приводят к убийствам, особенно если дело касается евреев. Я этим тоже очень обеспокоен.
Мои читатели обычно согласны с моими мнениями. За исключением некоторых экстремистов. Я расскажу вам одну очень интересную историю для русских слушателей. Кажется, шесть человек подписали смертный приговор польским офицерам в 1940 году. Это Сталин, Молотов, Ворошилов, Микоян, Калинин и Каганович. Каганович лично не ставил подпись, он незаметно уехал из Москвы, чтобы представить, что его не было. Но ему сказали: «Товарищ, не волнуйся, мы подпишем это за тебя» – и они сделали это.
Но больше нет Ленинграда. Больше нет Сталинграда. Нет больше Молотова – был город Молотов. Имени Ворошилова нет на карте. Но Калининград остался. Прямо на польской границе находится Калининградская область. Она смотрит прямо в лицо Польше.
Убийца, который убил представителей элиты – абсолютно невинных, потому что они даже не были военнопленными, они были только интернированы, в 1939 году война между СССР и Польшей не была объявлена. Они просто сдались. Они сказали: «Мы не сражаемся с Советами». И, тем не менее, они решили убить всех. И этому убийце Калинину по-прежнему оказывают честь, переименовав большой город, прославленный город Кенигсберг. В прошлом у него было прекрасное польское название «Крулевец». Польша должна потребовать, чтобы они сменили название города. И если это не будет сделано, поляки должны называть город традиционным польским именем, вместо того, чтобы называть его именем такого убийцы, как Калинин. Но почему русские сами не сделали это? – Я не знаю.
С моей точи зрения будущее выглядит очень сомнительным. Свобода и демократия – это настоящее чудо. Исторически, это чудо относительно новое. Древнюю Грецию не надо учитывать – это не была настоящая демократия, это была демократия элиты, но не рабов. Настоящей демократии всего лишь несколько сотен лет.
И Америка – единственная гарантия существования демократии и свободы, никто иной. У Америки есть конкуренты, очень мощные конкуренты – не только Россия, но и Китай. Китай способен «догнать и перегнать Америку» – такой лозунг был в Советском Союзе. Это так, потому что у них есть так много людей, так много умелых людей, трудолюбивых людей… И у них есть невероятные достижения. Китай – настоящая сверхдержава.
И если Америка не выживет в качестве демократического государства, а станет социалистической страной – упаси Господи! – в экономике начнутся проблемы, она прекратит быть сверхдержавой, свободы и демократии не останется. Это тревожит меня.
Не принимайте это, как само собой разумеющееся. Это новый феномен. И он может исчезнуть – и кто знает, возникнет ли он снова?
Для меня Пушкин остается лучшим поэтом мира, я не наблюдаю особой конкуренции с ним. Русская культура – великая. Единственно чего не хватает России – демократии. Русские заслужили ее после стольких лет убогой советской системы. У них был шанс – я не скажу, что они его утратили, шанс по-прежнему имеется. И я надеюсь и хотел бы, чтобы они им воспользовались».
