«Словосфера» Геннадия Кацова

НЬЮ-ЙОРК —  В США Геннадий Кацов известен русскозычным иммигрантам в основном как журналист и теле- и радиоведущий. С тех пор, как он иммигрировал в США в 1989-м году, его «коньком» была публицистика – в газете «Новое русское слово» (ныне уже не существующей), на Радио «Свобода», в телепрограмме русскоязычного телеканала EABC «Добрый вечер, Америка», на радио WMNB. Геннадий также создавал в Нью-Йорке «литературную тусовку» – издавал молодежный еженедельник «Печатный орган» и журнал «Метро», а в его авангардное кафе под названием «Anyway» в Нижнем Манхэттене в середине 90-х и начале 2000-х стекались стремящиеся к самовыражению молодые люди, включая автора этой статьи, чтобы послушать прозу и поэзию в исполнении тех, для кого Нью-Йорк стал благодатной творческой почвой. Иногда выступления были эпатажными и заканчивались скандалом.

А в России, до иммиграции, Геннадий писал прозу и стихи, был участником московской литературной группы «Эпсилон-салон» и клуба «Поэзия». Непосредственно литературой Геннадий не занимался уже почти 20 лет, а литературой и изобразительным искусством одновременно – наверное, никогда. Но все дороги с чего-то начинаются. Книга Геннадия Кацова «Словосфера» вышла в конце апреля. В ней собраны репродукции 180 шедевров российской, европейской, американской и латиноамерикансокй живописи. У каждой картины – 12-тистрочник, стихотворная ассоциация-медитация. Предваряет этот литературно-художественный ряд вступительная статья московского культуролога Михаила Дзюбенко.

«Голос Америки» попросил Геннадия Кацова рассказать о проекте «Словосфера».

Виктория Купчинецкая. Геннадий, как вы от работы в медиа переключились на поэзию и живопись?

Геннадий Кацов. В проекте 180 текстов и 180 художественных произведений, от Джотто ди Бондоне («Поцелуй Иуды», ок. 1305) до московского художника Александра Джикия («Вивальди», 2012). А началось все так: Максим Шраер, профессор Бостонского колледжа, в 2011 году пригласил меня принять участие в апрельских Крепсовских чтениях в Бостонском колледже. Но к тому времени я в основном занимался журналистикой. Я подумал – неудобно на этих чтениях выступать со старыми текстами. А тогда в Музее Метрополитен показывали «Молочницу» Вермеера, она на меня произвела большое впечатление. И я написал к ней 12 строчек, почему – не знаю. Потом написал 12 строк к «Руанскому собору» Клода Моне, к работам Энди Уорхола, любимого мною Ван Гога. Так все и началось.

Ян Вермеер, «Молочница» (1658)
Когда ветер вырезает в песках миражи-города,
а вода точит камень, возвращая его барханам –
Это значит, столетья ушли, как песок и вода,
Сохранив себя конусом, влагой сухой в стаканах.
По надгробиям и некрологам рискуешь не сразу понять
То, что Клио сентиментальней серийного живодера;
Оттого ль, что игрива, коварна, (либо попросту .....) –
Эта склонность к аффектам да сплошь повторам.
Несть числа подходящим к холсту – с интересом, с трудом, легко,
В одиночку, группой, в контакных линзах, в костюмах, в сари;
Соглядатаев мига, в коем тонким дрожащим сверлом молоко
Не коснется керамики. Не наполнит сосуд. И веками не прокисает.

Нью-Йорк, 05.10.2011

В.К. В вашей книге, визуально и в стихотворной форме, представлены многие шедевры живописи. Ну, а все-таки как вы выбирали именно эти кратины? Какие у вас именно с этими живописными работами отношения и почему именно с ними?

Г.К. Я интересуюсь живописью со второго курса института, а значит уже 3-4 десятилетия. Я жил в Николаеве и посещал черные рынки, где на Мориса Дрюона или Дюма можно было выменять все, что угодно. Я, помню, купил книгу Андре Моруа о жизни Ван Гога, и меня это очень увлекло. Я даже потом в Москве читал лекции о постимпрессионизме. То есть я могу сказать, что те картины, которые отобраны в «Словосфере» – это факты моей биографии. Но это не прогулка со мной как с гидом по музею, это не энциклопедия. Все тексты датированы. Я их писал с 2011 года по начало февраля 2013 года. Полтора года, 500 дней. Помните, как писал Шиллер: «Главное – это аффект превратить в характер». Какие-то тексты были написаны к картинам, а какие-то картины, мне казалось, я мог взять для иллюстраций текстов. Неожиданно было, когда картина и текст приходили одновременно. Я как бы вел дневник в 12 строчках.

В.К. А расскажите мне историю рождения какого-нибудь стихотворения к картине?

Г.К. В книге есть картина Карла Ларссона, это классик шведского изобразительного искусства. У него на картине все очень светлое. И эта картина помогла мне вспомнить мое детство. Я – мальчик на даче. Летнее утро. И я написал о своем летнем утре и о той стране, которую я тогда совершенно не понимал.

Карл Ларссон, «Летнее утро» (1908)
Мне, кажется, семь. В умывальном экстазе
Мурашки по мокрому телу ползут,
Колодезной влагой волнуется тазик
И зуб сразу не попадает на зуб.
Встречает прохладою дачное утро –
Каникулам точно не будет конца,
И мальчик – с кровати, раздетый-разутый,
Смывает все лишние лики с лица.
И радио-песня, как камфорой в уши,
И контурной картой висит вдоль стены
Весь СССР, растянувшийся сушей,
Как шкура еще неубитой страны.

Нью-Йорк, 08.12.2012

В.К. В ваших стихах я иногда слышу отголоски Бродского, в ритмическом, музыкальном смысле...

Г.К. Да, в каких-то текстах есть перекличка. Но для меня самое главное – это то, что благодаря Бродскому я написал стихотворение, посвященное моей маме, которая умерла в 2005 году. Я никогда не представлял, что смогу написать стихотворение столь близкому человеку. Она болела раком, мы боролись с болезнью, но она ушла. Картина Джеймса Уислера «Кормпозиция в сером и черном. Мать художника»: на картине сидит женщина в профиль, в черном платье. И я писал свое стихотворение, про себя как бы проговаривая ритм стихотворения Иосифа Бродского «Любовь»: «Я дважды пробуждался этой ночью, и брел к окну, и фонари в окне, обрывок фразы, сказанной во сне, сводя на нет, подобно многоточью, не приносили утешенья мне...». Вот здесь я могу казать, что без ритма Бродского моего стиха бы не получилось.

Джеймс Уистлер, «Композиция в сером и черном. Мать художника» (1871)

Ты снилась мне, и снова просыпаясь
Я шел к окну, в тот серо-черный фон,
Который состоял из странных форм,
Что на стекле лишь повторял мой палец,
Как текст, чтоб утром прочитать – и он
Мне позже снился: на одних глаголах
(Смотри, живи, прости…), подобьем фраз
С твоим, похоже, почерком, всех нас
Объединял, включая веток голых
Осенний фон. И этот твой рассказ,
Что длится дальше, перейдя за полночь –
Покуда жив, мне, сыну, не запомнить.

Нью-Йорк, 11.24.2012

В.К. В современном мире социальных сетей, микроблогов, неспособности читателя долго фокусироваться на каком-то одном предмете – кажется ли вам поэзия современной формой выражения?

Г.К. Да, это современная и классическая форма одновременно. И очень востребованная. Два прошедших в Нью-Йорке вечера моей поэзии меня просто потрясли. Ведь некоторые считают, что поэзия никого не интересует. Я читал тексты из книги «Словосфера» в Центральной бруклинской публичной библиотеке и в Национальном художественном клубе в Манхэттене. Я постоянно общаюсь с моими друзьями московскими литераторами, и если в Москве на поэтическое чтение собирается 50 человек – это уже столпотворение. А здесь на чтение в библиотеку пришли 250 -300 человек, даже зал закрыли из соображений пожарной безопасности. И они полтора часа внимательно слушали. Примерно столько же человек пришло на второе выступление. Меня особенно потрясла одна пара – они подошли ко мне после чтения и говорят: «Спасибо вам, мы поехали обратно в Бостон». То есть они часа четыре в одну сторону ехали, чтобы послушать стихи. Это какая должна быть у людей тяга к слову!

Джон Эверетт Миллес, «Офелия» (1852)

Все спутники по смерти: немота,
Незрячесть, сон, сырой земли прохлада
Ждут в темноте безветренного сада,
В загробном гуле бренного листа.
Прибрежные осоки, клен, нарцис,
Пионы, примулы, акации и ивы:
За зеркало пруда неторопливо
Посюсторонний мир уходит вниз,
Сопровождая нереиду вплавь,
Туда, под тень кувшинок, пистий. В тине
Предчувствием любви морских актиний,
Как жемчуг, обрастая без тепла.

Нью-Йорк, 01.15.2012

В.К. Вы ведь выступали под музыкальное сопровождение...

Г.К. Да, мне посчастливилось представить русскоязычным слушателям Вадима Неселовского, джазового музыканта, он принимал участие в моих чтениях. Он – победитель джазового конкурса имени Телониуса Монка, преподает в колледже в Бостоне. Мы с ним провели два вечера – мои монологи он окрашивал своей музыкой. Вообще, я вижу этот проект как мультимедийный. Я бы добавил еще женский вокал и расширил круг музыкантов.

В.К. Что касается репродукций современных художников в вашей книге – как вам удалось получить права на их публикацию?

Г.К. Мне многие помогли, одалживали работы из своих коллекций – Александр Герцман, Татьяна и Наталья Колодзей, Анатолий Беккерман, Владимир Куш... А еще я хочу поблагодарить за помощь и поддержку свою жену Рику, без нее «Словосфера» бы не вышла. Вообще, представляете мои ощущения – человека, который всю жизнь интересуется поэзией и живописью и теперь создал такую книгу?

Исаак Бродский, «Ленин и манифестация» (1919)

Как завещал нам Ницше, кто-то сверх
Отмерянного матушкой-природой
В себе найдет – и явится народу
Не то, чтоб сверхтиран и изувер,
А особь с прищуром и бородой –
Ильич (Адольф, Иосиф – те с усами),
Готовый поразить сверхчудесами,
К примеру, тем, что вечно молодой.
И от него пошел сверхмолодняк:
Второй Владимир и Второй Лже-Дмитрий;
Им все проблемы – разотри и вытри,
Им силы гравитации – пустяк…

Нью-Йорк, 11.25.2012